Итак, цивилизация ХХ-го века – это цивилизация стоящая перед межпланетным барьером. Вот в чем ее суть, вот где глубинные корни особенностей ее экономического и политического устройства, ее идеологических и художественных течений. История ХХ-го века распадается на две внешне очень непохожие эпохи – до научно-технической революции и после. Если первый период был периодом безраздельного властвования стандарта и централизма, второй период, казалось бы, несет надежду на возвращение индивидуальности вещам и людям.
В самом деле, после того как социальные завоевания социализма подхлестнули борьбу трудящихся на Западе за повышение уровня жизни, рабочая сила стала стоить так дорого, что сделалось экономически выгодным создание и широкое применение промышленных роботов. В соединении с другим продуктом противостояния двух лагерей – компьютером – робот может сам собирать информацию о заказчике и передавать ее изготовляемому предмету. Причем стоимость процессов сбора и передачи информации в результате автоматизации этих процессов, будет совершенно ничтожной. Поясню это снова на примере обуви (читатель может сам распространить этот пример на любой другой товар). Представьте, что Вы пришли в обувной магазин 21-го века. На экране дисплея Вы выбираете цвет и модель (а может быть, создаете свою модель из предлагаемых элементов) и вводите эти данные в компьютер. Затем вставляете ногу в сканирующее устройство, которое мгновенно определяет форму ступни и по проводам передает эту информацию в соседнюю комнату, где вместо длинной конвейерной линии прошлых времен стоит один единственный универсальный робот, способный выполнять любые операции любым инструментом быстрее самого высококвалифицированного рабочего. Через одну-две минуты Вам приносят Ваши ботинки. Они нигде не жмут и их не надо разнашивать. При этом стоимость их почти не отличается от стоимости ботинок произведенных массовым способом. Возможно, они даже дешевле: в их стоимость не входит стоимость хранения на складе готовой продукции и ее транспортировки.
Широкое применение роботов может сделать невыгодным массовое, централизованное производство. Оно может освободить человека от механической работы, раскрепостить его творческие силы. Но возвращение индивидуальности вещам и людям не обязательно будет означать что силы мешающие преодолению информационного равновесия перестали действовать. Они никуда не денутся, покуда барьер роста не преодолен, покуда мы ограничены в ресурсах. Они лишь изменят свою форму: перейдут из внешнего мира в наш внутренний мир, сделаются менее заметными и потому более опасными. Как и все предыдущие предбарьерные эпохи, наша эпоха порождает человека с особой психологией – психологией умеренности и смирения, ограничения своих материальных потребностей.
Вспомним христианское смирение и аскетизм средневековой Европы, стоявшей тогда перед межконтинентальным барьером. Или же вспомним йогу – философию уводящую человека от взаимодействия со средой, а значить и подменяющую развитие простым перебором возможностей изначально заложенных в человеческой психике. Такая интравертированная философия не случайно родилась в стране, которую смогло вывести из застоя лишь нашествие чужеземцев. Также не случайна популярность этой философии в нашей, стоящей на грани застоя, цивилизации.
Однако главным механизмом создания психологии умеренности стали в ХХ веке все же не религии, заимствованные у застойных обществ прошлого, а новые, характерные для нашего времени явления общественного сознания. Назовем их "сознательность" и "реализм". В основе их – обожествление науки, приписывание ей сверхъестественного всезнания и всепредвидения, слепая вера в абсолютную правильность любой рекомендации, исходящей от жрецов науки. Такая рекомендация воспринимается уже не как рекомендация, а как приказ. Слушаться этих приказов означает проявлять "реализм"; воспитать в себе привычку бездумно следовать им значит стать "сознательным". Люди далекие от науки (а таких большинство) чаще всего не понимают, что абсолютных рекомендаций не существует. И дело даже не в том, что научные знания ограничены. Любая рекомендация относительна уже хотя бы потому, что она основана на очень и очень многих предположениях, порою и не осознаваемых теми, кто готовит рекомендацию. Например, кто-то может подсчитать сколько людей будет на земном шаре через 50 лет, подсчитать сколько народу сможет прокормить наша планета, увидеть, что начнется голод, и на основе этих расчетов дать рекомендацию снизить рождаемость. Расчеты могут быть совершенно правильными и есть смысл следовать этой рекомендации, если... если люди не откроют новых способов получения пищи, если у них не будет возможности переселиться в космос, если... да мало ли какие могут быть "если", о которых даже не подозреваем ни мы, ни составитель рекомендации.
Любая рекомендация неизбежно отражает представления ее автора о том, чего люди хотят и чего они не хотят, что им доступно и что им недоступно. Но поскольку люди верят в эту рекомендацию и следуют ей, она на самом деле начинает предопределять их желания и возможности. Например, если люди последуют рекомендации снизить рождаемость, то им вполне может хватить пищи, производимой обычным способом, не возникнет потребности в новых способах, и как следствие, новые способы получения пищи не будут изобретены. Так авторы рекомендаций ограничивают наши будущие возможности. Это ограничение происходит от того, что открытие новых, непредвиденных возможностей невозможно предвидеть (по определению) и авторы рекомендаций исходят из наших сегодняшних возможностей, а мы все, следуя этим рекомендациям, этот сегодняшний уровень увековечиваем.
Вам наверняка знакома такая фраза: "осуществление этого проекта привело бы к непредсказуемым последствиям". Она все чаще мелькает на страницах газет, в радио и телепередачах, по поводу самых разных проектов и означает она только одно: проекту выносится смертный приговор. Нам уже вдолбили в голову, что непредсказуемость – это очень плохо и ее надо всячески избегать. Мы как будто забыли, что для первобытного человека почти все, что его окружало было непредсказуемо, и если бы он следовал нашей философии, современная цивилизация никогда не была бы создана, ибо сделать непредсказуемое предсказуемым (то есть познать его законы) можно лишь экспериментируя с ним. Да, результаты эксперимента в новой, неизведанной области знаний непредсказуемы, и потому очень опасны. Но если бы они были предсказуемы, не было бы надобности в эксперименте.
Конечно, первобытному человеку вольготно было экспериментировать – он рисковал меньшим, чем мы. В крайнем случае, в ходе своих экспериментов по добыванию огня, он мог спалить лес, в котором он жил. Но тогда ничто не мешало ему переселиться в соседний лес. Мы же рискуем уничтожить всю планету, в то время как средств переселиться на соседнюю у нас пока нет. Но из этого вовсе не следует, что мы должны навсегда отказаться от экспериментов. Из этого следует, что мы должны создавать средства преодоления межпланетного барьера – не для того, разумеется, чтобы погубить Землю и переселиться на другую планету, но для того, чтобы перенести наши эксперименты в "соседний лес", т.е. в космос, и таким образом сохранить Землю, не пожертвовав для этого техническим прогрессом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
