Она спала с безмятежной улыбкой на устах, по-прежнему хороша и грациозна. "Несчастная!" - простонал я и в порыве исступленной ревности простер свою холодную руку через всю постель и схватился за ее обнаженное плечо. Она раскрыла глаза, увидала меня, вскрикнула и лишилась чувств! С тех пор я преследовал ее всюду. Постоянно чувствовала она прикосновение холодной Руки и с каждым днем становилась бледнее и бледнее; наконец рассталась с графом Турнайль и поступила в монастырь.
Я был жесток, сознаюсь. Мертвые остаютcя мертвыми и не должны иметь ничего общего с живущими. Может быть, в искупление моей вины, я теперь принужден странствовать по земле и охранять своих потомков от зла. Я всегда предугадываю грозящие опасности. Не было случая, чтобы я ошибся.
Вот и теперь долг тянет меня туда, где ожидает меня страшное мучение.
Он кончил, и я надеюсь, что он отнесет тебе это письмо. Помни только, милый друг что тебе не следует класть карандаша с пером крестообразно. Обитатели ада страшатся этого знака. Ты, может быть, спросишь: не навещу ли и я тебя когда-нибудь? Кто знает? Быть может, и меня судьба толкнет на землю! Нет, нет! Эта мысль страшит меня! Довольно для меня терзаний и так!..
Восемнадцатое письмо
Мои письма к тебе отличаются бессвязностью и беспорядочностью. Это неизбежно, так как мое перо набрасывает все, что приходит мне в голову без последовательности мысли. При том я редко оканчиваю разом свое послание, и это объясняет, почему я рассказываю тебе отдельные факты, не имеющие ничего общего между собою. Не взыщи за это, мой друг! В аду так много различных впечатлений!
В Италии вкушаешь всю прелесть природы после заката солнца. Как я наслаждался этими чудными вечерами, гуляя с Лили, внимая ее простым замечаниям, прислушиваясь к ее веселому смеху! Особенно во Флоренции, мы были постоянно вдвоем: осматривали редкости и достопримечательности города, любовались "Piazza del Granduca" (площадь Великого Герцога), которая похожа на большую залу, имеющую покровом темные небеса со сверкающими звездами. Тут возвышается дворец с высокой башней, рядящей бесстрастно на все события и видевшей и народные собрания во времена республики, и Данте, Микеланджело и Савонаролу. Вот пред ним возвышающиеся громадные статуи Давида и Геркулеса... далее невысокая лестница, ведущая к "Loggia del Lanzi" (музей), где выставлены лучшие произведения искусства Италии; здесь красуются творения Бенвенуто Челлини, знаменитая группа Болоньи: "Похищение сабинянок" и пр.
Я пускаюсь невольно в описания, чувствуя однако вполне неуместность их, особенно здесь. Не смейся, друг мой! Я не могу шутить с тобой. Эти воспоминания охватывают мою душу, они для меня жизнь - все! Я упиваюсь ими, как ядом.
Как доверчиво Лили относилась ко мне и какое было для меня удовольствие, счастье развивать ее ум, влагать ей в сердце новые понятия и суждения! Мы часто отдыхали на каменной скамье пред старинным храмом с бронзовыми вратами, о которых Микеланджело говорил, что одни из таких врат достойны быть входными дверями рая. Это была та скамья, на которой Данте мечтал об аде, о рае и о своей Беатрисе!
- Какая часть города тебе больше всего нравится? - спросил я как-то мою дорогую подругу.
- Piazza del Granduca очень хороша, но она дышит какой-то языческой красой, - ответила она, - а здесь чувствуешь себя ближе к небу, к Богу. Земля со всеми своими прелестями не дает нам того, что Он дает!
- Если б я мог быть таким христианином, как ты! - воскликнул я невольно и так крепко стиснул ее руку, что она едва удержалась от возгласа.
Она посмотрела на меня с удивлением и беспокойством.
- Отто, - сказала она, - зачем такое сравнение? Ведь я ребенок, а ты...
- Это так, Лили! Но из уст младенцев исходит истина. Может быть, ты-то и сумеешь разрешить мне вопрос, смущающий многих мудрецов: что значит быть христианином?
- Милый Отто, быть христианином, конечно, значит носить Христа в своем сердце!
Этот ответ огорчил меня. Сколько раз я хвастал тем, что во мне демон!
- Да, - продолжала Лили, - это так. Предавшись вполне Христу, я не знаю ни забот, ни печали. О! Спаситель Ты мой, дозволь мне всю жизнь мою познавать Тебя и любить! - шептала она, как бы про себя, идя возле меня.
Настало молчание. "Она - ангел, ведущий меня к Богу", - думал я.
- Милый Отто, - проговорила наконец Лили, - вероятно, я не вполне поняла тебя, невозможно, чтобы ты предложил мне такой вопрос.
Я находился в большом замешательстве и не знал, что отвечать ей, чувствуя, как рука её дрожала в моей.
- Взгляни на меня, дай прочесть в твоем взоре. Мне показалось, что чужой, неизвестный человек говорит со мной!.. Нет, это ты мой дорогой Отто! Ты не изменился, все тот же, как всегда!
И она начала смеяться над своим безумным страхом, как сама выразилась.
- И ты тоже, - воскликнул я, - все та же, дорогая, чудная Лили - моя милая, добрая подруга!..
Встретился я опять с Анной. Она выпутывала раковинки из своих длинных волос. На ее обнаженном плече заметен был кровавый знак. Я читал в ее душе, как в книге. Сколько было в ней озлобления и отчаяния! Мало-помалу вся жизнь ее развертывалась предо мною, и я узнавал ее прошлое. Сначала она была виновна лишь в любви ко мне. Но потом, когда я покинул ее, она бросилась в водоворот жизни и стремилась от горя к горю, от преступления к преступлению, пока не покончила с собой в волнах. Я долго смотрел на нее, и вдруг что-то в ее наружности остановило мое внимание. Эти глаза, это выражение лица кого-то напоминали мне и неотразимо притягивали меня. Да, не было сомнений! Мартын похож был на нее, как только сын может походить на свою мать! На меня внезапно нашло как бы просветление свыше, я разом понял истину: вот в чем состояла тайна, которую он хотел мне открыть!
Вот почему в его характере было столько напоминающего мне меня самого! Я погубил не только мать, но и сына, своего собственного сына. Если бы возможно было сойти с ума в аду, я в то мгновение лишился бы рассудка!
Я бросился к ней... но она, как и в первый раз, с выражением ужаса убежала от меня.
Самые неприятные минуты в моей земной жизни были те, которые я проводил в церкви, когда я причащался св. тайн. Я совершал это два раза в год, в угоду моей матери. Теперь знаю, насколько было бы лучше для меня, если бы я не уступал ей в этом. Уже тогда внутренний голос говорил мне, что я кощунствую, приближаясь к св. чаше без веры. В особенности помнится мне чувство, томившее душу мою в присутствии Лили. Ей было шестнадцать лет, когда она в первый раз приступала к причащению вместе со мною. Как теперь вижу ее наклоненную головку, обрамленную черными волосами в локонах, с сверкающими глазами, сводившими меня с ума. Она казалась взволнованной, и я спросил:
- Что с тобой Лили? Почему ты так бледна, тебе нездоровится?
Она улыбнулась. О, эта улыбка была когда-то моей отрадой на земле!
- Я здорова... совсем здорова, - ответила она и последовала за моей матерью.
Я не мог объяснить себе ее смущения, но в эту минуту недоразумения я заметил на столе открытую книгу и прочел следующие отроки: в таинстве причащения душа христианина соединяется с Богом. Это общение так же тесно, как общение невесты с женихом, второе и есть прообраз наших отношений к Христу-Спасителю, ибо Христос - жених, a верующая душа - невеста Его. Так вот что взволновало мою Лили! Она впервые испытывала то чувство, которое наполняет невесту в ожидании своего друга: и желание видеть его скорее, и трепет, и страх, и смущение...
Был ли ты когда-нибудь в Иерихоне? Во всяком случае ты слышал о лилиях, растущих в окрестностях этого города, которыми я любовался, слушая речи самой прекрасной из них, - моей Лили. Не знаю, откуда брала она трогательные рассказы, звучавшие так дивно в ее устах. Я часто думал, что ангел подсказывал ей их во сне. Вот один из них:
"Умирающий лежал в предсмертных муках и спрашивал себя: что будет со мною за гробом? Вдруг пред ним восстало десять ужасных привидений. То были десять заповедей Божиих, упрекающих его:
- Сколько богов у тебя в сердце? - говорило одно.
- Сколько раз был ты непочтителен к тем, которых должен уважать?.. - и так все до последнего.
Несчастный с безумной тоской обратился к ним:
- Неужели вы не оставите меня в покое? - воскликнул он раздраженным голосом.
Они ответили ему:
- Мы оставим тебя с условием, чтобы ты отдался душой и телом другому навеки.
Больной долго не мог осилить борьбы, наконец решился ответить:
- Уйдите от меня, я отдаюсь Тому!
Мгновенно призраки исчезли, а вместо них пред ним предстал светлый человеческий образ с кроткой, любящей улыбкой. В уме умирающего начали проходить, как тени, воспоминания о его детстве, о его крещении, о материнских наставлениях; он почувствовал, что видит Того, Кто искупил грехи всего человечества. Он простер руки к прекрасному видению и вскрикнул:
- Тебе, Тебе хочу принадлежать навеки!
