– Верач! – и нажал отбой.
Некоторое время в комнате стояла какая-то напряженная тишина. Потом Анзор вздохнул и уныло произнес:
– Ты представляешь, меня женить хотят, да…
– Чего? – Данька округлил глаза. – Как это?
– Вот так, – опять вздохнул Анзор, – родственники сговорились, да. Мама уже ездила в Ереван, смотрела невесту.
– А ты ее знаешь?
– Видел когда-то, – нехотя ответил Анзор и вдруг, бросив взгляд на стол, оживился: – А чего это у тебя?
Данька, у которого из-за услышанной новости как-то вылетело из головы, что пеналец со всем содержимым так и лежит на столе, вздрогнул и покосился на ясные улики своего преступления.
– Да это так… нашел.
– А ну-ка покажи, да, – деловито сказал Анзор. Он шустро подскочил к столу и принялся крутить в руках пеналец, остатки рогожки и листок. – Где откопал? У себя в канализации, да?
– В какой еще канализации, – возмутился Данька, – и вообще, поосторожнее, вещь древняя.
– Древняя, говоришь, – прищурился Анзор, – надо будет переговорить…
– С кем?
– С Тиграном, да. Это сын дяди Акопа… ну, который друг дяди Симона… ну, который жил на Героев первых пятилеток… короче, ты не знаешь, да. У него на Мясницкой антикварный магазин… рядом, в переулке.
Данька минуту помолчал, слегка сбитый с толку Анзоровым напором, а затем осторожно поинтересовался:
– А зачем нам антикварный магазин?
Анзор удивленно уставился на него.
– Как это зачем, да? Посоветуют, сколько можно выручить за эту муть.
– А мы что, продавать будем?.. – не понял Данька.
– А чего еще с этим делать? – удивился Анзор. – В музей, что ль, сдавать? Я думаю, баксов за триста вполне можно скинуть. У тебя вон кроссовки разваливаются. Новые купишь, фирменные… – Он повертел в руках листок. – Эх, жалко, оторвали кое-как… и испортили еще, – сказал он, кивнув на буроватые буквы, – ну ничего, мы это аккуратненько смоем, будет как новенький.
– Я тебе смою! – внезапно вскинулся Данька. – Может, как раз из-за этой надписи этот листок и вырвали… и спрятали. А ну, дай сюда! – и он выдернул листок из рук Анзора. Анзор удивленно покачал головой.
– Что ты так нервничаешь, да? Не хочешь смывать – не будем. Только из-за этого баксов сто, а то и сто пятьдесят потеряем, точно, да.
– А может, я вообще его продавать не буду, понял? – огрызнулся Данька, заворачивая листок в рогожку и запихивая в пеналец.
Анзор окинул его изумленным взглядом, а затем скривился и покачал головой:
– Не понимаю я тебя, Данька. Вроде взрослый уже, а все в какие-то фантики играешь, да. Надо быть практичней. Оденешься нормально, часики фирменные купишь… Начни к деньгам серьезно относиться – и все тип-топ будет, да. Все девчонки твои. Будешь их в хорошие рестораны водить, на хороших машинах катать. И не придется ни в какую канализацию лазать, чтобы девочкам голову дурить, да.
Данька насупился и засунул пеналец в рюкзачок. Он уже тысячу раз говорил Анзору, что ходит на погружения вовсе не для того, чтобы нравиться девочкам. А для себя самого. Но тому было как об стенку горох. К тому же, если уж быть до конца честным, кое в чем он был прав. Когда Данька небрежно бросал в компании «вчера ходили на погружение» и девчонки уважительно округляли ротик, это было приятно…
На следующее утро Данька проснулся неожиданно рано. Он некоторое время лежал, глядя в потолок и прислушиваясь к мирному похрапыванию Анзора и шуму дождя за окном, а затем резко сел на кровати и уставился на рюкзачок. Он вдруг понял, что надо делать с этой страницей… ну, то есть не с ней, а с тем, что на ней написано. Он быстро вскочил с кровати, вытащил из рюкзака пеналец и, включив свет, развернул листок. Анзор сонно заворочался на кровати, оторвал голову от подушки и, что-то недовольно пробормотав себе под нос, отвернулся к стене и накрыл голову одеялом. Данька не обратил на него никакого внимания. Он выудил из ящика стола ручку, лист бумаги и принялся старательно копировать выцветшую надпись.
Когда он закончил, до начала занятий оставалось еще полтора часа, и чем занять это время, было решительно непонятно. Данька завалился на кровать, но странные буквы, сложившиеся в еще более странные слова, жгли его изнутри. Кое-какие слова казались Даньке знакомыми. Но дела это не меняло… Он даже язык узнать не мог. Данька не выдержал и, тихонько одевшись, выскользнул из комнаты.
Дремлющая на вахте бабушка проводила его удивленным взглядом, но ничего не сказала. Только пробурчала что-то себе под нос, нажимая на кнопку, переключающую турникет на выход. Похоже, Данька сегодня был первым, покинувшим общагу…
* * *
Доцент кафедры иностранных языков Игорь Оскарович Потресов шел на работу в преотличнейшем настроении. Только вчера ему позвонили из Нью-Йорка и сообщили, что его запрос на грант находится на стадии окончательного рассмотрения. И что вероятность того, что он будет удовлетворен, чрезвычайно велика.
На фирме тоже все было в ажуре. Игорь Оскарович владел небольшим агентством, предоставлявшим услуги перевода или языкового сопровождения высокого уровня. Кроме того, вчера же он получил звание доцента, так что теперь должность в штатном расписании кафедры и ученое звание находились друг с другом в полной гармонии… Ну, и Кира наконец-то вернулась из своей дурацкой поездки по Италии. И они провели отличнейший вечер. К тому же жена должна была вернуться из Питера, от родителей, только в субботу, так что неделя вырисовывалась весьма увлекательной…
Потресов прошел проходную, небрежно кивнул поздоровавшемуся с ним охраннику и двинулся по аллее к учебному корпусу. Он уже подходил к дверям, когда ему навстречу бросился какой-то паренек, до этого сиротливо сидевший на бордюре.
– Игорь Оскарович…
– М-м-да, слушаю вас, молодой человек…
Игорь Оскарович слыл среди студентов «понимающим». Поскольку милостиво относился к тем, кто не посещал лекции, и на зачетах мог «натянуть». Он вообще считал, что университетский курс иностранного языка – это, скорее, ознакомление, производимое с целью дать студенту понимание того, насколько ему нужен этот язык. А для того чтобы выучить язык более-менее сносно, нужны индивидуальные занятия. Ну в крайнем случае занятия в небольших группах. Каковые он сам с удовольствием и проводил. Прямо скажем, за среднюю по московским меркам оплату. Ибо не считал себя вправе выставлять за свои услуги слишком уж высокую цену, к тому же справедливо полагал, что всегда найдутся люди, готовые платить и большие деньги, лишь бы заниматься с преподавателем, которому они потом будут сдавать экзамен. Впрочем, репетитором он был хорошим. И потому оценки занимающимся у него студентам ставил совершенно реальные, честные…
– Игорь Оскарович, у меня тут вопрос, – начал паренек, в котором Игорь Оскарович смутно признал одного из своих студентов, второго, кажется, курса… – Я не знаю, к кому обратиться, хотя я, может, не по теме, но… – окончательно запутался паренек и, стушевавшись, замолк.
Игорь Оскарович ласково улыбнулся.
– Так в чем вопрос-то, юноша?
Тот отчаянно покраснел, затем глубоко вдохнул и решился:
– У меня тут есть текст. Похоже, на каком-то древнем языке. Не могли бы вы посоветовать мне, к кому можно обратиться за переводом.
Игорь Оскарович удивленно покачал головой. Ты смотри, как интересно. Текст, да еще на древнем языке… И ради него этот паренек сидит ни свет ни заря у подъезда корпуса и ждет его.
– А ну-ка, покажите… – Он взял протянутый ему лист, развернул его и забормотал: – Угу, угу, «василевс», «дромос»… угу, интересно… очень интересно. – Он поднял взгляд на паренька. – А скажите, молодой человек, откуда это у вас?
Тот вновь покраснел.
– Я это… списал из одной книжки.
Игорь Оскарович понял, что паренек врет, но, в общем, особого значения это не имело.
– Ну что ж, – благодушно кивнул он, – очень неплохая подделка под средневековый греческий… который существовал до падения Константинополя. Очень неплохая… а перевод… Я бы предположил, что это расширенное переложение известного катрена Нострадамуса… ну, там где речь идет о царе с Востока, о великом народе и все такое прочее…
– А почему подделка? – удивленно спросил паренек.
– Ну, признаков, по которым я определил, что это подделка, несколько. Например, само содержание. Уж очень перекликается с Нострадамусом. Но вот некоторые детали… например, м-м, ну, это можно сформулировать как «казнят своего государя» и утвердят «безбожную власть антихриста»… после которой на весь род человеческий обрушатся многие беды. Хочешь сказать, что древний автор знал об октябрьском перевороте? А вот, скажем, «кладбище в сердце столицы»… а, м-м-м, «поклонение мертвецу непогребенному» вообще уж ни в какие ворота не лезет. Ну а потом идет чистый плагиат из Нострадамуса – о белом царе и всеобщем благоденствии после его воцарения. Но главное даже не это… Понимаешь, тут используются речевые обороты, характерные где-то для XIII–XIV, максимум начала XV века. Но в то время вот эта буква, – он отчеркнул ногтем, – писалась несколько иначе. Вот с таким хвостиком. А потеряла она его только к концу XVII века, когда писали и говорили уже несколько по-другому. Понятно?
