Безупречно красивые должны быть и безупречно счастливыми, разве не так? Керсти это всегда казалось очевидным. Однако сегодня, наблюдая за Джулией и находясь под влиянием винных паров, она вдруг подумала: а может, эти мысли были навеяны ей самой обычной завистью? Возможно, безупречность также несет в себе печаль, просто несколько иного рода.
Но голова у нее кружилась, задержаться на этой мысли и как следует обдумать ее не было сил, тем более что в следующий миг Рори снова поднялся и начал рассказывать анекдот о горилле и иезуите. Керсти смеялась так, что даже подавилась коктейлем.
Находящаяся наверху Джулия услышала новый взрыв смеха. Она действительно устала, тут не пришлось кривить душой, но утомили ее вовсе не приготовления к вечеринке. Причиной было презрение ко всем этим идиотам, собравшимся внизу, презрение, которое с трудом удавалось сдерживать. А ведь некогда она называла их друзьями, этих недоумков, с их жалкими шутками и еще более жалкими претензиями. Весь вечер она играла перед ними роль гостеприимной хозяйки, все, хватит. Теперь ей хотелось очутиться в прохладе, в темноте.
Она даже не успела отворить дверь в «сырую» комнату, как сразу почувствовала: здесь что-то изменилось. Свет голой лампочки, висевшей под потолком на лестничной площадке, осветил пол, на который пролилась кровь Рори, но доски были безупречно чистыми, словно кто-то долго скоблил их и драил. Она шагнула через порог и притворила дверь. Замок за ее спиной негромко защелкнулся.
Тьма была густой и глубокой, почти абсолютной, и это дарило наслаждение. Тьма успокаивала глаза, приятно холодила их.
И вдруг из дальнего угла комнаты донесся звук.
Он был не громче шороха, производимого лапками таракана, который бежит где-то за плинтусом. И через секунду звук затих. Она затаила дыхание. Вот оно, послышалось снова. На сей раз она уловила в шорохе какую-то ритмичность. Некий примитивный код.
Эти, внизу, ржали, как лошади. Шум вновь пробудил в ней отчаяние. Неужели она никогда, никогда не избавится от этой компании?
Джулия сглотнула нарастающий в горле ком и заговорила с темнотой.
— Я слышу тебя, — сказала она, не уверенная, откуда вообще взялись эти слова и к кому они обращены.
Тараканье шуршание на миг прекратилось, затем послышалось снова, уже настойчивее и громче. Она отошла от двери и двинулась на звук. Он не умолкал, словно подбадривая ее.
В темноте легко ошибиться, и она добралась до стены раньше, чем рассчитывала. Подняв руки, принялась шарить ладонями по крашеной штукатурке. Поверхность стены была холодной, но по-разному. Было одно место, примерно на полпути от двери к окну, где холод буквально обжигал, она даже отдернула руки. Тараканья беготня опять прекратилась.
В определенный момент она как будто утратила ориентацию и словно бы поплыла наугад во тьме и отчаянии. Но вдруг почувствовала впереди какое-то движение. Показалось, решила она. Воображение расшалилось, откуда здесь взяться свету? Однако зрелище, представшее ее глазам в следующую секунду, тут же доказало ей, как глубоко она заблуждалась.
Стена светилась — или была освещена чем-то, находившимся за ней. Светилась холодным голубоватым светом, отчего твердый кирпич вдруг утратил свою плотность. А потом… Стена неожиданно начала расступаться, части ее перемещались, менялись местами, словно карты, тасуемые ловкими руками фокусника. Крашеные панели являли спрятанные за ними пустоты и ниши, которые, в свою очередь, раскладывались дальше, открывая все новые и новые потайные комнатки. Она не сводила с происходящего глаз, боясь даже моргнуть, чтобы не упустить деталей и подробностей этого необыкновенного жонглирования. Перед ее взором распадался сам мир.
Затем вдруг в этом хаосе, нет, не хаосе, напротив, во вполне определенной и очень искусно организованной системе фрагментов она уловила (или ей так показалось) новое движение. Только теперь она осознала, что наблюдала за необыкновенным явлением, затаив дыхание, — голова у нее слегка кружилась от недостатка кислорода.
Она попыталась вытолкнуть из легких отработанный воздух и глубоко вдохнуть, но тело отказалось подчиняться этому простому приказу.
Где-то в самой глубине подсознания она ощутила нарастающую панику. Игры «фокусника» прекратились, а сама она словно раздвоилась: одна ее половина наслаждалась тихим звоном музыки, исходившей изнутри стены, другая же пыталась побороть страх, шаг за шагом подступающий к сердцу.
Она снова попыталась сделать вдох, но все тело как будто окаменело. Словно бы умерло, и теперь она просто выглядывала из него, не в состоянии ни вздохнуть, ни моргнуть, ни пошевелиться.
Но вот распад стены прекратился, и она заметила на фоне кирпичей некую тень, которая, впрочем, была слишком плотной для настоящей тени и в то же время достаточно бесформенной, чтобы сойти за призрака.
Это человек, наконец поняла она, или то, что некогда было человеком. Тело его было разорвано на куски, а затем снова соединено или сшито, да так, что некоторых фрагментов не хватало вовсе, другие были перекручены и соединены как попало, а третьи потемнели, словно от огня. Там был глаз, горящий глаз, он смотрел прямо на нее, и кусок позвоночника, голая кость, лишенная мышц; какие-то плохо узнаваемые части человеческой анатомии. Да… То, что подобное существо могло жить, крайне сомнительно, ведь даже та малая часть плоти, которой оно владело, была безнадежно изуродована. И тем не менее это существо было живым. Глаз, несмотря на то что коренился в гнили и тлении, глядел на Джулию пристально, обшаривая ее фигуру дюйм за дюймом.
Как ни странно, она совершенно не испугалась. Существо было куда слабее ее. Оно слегка поерзало в своей нише, словно пытаясь устроиться поудобнее. Но это было невозможно, во всяком случае для этого создания с обнаженными нервами и кровоточащими обрубками вместо конечностей. Любое движение причиняло ему нестерпимую боль. Она это видела — и ей стало его жалко. А следом за жалостью пришло облегчение. Ее тело вытолкнуло наконец отработанный воздух и задышало, стремясь к жизни. Голова тут же перестала болеть.
Едва она успела перевести дух, как в гниющем шаре, представлявшем собой, по-видимому, голову чудовища, открылось отверстие, и существо произнесло одно-единственное еле слышное слово.
И было это слово:
— Джулия…
2
Керсти поставила бокал на стол и попыталась встать.
— Ты куда? — спросил ее Невилл.
— А ты как думаешь? — игриво ответила она вопросом на вопрос, стараясь выговаривать слова как можно отчетливее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
