Никому ничего не хотелось делать — только бы сидеть в тишине и тепле, в тесном семейном кругу. Снег приглушал все звуки, смягчал резкие движения.
Даже неугомонные мальчишки — и те заметно присмирели. Правда, время от времени они затевали бурную игру в снежки или лихо скатывались с обледенелых косогоров, но, вернувшись домой, смирно усаживались возле кухонного очага, неловко прижимаясь плечом к отцу или обвив руками шею матери. Случалось даже, что они сажали Катрин к себе на колени.
Но в один прекрасный день этому блаженному оцепенению пришел конец.
Крестная Фелиси — шумная, энергичная, властная, круглая как шар, вечно жестикулирующая и отдувающаяся — явилась в Мези и водворилась в доме.
— Кати, — сказала мать, — придется тебе уступить свою кровать крестной и пока пожить у Дюшенов. Они согласились взять тебя к себе…
— Но мне здесь так хорошо, — огорчилась Катрин. — Я хочу быть с вами…
— Ничего, ничего… Я же говорю тебе, что ты скоро вернешься, — уговаривала мать, целуя девочку.
Пришлось подчиниться. Отец сам отвел Катрин на ферму Дюшенов. Девочке редко приходилось ходить с отцом за руку; боясь, что он вдруг отпустит ее, Катрин делала вид, что вот-вот поскользнется на обледенелой дороге, и тогда отец крепче сжимал в своей большой руке ее маленькую ладошку. Какая сильная, какая теплая рука была у отца!
Жан Шаррон казался чем-то сильно озабоченным и, сам того не замечая, все ускорял и ускорял шаг.
«Ну конечно, — думала Катрин, — ему хочется поскорей отвести меня к Дюшенам и вернуться домой».
Эта мысль так огорчила девочку, что она не раскрывала рта до самого порога соседней фермы. «Гадкая Фелиси, гадкая крестная!» — твердила она про себя.
Октавия Дюшен встретила их приветливо:
— Иди скорей к огню, деточка, сними свои сабо. Хочешь выпить горячего молока?
Дюшен подмигнул отцу.
— Хватим по стаканчику, Шаррон? В такой холод грех отказываться!
Мужчины чокнулись. Осушив стакан, отец поморщился.
— Крепка! — сказал он. — Только нет у меня к ней привычки.
Он вытер рот, поднялся со скамьи:
— Ну, спасибо! Значит, я оставляю вам девочку…
— На сколько дней? — спросила фермерша.
— Поди угадай… — ответил отец. — Четыре, пять, шесть… восемь… Я заплачу за все дни.
— Ну конечно, конечно, — заторопилась женщина. — Не беспокойтесь из-за этого… Дюшен добавил:
— Будем считать по пяти су за день.
Катрин не поняла ничего из этого странного разговора. Быть может, отец решил продать ее соседям? Но он уже вышел, даже не простившись с нею. Сквозь приотворенную дверь Катрин видела, как он торопливо шагает по дороге. Можно подумать, что убегает, — так торопится обратно в Мези!
Мари Брива не было дома, а Дюшены, едва отец скрылся за поворотом дороги, не обращали больше внимания на Катрин. Она слушала, как супруги толкуют о деньгах.
— Ты запросил слишком дешево! — упрекала мужа Октавия, Разозлившись, Дюшен обул сабо и вышел.
— О, послушай-ка, деточка, — сказала фермерша с таким видом, будто она только что увидела Катрин. — Хочешь почистить картошку? Это тебя позабавит.
И до самого вечера, пока не пришло время ложиться спать, продолжались эти «забавы»: накрыть на стол, вымыть посуду, убрать ее, подмести пол…
Вернувшаяся Мари тут же стала помогать Катрин, между тем как фермерша и ее муж, усевшись в углу у самого очага, о чем-то ожесточенно спорили.
— Разве это забава? — вполголоса протестовала Катрин.
— Молчи! — умоляла ее Мари. — Если она услышит… Когда девочки улеглись наконец в постель, Катрин дала волю слезам. Мари попробовала ее утешить.
— Ну, зачем отец привел меня к вам? — спрашивала, всхлипывая, Катрин. Когда я ночевала с тобой в хлеву, это мне нравилось. Но торчать здесь день и ночь и никого не видеть — ни мамы, ни отца, ни братьев… Я хочу домой…
— Глупая, — отвечала Мари. — Это все из-за ребенка… Когда он появится, тебя возьмут обратно…
— Какого еще ребенка? — удивилась Катрин.
— Ну, того, что должен родиться у твоей матери…
Катрин умолкла, потрясенная до глубины души.
Так. Значит, у матери будет ребенок, и этот ребенок займет место Катрин в доме и в сердце родителей. А ее они отослали к чужим людям… Катрин заплакала еще пуще.
— Замолчи! Перестань! — молила Мари. — Если мать услышит, она нас выпорет!
Прошло несколько дней. Катрин не могла сказать, сколько именно. Снег уже не шел, но по лощинам и оврагам все еще лежали большие белые сугробы. Во дворе и на дороге люди месили ногами липкую, скользкую грязь.
«Они забыли обо мне, — думала Катрин, — они заняты теперь только им».
Однажды утром они с Мари готовили во дворе месиво для свиней. Услышав легкий шорох, Катрин подняла голову. Перед ней стоял Обен.
— Все в порядке, — сказал он. — У нас сестра. Родители велели мне сходить за тобой.
Катрин торопливо кивнула Мари и, даже не зайдя в дом, чтобы предупредить Дюшенов и взять свои пожитки, ушла с братом.
— Идем, идем скорей! — твердила она Обену.
— А куда спешить? — отвечал брат.
— Какая она из себя, наша сестра?
— Ну, сестра как сестра.
— Но все-таки…
— Откуда я знаю? Девчонка…
Придя в Мези, Катрин остановилась на пороге дома, не решаясь войти.
Отец подошел к ней, поднял девочку с земли и потерся жесткими усами об ее щеки.
— Кати, моя Кати, — говорил он, смеясь. — Для тебя есть новость!
Значит, он не забыл о ней? Значит, он ее по-прежнему любит? Он внес ее на руках в комнату. Мать лежала в постели — бледная, улыбающаяся, с рассыпавшимися по подушке темными волосами. Она тоже поцеловала Катрин, усадила рядом с собой на кровать и сказала:
— Смотри!
Но Катрин ничего не увидела.
— Да вот же! — засмеялась мать.
Тут только Катрин заметила на подушке крошечную темную головку и два малюсеньких, крепко сжатых кулачка.
— Спит, — шепнула мать, — не разбуди ее! Позже, когда она проснется, ты увидишь, какие у нее красивые глаза.
— А когда она начнет ходить? — спросила Катрин. Родители рассмеялись.
— Не скоро, очень не скоро, — ответила мать.
— Погляди на ее волосы, — сказал отец. — Они у нее будут такие же чудесные, как у тебя, Мария. Девочка — вылитая ты.
Но Катрин разглядела на маленькой головке только длинные и редкие темные волосенки, почему-то влажные.
— Мама, вы ее лизали?
Мать с недоумением посмотрела на девочку и ничего не ответила.
— Ну, хватит, — сказал отец, — ты утомляешь мать и можешь разбудить Клотильду. Идем на кухню.
На кухне Катрин увидела крестную Фелиси, которая носилась от очага к комоду и от стола к часам, словно гигантский гудящий волчок.
— Ну как, рада? — спросила толстуха, отдуваясь. Катрин сделала серьезное лицо.
— Да! — сказала она важно. — Ее будут звать Отильдой. Это я придумала ей имя.
Глава 8
— Ее зовут Отильдой, это я придумала ей имя, — отвечала Катрин всякий раз, когда ее спрашивали, что она думает о своей новой сестричке.
Катрин казалось, что малютка принадлежит только ей, что она появилась на свет по ее желанию. Взрослые никак не могли понять причины подобного упрямства, но однажды отец заявил:
— Раз Кати так старается убедить нас, что это она придумала имя для сестренки, почему бы ей не стать ее крестной?
Вот так и получилось, что Катрин снова отправилась с родными в церковь Ла Ноайли, где совсем недавно присутствовала при венчании Мариэтты и Робера, и увидела там Крестного. С довольным видом Крестный рассказывал, что обучение плотницкому ремеслу идет успешно и он думает в скором времени обосноваться в какой-нибудь деревне неподалеку от Ла Ноайли.
После окончания обряда все вернулись в Мези. Катрин надеялась, что, едва кюре окропит Клотильду святой водой, сестренка тут же начнет ходить, и сильно огорчилась, когда ничего похожего не произошло. Зима уже подходила к концу, а Клотильда по-прежнему оставалась маленьким крикливым сверточком, беспомощно лежащим в своей колыбельке.
Деревья еще стояли голые; затопленные весенними водами поля искрились и сверкали, когда солнце выглядывало из-за облаков.
Господин Манёф сильно сдал за зиму. Взгляд его маленьких глазок утратил прежнюю остроту, и теперь Катрин пробегала мимо окна столовой без всякого страха. Слуги же, не в пример своему немощному хозяину, выглядели еще более чопорными и высокомерными. Если кто-либо из семьи Шаррон здоровался с ними, они в ответ лишь еле заметно кивали головой. В ясную погоду они выкатывали кресло со стариком из дому и отправлялись на прогулку. Мосье Поль вез кресло; мадемуазель Леони шла рядом с вязаньем в руках.
Часто мосье Поль запрягал Султанку и мчался во весь опор в Ла Ноайль.
