Бригадефюрер достаточно хорошо ознакомился с историей Бессарабии и юга Украины, чтобы не уточнять, кто такой Котовский или Миша Япончик. Что же касается зарубежных похождений поручика Крамольникова, то фон Гравс нисколько не сомневался, что он действительно «щеголяет». Для него не было тайной, что, оправдывая свой псевдоним, Лицедей слывет прекрасным актером, истинным гением шпионских перевоплощений. Другое дело, какой практический эффект от этих рейдов? Не пора ли превратить эти лихаческие рейды в тыл врага из агентурных авантюр в полноценные разведывательно-диверсионные операции?
Познавший от своей матери, гримера из провинциального Херсонского драматического театра, основы ее искусства Петр Крамольников, чье детство, по существу, прошло за театральными кулисами, обладал талантом подражания – в речи, ходьбе, манере поведения любого однажды увиденного перед собой человека. Не исключено, что в этом разведчике действительно умирал очень одаренный лицедей. В шестнадцать лет он уже служил в белогвардейской разведке, там же окончил ускоренный курс военного училища и в восемнадцать уже стал подпоручиком разведки генерала Врангеля.
Именно в разведке Крамольников, судя по его послужному списку, и проявил свой артистический талант, представая перед местными коммунистами то в роли командированного из Питера сотрудника красной контрразведки, то в роли долечивающегося после госпиталя красного командира, для разнообразия облачающегося в лохмотья странствующего сумасшедшего.
Затем была учеба в ускоренной «белой» разведшколе в Болгарии, на территории которой оказалась значительная часть интернированных врангелевских войск, и наконец, полноценная диверсионная школа в рейхе, после которой Крамольников был переброшен сюда, в Румынию, в распоряжение разведотдела «СД-Валахии».
«Семь рейдов по тылам красных – и ни одного провала, ни одного намека на провал, при полном выполнении заданий!» – так идиллически завершалась рекомендательная характеристика, с которой Лицедей впервые предстал перед бригадефюрером СС в Бухаресте.
Вот и сейчас барон извлек его «дело» из бронированного, еще в адмиральские времена хорошо замаскированного сейфа, чтобы прочесть: «После завершения Гражданской войны в России дважды выполнял на ее территории задание германской разведки. Обладает способностью к перевоплощениям и к познанию языков. Владеет германским, французским, русским, украинским и частично молдавским (румынским) языками. Физически сильный, выносливый, характер устойчивый. Окончил краткосрочные курсы снайперов и санитарных инструкторов. Прекрасно владеет холодным оружием. Постоянно совершенствует навыки рукопашного боя. В опасных ситуациях бравирует склонностью к излишнему риску. Храбр и вызывающе дерзок».
Барон был не уверен, что у германской разведки найдется еще хотя бы два-три разведчика, которым его руководители решатся давать подобные характеристики. Очевидно, этот русский в самом деле чего-то стоил, если ему даруют такие определения, каждое из которых сделало бы честь любому строевому солдату.
«Работать предпочитает в одиночку, – вновь предался чтению бригадефюрер. – Крайне недоверчив по отношению к любому, кто в тылу противника выходит с ним на связь, и при малейшем подозрении склонен избавляться от таких агентов и сочувствующих.
Недостатки: фаталист, склонен к излишнему риску и позерству; предельно жесток при ведении допросов и вообще в обращении с врагами; при ликвидации врагов пытается всячески затягивать их мучения».
«Это какой «гуманист от разведки» решился причислять подобные качества разведчика и диверсанта к недостаткам?! – изумился фон Гравс, прочтя эти строчки. – Он, видите ли, «предельно жесток… в обращении с врагами»! Нежности, видите ли, нашему агенту Лицедею не хватает во время допросов и ликвидации противника! Если кто-то там, в разведке, и склонен причислять подобные наблюдения к «аналитической психологии», то слишком уж они напоминают психопатию».
Так что… хотел бы он, фюрер Валахии, видеть сейчас перед собой составителя этой характеристики. А еще трогательнее было бы встречать его после очередной операции в предельно напичканной чекистами и доносчиками Советской России.
Зато последнее предложение этого насквозь гуманистического документа заставило барона умерить свой гнев и немного поразмыслить. Причем в данном случае речь шла уже не о сопоставлении характера агента с общечеловеческими воззрениями; а скорее – о проявлении сугубо мужской философии.
«Во время выполнения заданий, – молвилось в рекомендательном письме начальнику «СД-Валахии» – страстно, хотя и на очень короткое время, увлекается женщинами, которых затем предпочитает безжалостно убирать».
«Так, может быть, – задался вопросом барон, – агент Крамольников именно потому и не познал ни одного провала, что работать предпочитает в одиночку и при малейшем подозрении избавляется от всякого, кто способен предать его? А что касается женщин… Счастливый человек: он обладает такой завидной возможностью – относиться к использованным женщинам, как к отработанному материалу, безжалостно убирая их со своего жизненного пути! К тому же у него хватает для этого силы воли и здравомыслия!».
Единственное, что никак не явствовало из этого документа, – умеет ли он профессионально использовать этих женщин во время выполнения задания. И это уже относилось не к праздному любопытству.
– В составленном на вас досье говорится, что обычно вы очень жестко избавляетесь от женщин, которые с вами сотрудничают. Однако Волковой это почему-то не касается? Вы способны каким-то образом, кроме банальной влюбленности, объяснить это?
– Интересуетесь, почему это не касается моей «Волчицы»? Да потому что нескольких женщин, из так называемых «компартийных», убрала она сама. Меткий, хладнокровный стрелок, Елизавета всегда готова пустить в ход оружие, причем делает это исключительно по идейным соображениям.
– В таком случае многое проясняется, – признал бригадефюрер. – Не все, но многое.
9
Лишь после часового движения по едва приметной лесной дороге, когда они пробились к какой-то поросшей кустарником и редколесьем равнине, старший лейтенант вышел из кабины и негромко, словно они уже находились в тылу врага, уведомил их:
– Прибыли, товарищи командиры. Мы находимся на секретном полевом аэродроме. Обо всем, что вы здесь увидите, надлежит тотчас же забыть.
– «Не видеть и забыть» – нам не впервой, так что давно приучены, – ответил кто-то из спутников Гродова.
Осмотрев с высоты кузова рощицу усохших деревьев, за которой виднелась гряда небольших холмов, Гродов воспринял его слова, как нелепую шутку. Однако не успел он съязвить по этому поводу, как откуда-то со стороны холмов донеслась мощная, пронзительная трель «тревожного» казарменного электрозвонка. В ту же минуту стенки сразу двух холмов отошли в сторону, и из чрева возвышенности выехали два небольших колесных бульдозера и дорожный каток, вслед за которыми на волю вырвалось около батальона солдат. В том, как быстро и несуетно бойцы занимали отведенные им позиции и огневые точки, готовясь к «отражению атаки вражеского десанта», улавливалась жесткая вышколенность. Сразу чувствовалось, что застать врасплох этих парней будет трудно.
– Что они вытворяют! – пробубнил поднявшийся рядом с Гродовым майор. – Такого – в виде тайных ангаров – даже мне, праведнику, видеть не приходилось.
– Хотите сказать, что вы здесь тоже впервые?
– Готовят не только вас, капитан. Получается, что и нас, служивых, – тоже.
Ну, а дальше стало происходить то, чего капитан никак не ожидал: насадные маскировочные деревья и кусты в мгновение ока были снесены за пределы равнины, образовывая огромную лесную поляну. Под ножами легких бульдозеров миру явились сразу две взлетно-посадочные полосы, одна из которых оказалась бетонной, другая, покрытая какой-то прорезиновой маскировочной тканью, – грунтовой. Причем обе они были соединены поперечной бетонной полосой, достаточно широкой для того, чтобы самолеты могли разворачиваться и ждать своей очереди на очередной полет.
Увлекшись созерцанием того, как на взлетные полосы стали заползать скрывавшиеся в ангарах-холмах самолеты, капитан береговой службы упустил момент, когда оба пригорка, между которыми остановилась их машина, превратились в своеобразные, хорошо замаскированные бункеры. И как оттуда, подгоняемые решительным басистым голосом, стали выбираться солдаты, навьюченные какими-то мешками, по внешнему виду которых нетрудно было догадаться, что в этих «сумах» притаились парашюты.
Едва они наполнили чрева двух самолетов, как над аэродромом появился еще один самолет, значительно больший по размерам, чем предыдущие. Наблюдая за тем, как, позволив самолетам с десантниками уйти за пределы аэродрома, «новичок» заходит на посадку, Гродов дал себе слово засесть за изучение типов летательных машин. Однако обладателя басистого хрипловатого голоса этот его мысленный завет не растрогал:
