Вы уселись на террасе и развернули газету. Через несколько минут вы огляделись вокруг, – не вышел ли кто-нибудь принять у вас заказ, – но никто из обслуживающего персонала на улицу не выходил. Вы были единственным посетителем. Вы отложили газету и повернулись на стуле, чтобы посмотреть внутрь.
День был погожий. Один из первых дней в году, когда можно посидеть на террасе. Солнечный свет ярко отражался в окнах кафе. Вы поднесли руку козырьком ко лбу и уставились куда-то внутрь, но, похоже, ничего не увидели. Если бы вы посмотрели наверх, то могли бы увидеть на балконе меня. Наверное, расстояние слишком велико, а то вы могли бы увидеть и улыбку на моем лице. Я вам сочувствовал. Правда.
Это кафе здесь не так давно. Еще до его открытия все говорили, что это будет приобретение для нашего квартала. Для нашего тихого квартала. Собственно, кроме ресторана «Ла Б.», здесь больше ничего нет. Простого кафе, где утром можно выпить кофе, а ближе к вечеру – пива, у нас до сих пор не было.
Еще минут десяти с вас явно хватило. Вы положили газету на столик и пошли в зал. Вы долго не возвращались. Я представил себе этот зал, несомненно пустой. Где-то за полуоткрытой дверью вы услышали неясные звуки, будто кто-то ставил чашки и бокалы в посудомоечную машину.
– Здесь есть кто-нибудь?
Нет ответа.
– Здесь есть кто-нибудь?
Тогда наконец из двери шаркающей походкой вышла девушка. Стояло субботнее утро, но она была уже очень утомлена. Вы хотели заказать кофе, но в кафе вроде этого никогда не удается заказать кофе с первого раза.
– Я скоро к вам подойду, – укоризненно сказала девушка, как будто вы пытались влезть без очереди.
Тем временем на террасе ваша газета слегка приподнялась над столиком от ветра, но все-таки не улетела. Это было бы уж слишком: уносящаяся прочь газета, за которой вам пришлось бы помчаться, – излишнее дополнение к сцене, которая и сама по себе достаточно выразительна.
Вы снова вышли на террасу и сели. Читать газету вам, очевидно, не хотелось. Сначала кофе. Минуты через четыре у вашего столика наконец появилась девушка. Она спросила, что вы желаете. Вы посмотрели на нее и зажмурились. Она стояла спиной к свету, ее лица вам было не видно. Сколько лет ей могло бы быть? Девятнадцать? От силы двадцать. Она из того поколения, которое не знает, кто вы такой. Это видно по ее позе. «Достал», – говорила вся ее фигура. Приставучий старикашка, который в субботу утром уже в одиннадцать часов пришел заказать кофе. Они только час как открылись, что он себе думает?
Она еще не достала блокнотик, чтобы записать ваш заказ, но это не имело значения. Она исчезла внутри, чтобы на этот раз снова выйти через три минуты. Разумеется, с пустыми руками, ведь трех минут не хватит, чтобы наполнить чем-либо чашку или бокал. Она жестикулировала, она куда-то указывала, она пожимала плечами, а вы смотрели на нее снизу вверх, держа руку козырьком над глазами. С балкона я ничего не мог разобрать, но догадывался, о чем речь. Я и сам однажды испытал такое, когда захотел выпить кофе вскоре после открытия. Молоко. Было одиннадцать часов утра, но молоко кончилось. Я видел, что девушка указывает в сторону торговой улицы. Она могла бы сходить за молоком, но она тут одна. Она не может оставить кафе без присмотра, уж это-то старому хрычу должно быть понятно?
Интересно, в такие минуты вы замечаете, что рядом нет жены? Я не знаю, думали ли вы о ней в то субботнее утро. Во всяком случае, я-то о ней думал. Я зажмуривался, пытаясь представить себе ее на залитом солнцем галечном пляже. Поджав ноги, обхватив руками колени, она сидит на полотенце, которое расстелила на гальке. Ваша дочка как раз выходит из воды с лопаткой и ведерком. Я думал о таких вещах, потому что тогда ошибочно предполагал, что она где-то далеко, на Канарских островах или, по крайней мере, на каком-то из средиземноморских курортов.
Я сохранил женский журнал, в котором несколько месяцев назад о ней написали в рубрике «Его она», где предоставляется слово женам знаменитых мужчин. Чтобы рассказать о том, какие они симпатичные и гениальные, эти мужчины. О первой встрече на литературных чтениях или на кинофестивале, когда сразу проскочила искра.
Есть женщины, которые поджидают футболистов возле стадиона, у туннеля, соединяющего стадион с тренировочным полем. Они кричат футболистам невесть что. Они в сотый раз просят автограф. Они хотят сфотографироваться вместе с футболистом. У них есть мечта. Они домогаются футболиста. Не важно, какого именно. Подойдет любой футболист, способный осуществить их мечту.
А есть женщины другого склада: постоянные посетительницы литературных вечеров, кинофестивалей и театральных кафе. В сущности, их мечта не отличается от мечты околофутбольных женщин. Мужчина с известным лицом. Перед окружающими они упорно утверждают, что это связано прежде всего с внутренним содержанием. С его талантом. И все-таки у писателя с дорогой машиной и жена всегда красивее – моложе, – чем у писателя, у которого есть только проездной на общественный транспорт. Театральный режиссер, зависящий от государственных средств, приговорен получать только уцененные предложения. Скульптору, который пьян уже в одиннадцать часов утра, достается жена с покрасневшими веками, от которой, как и от него самого, разит влажной пепельницей и прокислым вином с пробкой.
Как там сказала ваша жена в рубрике «Его она»?
«Я написала сочинение по „Расплате“ 〈…〉 Тогда я училась в выпускном классе. Мы с подругой набрались храбрости и позвонили писателю насчет интервью для школьной газеты. До сих пор помню, как долго я стояла перед зеркалом. Сомневалась, что выбрать: короткую юбку и каблуки или просто джинсы. В последний момент подруга не смогла пойти, и я надела юбку 〈…〉 с первого взгляда, искра, которая проскочила 〈…〉 старше моего отца 〈…〉 маме самое большое горе 〈…〉 не хотят меня больше видеть».
Но мне интереснее всего не интервью, а фотография при нем. Ваша жена прислонилась к увитой плющом стене. На ней джинсы и адидасовские кроссовки. Стена из белого кирпича – это стена дома; в левом верхнем углу снимка видны кусочек зеленой водосточной трубы и маленькое окошко – туалета или душа?
Это нигде не рассказано в подробностях, но мне сразу стало яснее ясного, где сделана фотография. Наверное, на том же самом месте, где журналист беседовал с вашей женой. Вы сами только изредка говорили о «даче», как вы называете это в некоторых интервью. Ваш «второй дом» или, чаще, «второе рабочее место», потому что работа, разумеется, всегда продолжается: чтобы читатели и подумать не могли, что в этом втором доме вы отлыниваете от работы и просто валяетесь на диване у камина.
В соседнем городе Х. гордятся знаменитым писателем в своей общине. Настоящий, еще живой писатель, который иногда показывается на террасе на рыночной площади, который съедает жареную рыбку или сковородку мидий в местном деликатесном ресторане. Об этом в рубрике «Его она» тоже прямо не говорится. Но если читать внимательно, это там есть. Там даже назван город – Х. – в качестве примера того, каким почтительным еще может быть обхождение в провинции.
«В супермаркете меня пропускают к кассе без очереди, потому что знают, что я его жена 〈…〉 с одной стороны, неудобно, а с другой стороны, и очень приятно. По крайней мере, в Амстердаме такого не случается».
По-моему, она формулирует это весьма мило. Я вижу ее лицо. Как оно пылает от гордости. Но оно пылает отчасти и потому, что она стесняется. Такова ваша жена с головы до пят. Или, точнее, таковы с головы до пят все женщины, о которых пишут в рубрике «Его она».
Сегодня утром понадобилось всего секунды три, чтобы я наконец додумался, вертя в руках открытку и рассматривая фотографию на ее лицевой стороне. Это был снимок старинных городских ворот. Городских ворот в крепостной стене. «Привет из Х.», – было написано внизу красными буквами.
Потом я поднялся наверх, чтобы поискать тот женский журнал. Перечитав всю рубрику «Его она», я обратил внимание на снимок. Сколько белых домиков в окрестностях Х.? Сколько белых домиков, увитых плющом? С водосточной трубой, выкрашенной зеленой краской?
Я еще раз получше рассмотрел снимок. Ваша жена хорошо выглядит. Отдохнувшая. Здоровая. Волосы собраны, несколько белокурых локонов выбилось и свисает над ушами. Маленькие сережки. Но я вижу и кое-что другое, чего раньше не замечал. Справа от ее лица к стене прибита табличка.
Табличка с цифрой. С номером – номером дома. Табличка частично закрыта ее волосами. Это может быть однозначный номер или последняя цифра более длинного числа.
Это цифра 1.
9
Теперь я снова сомневаюсь. Ведь сейчас мы имеем дело с двумя параллельными повествованиями. Или, собственно говоря, с тремя. Рассказы в рассказе. Вы-то сами это обожаете; мы уже видели, что как в «Расплате», так и в «Годе освобождения» вы с большой охотой пользуетесь этим приемом.
