– Вся веселая часть этого фильма кончилась, – добавила она, поджав губы.
В этом Джилл была права. Теперь ее ожидала ужасная скучища рекламы. А эта часть нашей жизни доставляет удовольствие лишь немногим королям эгоцентризма.
– Я собираюсь поехать, – сказал я. – И поеду. Не грусти! Мы там совсем неплохо проведем время. Ты только мне скажи, в каком отеле ты хочешь остановиться. Может, и мне удастся заполучить там какую-нибудь комнату в конце холла.
– Гостиница называется «Шерри» и еще как-то, не помню точно, – сказала Джилл. – А ты можешь просто расположиться у меня в номере. Как я понимаю, мне предоставят люкс.
– Так не пойдет! – сказал я. – Тебе придется постараться и хоть пару дней соблюдать все условности, это нужно ради твоего же фильма. И пусть твой люкс будет каких угодно размеров, но ты не можешь давать там пристанище такому старому брюзге, как я. Я уже слишком стар и не могу сойти ни за любовника, ни за гофера – «поди-подай». И я тебе ни отец, ни дядя. А если я буду жить у тебя, пресса не будет знать, как это все толковать, что само по себе будет фатально: пресса должна знать, как и что ей толковать. Если же я буду жить у тебя в люксе, все просто решат, что мы с тобой трахаемся, а как это будет выглядеть со стороны?
Настроение у Джилл стало чуть получше. Она с вызовом взглянула на меня.
– Ну ладно! – сказала она. – Значит что? Если, как я понимаю, я – великий режиссер, то мне разрешается питать слабость к старым хрычам с большим пузом, я тебя правильно поняла? Ладно, забудь про комнату. Об этом позаботится киностудия.
– Ты наивный ребенок, – сказал я. – Я ведь работаю на студии «Уорнерз бразерз», ты не забыла? А твой фильм – экстравагантность студии «Парамаунт». То, что ты вот-вот принесешь им огромные миллионы, еще совсем не значит, что ты можешь ублажать своих психованных дружков и бесплатно селить их в отеле.
Разумеется, Джилл не придала должного значения моему столь хорошо продуманному анализу ситуации с комнатами. Она лишь подняла на меня глаза, и рот ее скривился в презрительной улыбке. А потом она отвернулась к окну и снова уставилась на улицу.
– Ты бы в моей комнате все равно не стал жить, – сказала она. – Я тебя знаю. Тебе нужна своя собственная комната, просто на тот случай, если ты вдруг наткнешься на какую-нибудь дебютанточку.
ГЛАВА 3
Когда дело доходило до взвешенного анализа, тут мы с Джилл были на равных. Она остудила меня по поводу комнат, поскольку об этом встал вопрос, но один момент в нашем разговоре она, видимо, полностью не осознала. Она нашла слова, которые наиболее точно подходят, чтобы описать мой метод обращения с женщинами, если, конечно, это можно назвать методом: я на них натыкаюсь.
Одна из причин, объясняющих, почему я продолжаю жить в Лос-Анджелесе, заключается в том, что этот город буквально битком набит женщинами. В нем можно где угодно споткнуться и упасть, но где бы это ни случилось, ты непременно свалишься на какую-нибудь женщину. Я проделывал это тысячу раз. И нередко, если мне выпадает удача, я даже могу свалиться на таких дам, которые приехали в Лос-Анджелес совсем недавно. На тех же дам, которые живут здесь лет десять или около того, я стараюсь не натыкаться – как и у всех других цветов пустыни, у них за это время успевают вырасти шипы.
Но когда женщины попадают сюда впервые, то и солнце, и морской бриз, и расслабленность, и ни к чему не обязывающая болтовня, характерная для Голливуда оказывает на них просто завораживающее воздействие. Иногда такое состояние длится три или даже четыре года. Оно прерывается лишь периодами какого-то внутреннего беспокойства и непонятного одиночества. Такое беспокойство и замешательство обязательно проявляются острее, если дама приезжает в Лос-Анджелес с Востока – я имею в виду восточные штаты Америки. Объясняется это различием вкусов. Можно с уверенностью сказать, что на протяжении первых лет своего пребывания в Лос-Анджелесе эти милые, только что приехавшие сюда дамы окажутся чрезвычайно компанейскими. В целом, благодаря моей очевидной беспомощности и уязвимости, я с ними преотлично ладил. Очень немногие женщины могут устоять против беспомощных мужчин: это так помогает им раскрыть свои таланты!
Памятуя об этом, я всегда тщательно старался избегать каких-либо новых познаний, если для этого надо было делать нечто более сложное, чем приготовление напитков. В очень-очень давние времена я, бывало, изо всех сил старался привлекать к себе женщин, демонстрируя перед ними свое превосходство. Но это не принесло мне ничего, кроме того, что иногда я ощущал себя мазохистом. Именно моя любимая жена Клаудия, моя неизменная королева, и убедила меня, что для женщин куда более привлекательным качеством мужчины является его неполноценность, а не превосходство.
Клаудия превосходила меня во многих отношениях. Но она меня обожала. Достаточно сказать, что она была олимпийской чемпионкой по плаванию. Ее выступление на Олимпийских играх затмил один только Джонни Вайсмюллер. И он же продолжал затмевать ее и в кинофильмах. Там не менее, в лучших своих фильмах она все равно умудрялась продираться через все преграды. А кроме этого она умела и отлично готовить, и украшать дом, и выращивать цветы, и прекрасно справляться с дюжиной всяких других дел. Достичь ее уровня мне было не под силу ни по талантам, ни по чисто человеческим качествам, не говоря уже о силе духа. Когда мы с ней познакомились, у меня была опубликована пара романов, совсем небольших и очень напыщенных. Я уже решил, что писатель из меня не получится, и потому занимался на разных студиях всякой поденщиной. Я писал сценарии для вестернов, для фильмов про джунгли, для разных сериалов и короткометражек, а еще для всевозможных пропагандистских картин. Эта поденщина никак не разрушала мою чувствительную и артистическую душу просто потому, что таковой не существовало. Мне просто здорово повезло – найти такое ремесло, которое мне нравилось и для которого вполне хватало моей компетенции. Какое-то время Клаудия вела со мной беседы о том, чтобы я написал по-настоящему хороший роман. Но мне кажется, делала она это только потому, что ей хотелось надеяться, что когда-нибудь я все-таки повзрослею.
И в конце концов я действительно повзрослел – тогда, когда она умерла. А до того в этом не было никакой необходимости, пожалуй, это было даже нежелательно. Для Клаудии я всегда был ее мальчишкой-горлопаном, ее возлюбленным, ее капризным сыном.
Год или два после ее смерти, когда я без особого энтузиазма начал волочиться за другими женщинами, я изредка, вернее, почти всегда, стал замечать, что мне лучше притворяться перед ними неполноценным. Но в большинстве случаев я и был неполноценным, однако это мне мало помогало. Женщины очень точно знают, какую роль в чисто человеческих отношениях надо отводить интеллекту. Иногда благодаря уму ты можешь получить обед, но чтобы трахаться ум не обязателен. Тут всегда срабатывают более мощные факторы, скажем, красота и уродство, зависимость и независимость, жадность и необходимость. Я обычно во многом оказываюсь хуже по самым очевидным показателям, чем те остроумные и дорогие дамы, в чьем обществе я всегда нахожусь. И, тем не менее, они продолжают падать на меня одна за другой, как выброшенные за ненадобностью наряды.
