— Может русский инженер починить нам вот эту вещь? — спросил старик Махмуд и показал на старый ламповый радиоприёмник, стоявший перед входом.
Александр Степанович попросил нож, ножом раскрутил корпус, послюнявил палец и пробежал им по плате. Мой учёный друг живо нашёл поломку и пообещал сделать приёмник к вечеру. Старик продолжал смотреть недоверчиво. Он тоже послюнявил палец и провёл им по приёмнику. И решил, видимо, что его пытаются обмануть.
Вечером Попов сходил домой. Вернулся и вставил новую лампу. Включили устройство, новая лама загорелось красноватым светом. Попов накрыл радио кожухом, закрутил и показал на него двумя руками, дескать, принимайте работу.
Эйвазов буквально расцвёл и низко поклонился сперва Попову, потом мне, и, наконец, приёмнику. Приёмник работал, шумно вещая на непонятном мне наречии. Никаких денег за проживание с нас не взяли. Мы вдвоём остались в доме на положении почётных гостей.
Дом Эйвазова оказался на удивление большим и светлым, недавно выкрашен, краска свежая. На марке его совершенно не видно. Он скрыт от глаза наблюдателя огромным початком кукурузы. Этот початок такой большой, размером с человеческую голову. Иной раз я удивляюсь художникам, изображающим на марках совершенно никому не нужные детали и оставляющие без внимания другие, во сто крат более важные, как например, увитый плющом, отремонтированный дом, и огромный сад с фруктовыми деревьями.
Вид Багир оглы имеет довольно экзотический. Борода архиерейская, лопатой. Из-под густых бровей глядят сердитые глаза. Но старик выглядит гораздо моложе своих ста сорока с лишним лет. Больше ста двадцати никогда не дашь. Зимой и летом он ходит в бараньем тулупе. На голове его всегда красуется огромная мохнатая шапка, надвинутая на глаза. Её старик не снимает даже в помещении. В «Науке и Жизни» писали, что у пожилых людей мёрзнут конечности в связи с плохим кровообращением.
Я отсылаю любопытных читателей к журналу «Наука и Жизнь» и филателистическим справочникам, где изображается марка. Вы старика там сразу узнаете.
Огни в горах
Комнату нам выделили уютную. Мебель, правда, простая, если не сказать убогая. Стул, стол, тюфяк для спанья. Один мне, один — Попову. Шкап для одежды, украшенный восточной резьбой. И больше ничего. Едва мы устроились на новом месте, как Александр Степанович развил бурную деятельность.
— Буревестник, боюсь, нам не придётся долго отдыхать. Я собираюсь совершить вылазку и обследовать близлежащую местность.
— Возьмите меня с собой, — отвечал я. — Здесь прекрасный, очень чистый воздух, климат курортный. Вместе веселее.
— В таком случае одевайтесь потеплее. Это вам не Капри. Ночи в горах холодные, дело к вечеру, а мы одеты плохо. Надо бы нам испробовать местный гардероб.
— Пойду, спрошу у бабушки-внучки чего-нибудь нам из одежды, — сказал я.
Так и сделали: для нашей экспедиции я выпросил у бабки два тулупа и две бараньих шапки, какие носят местные жители.
— Ночами у вас тут в горах холодно, а пальто греет слабо. Попов и я мёрзнем. Так ли велит обычай встречать гостя великого инженера, починившего вам радио? — объявил я старухе.
Она без лишних разговоров выдала мне тулупы и шапки.
— А как же дед? Кто станет за ним следить? — спросил я, вернувшись.
— Я за ним уже наблюдал, — махнул рукой мой друг, напяливая шапку, — по-моему он весь день в делах, с мотыгой в руках в огороде. Пойдёмте, осмотрим сад и горы. Ведь где-то следует искать следы пропавших.
Едва мы оделись, вышли в сад и отошли от дома на каких-нибудь сто метров, Александр Степанович сделался задумчивым. Горная тропа вела нас наверх. Я наслаждался столь приятной прогулкой и думал о здоровье местных горцев. Ведь неслучайно именно в горах обитают долгожители. А мы, больные и несчастные дети низин, и не подозреваем, чего сами себя лишили.
Ничего необычного я по пути не приметил. По хорошей дороге мы прошли этак километров пять. Слева и справа от меня открывался чудный пейзаж: горы, покрытые бурной растительностью, кустами можжевельника и кизила. Но вот дорога вывела нас на открытый участок.
Я увидал, как вдалеке на соседней горе зажглись несколько огней. Несомненно, там горели костры, и, больше из праздного любопытства, я спросил моего спутника, что он об этом думает.
— Не знаю, — пожал плечами Попов. — Пастухи, быть может.
Как вдруг впереди себя мы обнаружили маленькую фигурку, направлявшуюся в ту же сторону. На спине идущего висела огромная корзина для сбора винограда. Мы окликнули человека, но тот шёл, не оборачиваясь. И, как мне показалось, даже прибавил шагу. Тогда мы чуть поотстали, стараясь передвигаться перебежками, чтобы не упустить силуэт путника из виду, но из этого ничего не вышло: человек исчез в густых зарослях.
Наконец, мы поравнялись с ржавой пустой бочкой. Для порядка я заглянул внутрь.
— А-а! — крикнул я.
Бочка не отвечала. В ней не было никого. Плотная стена растительности по краям дороги скрыла от нас ушедшего.
Пошли дальше. У дороги показался небольшой каменный сарай. Рядом с сараем лежали в беспорядке сваленные кучей лопаты, грабли и прочие мотыги, названия которых мне неизвестны. Я хотел было пройти дальше, дело близилось к вечеру, а нам следовало успеть обследовать окрестности. Александр Степанович же остановился и принялся разглядывать инструмент.
— Вы лопат никогда не видали? — не удержался я.
Попов не обратил на моё замечание внимания, склонился ниже, сев на корточки. Потом принялся разглядывать тропинку. Солнце к тому времени уже спряталось за горами.
— Поглядите сюда, Буревестник, — показал пальцем Попов.
— Садовый инвентарь. Обыкновенная железяка, — иронически ответил я.
Попов поднялся во весь рост и отступил на несколько шагов. Потом решительно направился назад.
— Что всё это значит? — не выдержал я. Но спорить было поздно, потому как я уже бежал следом.
Вместо ответа Александр Степанович подошёл к той самой ржавой металлической бочке и показал мне рукой: — Вам не кажется странным, Буревестник, что поверхность бочки, стоящей под деревом, совершенно суха, в то время как лежащие на солнце в трёхстах метрах отсюда мотыги и лопаты сплошь покрыты каплями воды?
— Солнца нет, — начал я.
— Только что солнце было, — прервал меня Попов нетерпеливо.
— Может, лопаты обрызгали при поливе, — сказал я первое, что пришло на ум.
— Кто здесь станет поливать? Как бы не так, — качал головой Попов. — Это роса.
Ах, если бы я знал в ту минуту, сколь важное наблюдение сделал в ту минуту мой друг, клянусь, я бы не вёл себя столь легкомысленно!
— Какая, право, разница, роса или дождь? — пожал я плечами.
— Пока и я не понимаю, — пробормотал великий инженер.
Я начал подумывать, что человека с корзиной следует выбросить из головы, как вдруг кусты кончились. Перед нами лежала высокая гора, у ее подножия возился таинственный незнакомец.
Александр Степанович сделал мне знак рукой — мы притихли. Вдали, метрах в трёхстах, возле кустов можжевельника сидел на коленях тот самый человек. Я пригляделся и в вечерних сумерках узнал старика Эйвазова! Он снял со спины тяжёлую ношу. Зачем-то наклонился над камнем, будто рассматривал его внимательно. Вскоре он встал на ноги, прицепил к спине корзину и скрылся в зарослях.
— Пошёл назад, — показал мне рукой Александр Степанович. — Давайте, пока совсем не стемнело, поглядим, что он сюда принёс.
Вдвоём, стараясь не шуметь, мы выбрались из своего укрытия и подошли к тому месту, где только что стояла на земле корзина старика Махмуда. На примятой траве остался её след. Но содержимого корзины след простыл! Александр Степанович и я принялись рассматривать странный камень.
— Глядите, — показал мне Попов. — Похоже, он приносил сюда еду.
В руке Александра Степановича лежало несколько поднятых с земли виноградин.
— Куда же он подевал остальное? — спросил я.
— Я думаю о том же.
— Как вы полагаете, Эйвазов нас не заметил? — добавил я шёпотом.
— Думаю, нет, — ответил Попов, но лучше нам уйти подобру-поздорову.
— Он кормит бандитов? И они уже незаметно унесли еду?
— Кого-то он снабжает. Я тоже склоняюсь к этой мысли. Пока мы возились возле бочки, он успел передать содержимое корзины.
— Допросим старика! — закричал я.
— Ежели Эйвазов сам и не сознается, он без всяких слов выведет нас на таинственных преступников, — ответил Александр Степанович и показал мне жестом, что пора идти.
— Ну, я доберусь до этой шайки, — пообещал я на прощанье.
Мы двинулись в обратный путь, вновь поравнялись с сараем и инструментом. На сей раз прошли сарай и бочку без приключений. Сумерки стремительно сгущались. Я едва-едва брёл в кромешном мраке, боясь споткнуться и упасть. То же было с Поповым. Он осторожно вглядывался в темнеющее небо. Мы брели, еле разбирая дорогу.
