— Конечно. В этом мире осталось слишком мало тайн.
Ник откашлялся. Я принесла оливки, и мы принялись за них, радуясь тому, что даже такая мелочь может разрядить напряжение.
— А где вы жили раньше, Нора?
— А… В городе. У нас там был особняк — слишком большой и пустой для меня одной. Мне всегда нравились маленькие деревенские домики.
— Да. Мы очень полюбили эти места, верно, Сьюз? Всегда мечтал жить в старинном доме.
Странно было наблюдать, как твой муж разговаривает с совершенно незнакомой женщиной. Хотелось закричать: «Это неправда! Ты никогда мне такого не говорил!» Похоже на экзамен, который ты проваливаешь и не можешь понять почему.
— И почему же вы уехали из Лондона? — спросила Нора.
Ник выдал ей обычную историю: мы хотели, чтобы наши дети росли на просторе, дышали чистым воздухом, жили более размеренной жизнью. Но она продолжала смотреть на меня.
— А тебе не жаль было бросать работу, Сьюзи?
— Вовсе нет! Теперь у меня есть время для живописи, а я всегда хотела этим заниматься.
Я произносила заученную роль под пристальным взглядом Ника, моего режиссера. Действительно, я постоянно жаловалась на начальника, на то, что приходится разрабатывать рекламу для тампонов и кукурузных хлопьев, на нехватку времени для творчества. Но мне нравилась зарплата, нравились обеды с выпивкой и возможность спустить тридцатку на вино, когда хочется. Я давно подозревала, что не рождена для полной лишений жизни художника. Внезапно под открытым взглядом Норы мне захотелось быть честной:
— Но вообще это была большая перемена. Пришлось нелегко.
— Иногда перемена — это то, что нужно, — заявил Ник, не сводя с меня глаз. — В Лондоне Сьюзи покатилась по наклонной.
Я вдруг поглядела на него — неужели он это скажет?
— Стала много пить, засиживаться допоздна с коллегами. Верно, детка?
Он протянул руку и слегка потянул меня за волосы. Слегка, но все же грубовато.
Я встала, притворившись, будто хочу принести еще оливок.
— Сами знаете. В Лондоне так принято.
Ник рассмеялся:
— Я тоже там жил, Нора. Но никогда не задерживался допоздна.
— Он у меня очень домашний, — сказала я, рассчитывая просто ласково поддразнить его, но просчиталась.
— Кто-то же из нас должен быть…
Снова повисла тишина. Невыносимая, звенящая. Мои ладони сами начали сжимться в кулаки.
— Я могу воспользоваться туалетом? — спросила Нора, несомненно желая избавиться от напряжения, повисшего в комнате.
— Конечно. Я покажу, — Ник встал.
— Я пока… проверю обед.
На кухне я поняла, что меня трясет. И снова подумала о Дэмьене, хотя старательно пыталась забыть о его существовании. Неужели Ник в самом деле решил вывести меня из равновесия?
Я почувствовала легкое движение за спиной — Ник прошел за мной на кухню:
— Еще не готово? Наша гостья проголодается.
Я открыла дверцу духовки, все еще не в силах привыкнуть к тому, что не могу сгибаться в талии как прежде, и на глазах у меня выступили слезы. Чертова духовка! Мне она никогда не была нужна.
— К чему ты ведешь? — Это было рискованно, но я слишком разозлилась, чтобы спустить все на тормозах.
— О чем ты?
— Обо всем этом трепе — Сьюзи пьяница, Сьюзи поздно является домой. Я переехала сюда, так? И нигде не была уже несколько месяцев, так?
Ник посмотрел на меня словно экспериментатор на посмевший возразить ему препарат, и на секунду показался мне почти чужим. В его голосе сквозил холод:
— Если тебе трудно находиться здесь со мной, твоим мужем, то, может быть, тебе стоит задуматься о своей жизни?
Я едва не разрыдалась и снова открыла дверцу духовки, просто чтобы он не видел моего лица.
Он добавил:
— Будь добра, поспеши с обедом. Уже поздно.
Это был приказ. Значит, вот до чего мы дошли. Я вынула кастрюлю из духовки. Пар обжигал лицо, и я была этому почти рада. На мгновение я подумала, не положить ли ладонь на горячую железную плиту, просто чтобы почувствовать хоть что-то еще.
Тебя больше нет. Мне нужно посмотреть правде в глаза — прошло столько времени, а от тебя не было ни слова. Я больше не могла отрицать очевидное. Я — замужняя женщина за тридцать, и меня бросили. Глупая неверная жена. Не надо было говорить тебе о ребенке. Теперь я это понимала, но что еще мне оставалось делать? Ты все равно когда-нибудь заметил бы. Поэтому я так поступила, а ты струсил. Ты вернулся к ней, а я теперь останусь с Ником, с моей разрушенной жизнью и с ребенком, который, возможно, не от него. Конечно, моя уязвимость была и моим козырем. Твой ребенок, твоя ДНК — это легко доказать. У меня перехватило дыхание — как же легко уничтожить друг друга, когда влюблен! Если ты не вернешься, у меня остаются два пути. Твой телефон больше не обслуживается, я не знала, где ты живешь, а найти тебя на сайтах окрестных больниц не удалось. Либо я разыщу тебя, заставлю признать меня и как-нибудь сумею простить тебе эти недели молчания; либо остается план Б — сделать все, чтобы Ник никогда ни о чем не догадался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Раскладывая рагу по тарелкам и механически проверяя по списку — вода, хлеб, овощи, тарелки, я вдруг поняла, что Нора до сих пор не вернулась из туалета. Я сбросила кухонные перчатки и открыла дверь в прихожую. Дверь моей студии была открыта нараспашку, и мне из кухни была видна стоявшая там Нора, которая с некоторым недоумением осматривалась.
— Ты заблудилась? — окликнула я ее.
Могу поклясться, она вздрогнула!
— Прости. Свернула не туда. — И она подошла» ко мне.
Потом мы засуетились, рассаживаясь вокруг стола, и вскоре я забыла обо всем и вернулась к терзавшим меня мыслям, к вопросу, который никак не шел у меня из головы с тех самых пор, как ты исчез: «Что мне, черт побери, теперь делать?»
Элисон
Февраль, три месяца спустя
Тело пролежало под снегом почти два месяца, прежде чем его обнаружили.
Такое иногда случалось в более холодных странах — в России, в Польше. Но для Англии это было все-таки непривычно. Впрочем, та зима вся была необычная — резкие похолодания, постоянные метели. Потрясенные люди, которые всю жизнь считали, что живут в умеренном климате, с изумлением обнаруживали, что морозы могут длиться месяцами, и тогда машинам необходимы зимние шины, а трубам — теплоизоляция.
Все еще стояли морозы. Детектив-констебль Элисон Хегарти стояла на краю сельской дороги, трясясь от холода под уродливым пуховиком, который ей пришлось купить несколько недель назад, когда началась настоящая зима.
— Выходит, он тут уже давно?
Ее напарник, детектив-констебль Том Хан, согревался, перекатываясь с пятки на носок:
— Док говорит, да. Промерз насквозь, сама погляди.
Элисон заставила себя посмотреть на тело в недавно подтаявшем сугробе, над которым трудилась пара криминалистов, чьи белые халаты сливались с островками снега на земле. Льдинки в ресницах, пепельно-серая кожа — очень похоже на содержимое маминого холодильника в Болтоне. Она понимала, что это необходимо, что это часть работы. И это был не первый человек, замерзший до смерти той зимой; им уже довелось отскребать несколько бездомных от тротуара в Севеноуксе — отвратительном городишке, где полно богачей, способных позволить себе выкинуть шестьдесят фунтов на рождественскую индейку.
Но там было другое дело. Тех бродяг не убивали.
— И сколько времени его будут доставать?
— Несколько часов. Представь себе, как размораживают холодильник, — Том показал обеими руками, будто откалывает маленькие кусочки льда.
Он перевелся сюда из участка в Восточном Лондоне и любил напоминать напарнице, что повидал в жизни немало ужасного. Элисон задрожала еще сильнее:
— Проклятье! Ну и холодрыга!
— Зима близко, подруга. Вернее, она уже здесь. Как думаешь, тут есть поблизости какая-нибудь забегаловка для дальнобойщиков?
Элисон покачала головой, на которой красовалась пришедшаяся ей весьма по нраву меховая шапка в стиле Раисы Горбачевой. Уж кто-кто, а русские женщины знают, как победить холод. Нужно просто вышвырнуть чувство стиля за окно и выйти на улицу в костюме подушки.
