– Ну так что же с нашим сотрудничеством? Вы уже все обсудили с нашей дорогой Муной?
Неожиданно для самого себя Франсуа как-то глупо хихикнул: он понятия не имел, что отвечать. Муна что, уже рассказала о его визите старому болтуну? Или только упомянула, что они вскоре должны встретиться? Так или иначе, но если он, Франсуа, виделся с Муной, то непременно должен был бы рассказать о своем визите Сибилле. Значит, еще не виделся. Значит, он должен пойти на очередной риск.
– Надеюсь увидеться с ней завтра или послезавтра, – ответил он. – И надеюсь, что мы еще раз обсудим наши проблемы.
Сибилла с удивлением подняла на него глаза. Франсуа чувствовал, что она на него смотрит, но не поворачивался к ней. Он не отрывал взгляда от Бертомьё и продолжал улыбаться. («Как идиотик, – подумалось ему внезапно, – у меня, наверное, совершенно идиотическая улыбка».) Улыбался и Бертомьё, он произнес еще несколько ничего не значащих фраз… простился поклоном и отошел. Теперь и Франсуа мог тоже усесться. Да ведь он, собственно, и не вставал… Франсуа увидел у себя на тарелке великолепнейший лист салата, взялся за вилку, поддел его и стал жевать. По крайней мере, он больше не улыбался по-идиотски, уже кое-что!
– Ты же мне еще ничего не рассказала! Так о чем вы договорились? – спросила Ненси у Сибиллы.
– Ни о чем хорошем. И сдается мне, и не договоримся. Разве что у Франсуа есть свой тайный план…
Сибилла улыбнулась, но без всякого воодушевления, а он подмигнул ей, словно в самом деле знал какой-то секрет, но предназначен он был только ей одной.
– Я все тебе расскажу, – пообещал он, – есть шанс, вернее, десятая доля шанса…
– Так расскажи же, – начал Поль и осекся, встретив красноречивый взгляд Ненси. («Бедняга… Запрет наложен на любое проявление любопытства, даже самое естественное».)
– Ты знаешь Бертомьё, Поль?
– Был когда-то знаком немного. Муна Фогель, мне кажется, куда занятнее. Вы ее уже видели? Свой торжественный выход в парижский свет она, кажется, еще не осуществила.
– Да какой может быть торжественный выход у допотопной мумии! – воскликнула Ненси, а Франсуа опустил глаза: его душил безумный смех.
Поль запротестовал:
– Не преувеличивай. Она уехала в Германию со своим промышленником в самом расцвете. С тех пор прошло лет пятнадцать. Как-никак она была последняя…
– Последняя кто?
– Куртизанка, – оживился Поль. – Для начала она сыграла несколько главных ролей у своего первого мужа-режиссера, потом встретила директора какой-то фирмы электроприборов или что-то в этом роде, потом банкира и, по-моему, миллионера. Настоящая кокотка начала века, но вполне преуспевающая и в середине, и в конце, это я могу сказать точно. Вполне естественно, что вы о ней ничего не знаете. Вы тогда только-только познакомились, и вам было не до Муны. Повернись тогда земной шар не в ту сторону, вы бы и то не заметили.
– А ты считаешь, что повернулся в ту? – поинтересовался ехидно Франсуа.
Ему очень хотелось увести разговор куда-нибудь подальше, потому что маленькая кудрявая Ненси стала очень похожа на ищейку. Она уже взяла след, она вся превратилась в слух.
– Франсуа! Интересно, а ты сколько лет дашь дорогой Муне? Только серьезно, без шуточек.
Что подобало делать джентльмену? Как-никак, он только что побывал в объятиях у допотопной мумии. А положение в таких случаях обязывает, не так ли?.. Смех, идиотский смех щекотал ему горло, раздувал ноздри, растягивал уголки губ…
– Нисколько не дам, – как можно равнодушнее ответил Франсуа.
– Считаешь, что и так перебор?
И Поль, как всегда, громче всех расхохотался собственной шутке.
– Да будет тебе! – оборвал Франсуа Поля. – Просто не в моих привычках интересоваться возрастом женщины, с которой я собираюсь сотрудничать.
– И совершенно напрасно. Все в мире взаимосвязано, и если будешь знать ее возраст…
– То ничего не узнаешь. Может, с возрастом она смягчилась, а может, стала жестче. Кто это может сказать? Все эти, знаешь ли, общие места…
– Скажи лучше, обобщения, не уточняя, общие это места или не общие! Что с тобой сегодня, слова тебе не скажи!..
Собеседники было разгорячились, но женщины тут же вмешались в разговор и смягчили его. Франсуа стал необыкновенно весел, он веселел всегда, когда чувствовал, что опасность, пусть даже на время, как было на этот раз, миновала.
На деле – и Франсуа нисколько не умалял смехотворности своего ощущения – он невольно чувствовал себя задетым несправедливостью к Муне Фогель Сибиллы и ее друзей. А несправедливость их, что бы о ней ни думать, уязвила его мужское тщеславие, и не только.
Глава 7
Нервы у Франсуа разыгрались, он чуть было не повздорил с Полем, в общем, вел себя глупо. Ничего другого не скажешь об их ужине с Ненси и Полем в ресторане, но Сибилла не придала значения его глупостям и была права. Она прекрасно понимала, какое наступает трудное и напряженное у них время. А с другой стороны, и хорошего было немало: во-первых, они наконец закончили замечательнейшую пьесу, и рано или поздно она станет не только их достоянием, но и найдет своего зрителя – зрителя, который всерьез любит театр. Во-вторых, та чистая случайность, благодаря которой именно Сибилле досталась вновь открытая в журнале рубрика и вместе с нею десять тысяч франков, и, в-третьих, их любовь, не остывающая, пылкая, что Франсуа опять подтвердил Сибилле на днях за кулисами театра (несмотря на риск оказаться в нелепейшем положении, появись там внезапно кто-нибудь).
Недолгое и пошловатое донжуанство Франсуа Россе все-таки кое-чему его научило, он узнал, что если у женщины появляются вполне оправданные подозрения, то любовный пыл к ней нужно удвоить, и еще: все предпринятые предосторожности себя оправдывают. Как бы ни умна была женщина, в неостывающем желании своего партнера она видит безусловное доказательство отсутствия у нее соперниц: желание в глазах женщины предполагает исключительность. Франсуа знал, что это не так, но со временем перестал удивляться этому всеобщему женскому заблуждению. Действительно, занимаясь любовью со своими многочисленными любовницами, он и в самом деле успокаивал их, и чем он больше занимался любовью, тем больше ему хотелось ею заниматься, и верен он был не одной какой-то женщине, не двум и не трем, а своему любовному влечению, самой любви, нескончаемой череде женских тел, над которыми склонялся он, Франсуа, всегда любящий и всегда жаждущий. И так было всегда, даже если неделю за неделей у него заранее сводило скулы при одной только мысли о физической любви. Полученное от физической любви удовольствие он и не думал сравнивать со своей любовью к Сибилле. Сибилла была сущностью его жизни, но из-за того, что в Сибилле не было того же неукротимого любовного пыла, он испытывал к ней какое-то смутное и опасливое снисхождение, только из-за отсутствия неутоленности, больше не из-за чего.
«Хорошо бы, – думалось Франсуа в нечастые минуты озарений, – хорошо бы вновь заняться проблемой любви и с точки зрения эмоциональной, и с психологической, и с литературной, в конце концов!» Страх – вот что в первую очередь тяготеет над любящими – не страх за самого себя, а страх будущего – не будущего своей любви, а будущего, которое ждет того, кого ты любишь. И если свести любовь к боязни, к ее самому обыденному, но вместе с тем и самому правдивому и искреннему проявлению, то она выльется в вопрос, который невольно задает себе каждый любящий, – как? В каких условиях будет доживать свои дни твой возлюбленный? Статистика говорит, что он должен умереть раньше Сибиллы, и поэтому он был готов отдать все, только бы быть уверенным, что на склоне дней она будет согрета теплом и привязанностью друзей, окружена комфортом, которым даже сейчас, в полном расцвете сил, он не мог ее окружить. К сожалению, он не был в силах надежно обеспечить ее в будущем деньгами, как в настоящем не был в силах стать ее надежным спутником в чувствах. Сибилла об этом и не подозревала. Но у него было дурацкое иудео-христианское, ребяческое ощущение, что каждой своей изменой, каждой мимолетной интрижкой он уменьшает свой грядущий капитал, портит свое будущее, которое на деле, он прекрасно знал это, никак не зависит, по крайней мере в денежном отношении, от его верности или неверности. Чтобы убедиться, достаточно посмотреть на Муну Фогель, слабую, ненадежную, – но не осталась же она забытой актрисой-неудачницей, наоборот, купила один из лучших парижских театров, купила квартиру… ну-у, можно сказать, вполне комфортабельную… Последнее определение, которое он произнес про себя, как произносил каждое слово всякий раз, когда читал себе мораль, невольно заставило его рассмеяться.
Сибилла, по своему обыкновению, сомневалась, стоит ли ей выведывать у Франсуа его секреты и причины дурного настроения. Но она нисколько не сомневалась в том, что настроение у него дурное и что-то происходит, а если бы и попыталась убедить себя в обратном, то вопросительный знак, поставленный Ненси, поглядевшей на неуверенно сгорбленную спину Франсуа, когда они возвращались, помешал бы ей. Больше всего огорчало Сибиллу – и не без оснований, – что ее уверенность в неблагополучии превратит что-то пока еще смутное и необязательное в неизбежность. Будучи по натуре человеком цельным, Сибилла безотчетно во всем стремилась к некоему максимуму, но не понимала этого и перед другими не гордилась. Будучи во всем максималисткой, она стремилась и к максимальной терпимости и в самом деле была очень терпимой, хотя кое-какие уязвимые точки ставили ее терпению предел, но пока она еще не знала ни о своей уязвимости, ни о пределах, потому что жизнь ее с ними не сталкивала.
