— Ладно, Доранна. — Я чмокнул ее в макушку. — Я не стану его трогать. — Мои дочки всегда заботятся обо мне. Это приятно. Я погладил ее по голове. — Тебе не пора спать?
— Не надо спать, — ответила она, и вопрос был решен. Переупрямить моих дочерей, если уж что-то взбрело им в голову, невозможно. Кира считает, что они пошли в меня, я — что в нее, и у нас уже вошло в привычку ругаться по этому поводу — разумеется, не всерьез, — пока она в конце концов не сдается. Так что, полагаю, я прав, и упрямство в нашей семье — от Киры.
— Что у тебя в ухе, родная? — Опуская ее на землю, я вытащил из кошеля кусочек колотого сахара. Он был в бумажке, так что я зажал его между указательным и средним пальцами, хлопнул в ладоши, показывая, что они пусты, а потом сделал вид, что вытаскиваю сахар из ее уха. — Опять прячешь сласти?
Ловкость рук необходима в карманном воровстве, а оно — один из моих даров. Никогда еще не доставался мне бриллиант ярче, чем сияющая улыбка Доранны и ее довольное причмокивание, когда она сунула кусочек за щеку.
Ахира выгнал кузнеца — или скорее подарил ему выходной день — и теперь, склонившись над наковальней, собирал кольчугу. Хитрая работа — нужно крепко заварить каждое кольцо, и так, чтобы оно не приварилось к другим. За время службы в Энделле королю Маэреллену он кое-чему научился.
Да и я тоже, хотя и меньшему, чем он, что несправедливо, если учесть бывшую у меня фору — на Той стороне, до того, как все началось, я целое лето работал учеником кузнеца в Старбридж-Виллидж. Это наводит на мысль насчет роли наследственности и обучения, но про Ахиру трудно понять, где у него что.
Не знаю, на самом ли деле было интересно Дории — или ей просто важно общение. А Доранну вообще все на свете интересует.
Я припомнил, когда Дория надевала в последний раз свое облачение Целящей Длани — просторную белую мантию, от которой она становилась старой и бесформенной. Я не видел, чтобы она носила ее после Мелавэя. Возможно, она спрятала мантию куда подальше со всем остальным, что напоминало ей о Длани — вплоть до собственных воспоминаний.
Сегодня Дория заправила подол белой полотняной блузы в приютские джинсы и выглядела свежей и чистой. Доранна вцепилась ей в руку.
— Потрясно выглядишь, Дори, — сказал я.
Дория и Ахира выглядят слишком молодо. Работая, он разделся до пояса, и на покрытой шрамами широкой волосатой груди канатами проступали мышцы. Один из рубцов — на правом плече — по-прежнему злобно алел; выглядел он так, будто кто-то неуклюже ковырялся ножом над самым соском. Думаю, так оно и было. Ахира не любит говорить об этом.
Впрочем, если забыть о шрамах, за годы на Этой стороне Ахира ни капли не изменился. Хотя макушкой он едва достает мне до груди, в густой жесткой каштановой гриве нет ни единого седого волоса. И ждать, что они появятся, не стоит: гномы живут долго.
Пальцы, что орудовали клещами в горне, были толстыми и крепкими, с суставами с добрый орех. Лицо побагровело от жара. По лбу и щекам струился пот. Свободной рукой Ахира зачерпнул из бадьи холодной воды и плеснул себе в лицо. Доранна восторженно взвизгнула.
Если не заглядывать Дории в глаза, она выглядит совсем так же, как в двадцать лет: кожа сливочно-гладкая, короткие светлые волосы лучатся юностью. Под мужской рубашкой заманчиво подрагивают крепкие груди. (Да, признаюсь: я люблю женщин. Можете меня осуждать.)
Свободной рукой Дория обвила мою талию.
— Ахи-ира заво-одной, — пропела она, кладя голову мне на плечо. — Жутко радуется, что к работе вернулся.
— Радуется, что живой! — Гном тряхнул головой, смахивая остаток воды, вытащил клещи из горна, глянул на раскаленное звенышко — тот ли цвет, — пристроил на место и заработал молотом. — Что-то давненько мы не устраивали встрясок.
Глаза Дории блеснули.
— Больших встрясок.
Ахира улыбнулся.
— Ах это. Ну...
Не поймите их превратно: они вовсе не намекали, что спят вместе, просто вспоминали о какой-то невинной шалости.
Теория «большой встряски» — теория Ахиры, не моя. Он считает, что по-настоящему революцию делает Лу Рикетти, наш Инженер, что истинный вызов существующему порядку вещей — исходящие из Приюта технические новшества, а мы своими набегами и всем остальным лишь расшатываем этот порядок, отвлекаем врага, не давая ему понять, что происходит на самом деле. Карл был с ним согласен.
Я, однако, в этом не уверен. Что положило конец рабству в Соединенных Штатах? Армия янки или индустриальная революция?
Что до меня — я понятия не имею. Я только веду себя так, будто все знаю. Я люблю, когда жизнь сложна и запутанна, — но люблю не всегда. По мне, надо держаться первоначального плана: убивать работорговцев, чтобы цена на живой товар подскочила до запретительной.
Пока удается. Делать это с каждым годом все труднее, но и рабы с каждым годом становятся все дороже.
План должен быть выполнимым, поэтому он предусматривает, что мы должны оставаться в живых. Я всегда считал свое личное выживание главной частью любого хорошего плана.
Я рассмеялся.
— А кто заставил полмира поверить, что Карл Куллинан жив и где-то бродит? Не мы?
— Твоя правда. — Гном выпятил толстые губы. — Думаю, впрочем, имеет смысл еще чуток подождать, пока не получим вестей от Микина. — Он широко улыбнулся. — Мы, гномы, терпеливый народ.
— Само терпение. — Тратить на Ахиру сарказм — гиблое дело. Не то чтобы он его не понимал, понимает, конечно, но сарказм на него не действует. — И все-таки... Микин вцепился в большой кус: ему может понадобиться помощь, чтобы его прожевать.
— Может, и так, но повода спешить я не вижу. — Ахира ухватил еще кусок проволоки дюймов шесть длиной и сунул его в горн. — Впрочем, если Эллегон свободен, можно слетать к Эвенору — порыскать вокруг.
Он сказал это между прочим, словно это только что пришло ему в голову, но мы с ним дружим слишком долго, чтобы он смог запудрить мне мозги. Ахира хотел заняться разведкой — и пытался подбить на это меня.
Он глянул на меня, чуть улыбнулся и потер плечо.
— У Дории есть скверная привычка — спрашивать, когда она уже знает ответ.
— Тоже собрался искать своего обидчика?
Ахира покачал головой:
— Жизнь слишком коротка.
На миг лицо его омрачилось, и я понял: после того как мы расстались у Эвенора, с ним произошло что-то очень серьезное; но если за долгие годы я что и узнал о Джеймсе Майкле Финиегане, так это то, что о своих делах он будет говорить, когда сам захочет. Вряд ли в этом мире есть кто-нибудь, кому он доверял бы, как мне, но даже я услышу об этом когда-нибудь в другой раз — если услышу вообще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
