Совсем не ко времени вспомнился Лукьяненко с его «Геномом», там энергетик космического корабля Поль Лурье был модифицирован и умел втягивать текстулы…
Я не успел додумать эту мысль, так как косой взгляд успел заметить ниже живота исчезновение маленького дружка вместе с яичками.
Да уж, совершенно успокаиваясь и зевая, помыслил я, какие приятные видения во время перехода. Теперь я был твердо убежден в предсмертных галлюцинациях. Впрочем, я всегда хотел умереть без боли, во сне.
И снова очнулся. И начал ходить. Подхожу к стене, обижаясь на отсутствие окна, трогаю прохладный материал, похожий на материал гелиоподушек. Я их по интернету покупал в Китае. Стена съеживается и уползает, собирается миниатюрной гармошкой, открывая окно. На улице лето, о чем сообщает солнечный свет, расцветивший это скудное жилье. «Свет», «расцветивший»… Как-то странно меняется моя лексика, а я ведь с пятнадцати лет пишу.
Писал.
Трогаю окно, там вместо стекла некая пленка. Абсолютно прозрачная. Все это мозг не смог бы изобрести, ибо он оперирует конкретными знаниями из прошлого, накопленными. Может вокруг просто будущее, а меня каким-то образом восстановили из останков. Генетика и в мое время творила чудеса.
Смотрю ниже пояса. Дружок с сопутствующими шариками появляется или втягивается по воле моей. Круто!
И сразу — откат. Мозг перегружен, он продуцирует апатию и ужасы.
Я чувствовал себя, как герой Уэллса, добравшийся на Машине Времени до Конца Земли: «…на востоке — багровое небо, на севере — темнота, мертвое соленое море, каменистый берег, на котором ползали эти мерзкие, медленно передвигавшиеся чудовища. Однообразная, как бы ядовитая зелень лишайников, разреженный воздух, вызывающий боль в легких…». Я не только помнил эту книгу Уэллса, я часто видел её памятью в минуты грусти. На обложке старого, «советского» издания рисунок — над бордовой пустыней Земли висит огромное, гаснущее солнце и по берегу свинцового океана ползают гигантские крабопауки. Над миром царит страшное запустение и он умирает, а вместе с ним теряется в пустоте и мой слабый разум!
Вновь смотрю в окно. Взираю. Сплошная зелень, разбавленная веселыми крышами невысоких домов. Крыши разноцветные, и если я вижу с высоты кроны обычных деревьев, то покрывают они двухэтажные домики. Впрочем — будущее. Неизвестно насколько будущее. Деревья могут быть гигантскими, а домики небоскребами.
Я скребу ногтями пленку окна, она не реагирует. Реагирует мое обновленное тело — ногти преобразуются в когти. Пленка лопается со вздохом печали, воздух снаружи ничем не отличается от комнатного. Стоило ли портить окно.
Высовываюсь по пояс, озираю окружающее с высоты примерно четвертого этажа. Прыгнуть бы туда, в древесную зелень, разом покончить с неопределенностью и с этим — чужим собственным телом. Если, конечно, оно не откроет вдруг кожистые крылья, не вырастит их спиной или лопатками. Неопределенность ужасна своей неопределенностью. А тавтология неприятна своей тавтологичностью. Что-то мой мозг занялся эквилибристикой, подмечаю я и чувствую как чья-то теплая и ласковая ладонь гладит меня.
Не по голове, а прямо по душе, по сердечной неустроенностью, по смятению и прочей неустроенность. Гладил необъятной нежной ладонью, сметая размышленный мусор в никуда.
И мне хочется плакать или смеяться. Я счастлив!
Сегодня вышел на улицу. Подошел к стене, пожелал. Дверь открылась значительно левей. Это окна открываются по всем стенам или почти по всем. Я так понял. В остальном — полнейшая непонятка. Кто, где, когда? Зато спокоен, какая-то волновая терапия была проведена надо мной. Или еще чего-то, но — спокоен.
Иду на улицу. Открываю (нахожу) дверь в гладкости стен, выхожу на гравийную дорожку, иду средь зелени в тени дерев. Полнейшая идиллия. Аккуратные одно- и двухэтажные домики в тени лужаек и садов и на значительном расстоянии друг от друга. Всюду логичные дорожки, центральная улица снабжена сбоку еще и движущейся лентой белесого колера. Стругацкие в материализации пасторали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В тени великолепного платана усматриваю нечто, похожее на общепит. Из «Полдня». Сажусь за столик. Полукресло не подстраивается под мой зад. На столе нет кнопок. И ни одного андроида. Тем ни менее на столе появляется тот завтрак, который смутно мелькал в моем желании: тосты с клубникой и сливочным маслом, несколько ломтиков сыра на тарелочке, два яйца в мешочек с отколупанными аккуратно верхушками, и пол-литровая кружка кофе. Отпиваю кофе — без сахара, как люблю. Вот такая общепитовская телепортация не из «Полдня».
Поел, погладил брюхо, которое осталось в прошлой жизни. Полюбовался впалым животом без шрамов. Пошел прокатиться на эскалаторе; движущие дороги — наше все!
Долго пасторалить не пришлось. Какой-то огненный шар вспыхнул перед лицом, потом — ещё.
Сошел с ленты, огляделся. Впереди и сбоку надвигались в мою сторону люди, некоторые кидали камни. Камни, не долетая до меня, вспыхивали, исчезали. Люди надвинулись ближе и стали падать, корчась и стеная!
Часть этой толпы пыталась разбить ближайший дом. И тоже безуспешно. Они просто не могли подойти к дому, преодолеть невидимый барьер, проходящий между улицей и газоном.
Кто-то из толпы остановился метрах в пяти от меня и начал махать руками, призывая его выслушать.
— Что? — спросил я. — Что вы все хотите?
— Новенький. Выслушай нас новенький! Мы — люди!
— А те, в зеленом, те не люди, что ли?
— Они Высшие, как и ты. Только они нас не слушают!
— Ничего не понимаю, развел я руками, — объясни.
— Ты новенький, ты еще не объясненный, да?
— Я недавно тут. И я, наверное, умер… Я ничего не понимаю и мне никто ничего не говорит понятного. Ты иди, садись тут рядом, поговорим.
— Я не могу к тебе подойти близко. Какое-то непонятное излучение от всех Высших исходит, оно ломает нашу нервную систему, рвет нейронные связи на клеточном уровне. Высшие с нами не общаются, им неинтересно. А вот те, кто недавно стал Высшим — с теми хоть поговорить можно. Помоги нам!
— Кто бы мне помог! Вы хоть что-то знаете об этих… в смысле — о таких, как я?
— Мало. Лет двадцать назад начали некоторые люди становится неприкасаемыми, ну к ним больно было походить близко, и какими-то неконтактными, что ли… Они становились совсем задумчивыми, безразличными, а потом превращались в белый свет, вот в совершенно белый — ослепительный. И исчезали, понимаешь.
А потом искусы построили вот этого городок и Высшие стали жить тут и теперь и появляются, бродят среди людей, нас в смысле, а потом сюда едут.
— А что такое искус?
— Искусственные существа.
— Роботы?
— Нет, роботы — они на фабриках, под землей. А эти просто искусственные, как люди. Они не умные, но послушные. Наши тела похожи физиологически.
— Ты что, врач?
— Фельдшер.
— А какой год нынче?
— 2201.
— Ну и как я из 2020 тут оказался?
— Откуда мне знать. Я вообще не знал, что Высшие из прошлого. У меня сосед, вечером пиво вместе пили, а утром встретились — чуть не помер я. Как он стал Высшим? Никто не знает подробности.
— А чем эти высшие вас достают, если ты говоришь, что они на вас внимания не обращают?
— Они убивают нас. Лучше бы бомбы на город падали, чем так. Если кто-то в Высшие обратился, так вокруг много умирает. А он идет, своими делами занимается, а все вокруг потом умирают. Это когда близко — то сразу, а когда далеко, то потом все равно умирают. Я вот с тобой пообщался, завтра умру конечно. Но мы все шли сюда умирать, чтоб на новенького подействовать. Чтоб выслушали!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он махнул рукой и побрел прочь, волоча ноги и ссутулившись. Вот подошел к толпе, сказал им что-то, все развернулись, ушли.
Появились люди в зеленом, начали споро и аккуратно убирать трупы, замывать рвоту и прочие следы. Это, наверное, и были те самые искусы, что не роботы.
