Я люблю, когда в уединенной комнате, где я свободно могу предаваться думам, висят по стенам портреты, особенно если это портреты отживших. Когда я вхожу в такую комнату, мне кажется, что я не один, и их серьезные лица иногда заставляют меня остановить улыбку, которая готова вырваться на уста от какой-нибудь веселой мысли. Иногда я стою, склоня голову, грусть меня одолевает, тяжелые думы приходят одна за другою и дружно сжимают сердце; вдруг в такую минуту я поднимаю голову, встречаю на их лицах холодную улыбку, и мне становится стыдно своих детских печалей. Так чудно действие этих лиц на душу, то бьющуюся наслаждением, то замирающую от холода!
Случайный с нетерпением ждал Зорина. Сердце билось в левой стороне его груди так шибко, что знаки отличия, кресты и медали, полученные им во время долговременной беспорочной службы военной и статской, отделялись от мундира, сталкивались между собою и производили шум. Чуть зашумит что в другой комнате, он вскакивал, прислушивался, выпрямлялся, обтягивал фрак и приготовленное приветствие готово было слететь с языка его. Обманувшись несколько раз в своих ожиданиях, он наконец стал дожидаться хладнокровнее. Звон ножей и вилок, который заслышал он в начале своего ожидания, начал утихать. "Завтрак кончен,-- подумал Случайный,-- теперь он, верно, сейчас пожалует".
При этой мысли знаки отличия еще сильнее заплясали на его груди от усиленного биения сердца; душа его сжалась, лицо вытянулось в вопросительный крючок (?), и все приветствия, все красноречивые изъявления благодарности, долженствовавшие последовать в случае совершения его желаний, смешались в голове его или вовсе исчезли. В таком положении застал его Зорин.
Случайный чуть было не заговорил: "Всепокорнейше благодарю вас за милостивое содействие в доставлении желаемого мне места; смею питать себя вожделенною мечтою, что его сиятельство не будет раскаиваться в принятии меня на сие место". Он опомнился на третьем слове этого хитросплетения, понял, какой делает промах, закусил губы и замолчал; наконец он кой-как оправился.
– - Осмелюсь напомнить вам о всенижайшей моей просьбе и милостивом желании вашем видеть меня сего числа в сем доме для решительных переговоров о известном вам деле.-- Говоря это, Случайный жался, мялся, кланялся беспрестанно, облизывался как кошка.
– - Понимаю. Вы говорите о месте.
– - Проницательность вашего высокого ума предупредила мои слова. Согласны ли его сиятельство определить меня на просимое мною место?
– - Место занято! -- сказал Зорин хладнокровно.
Нужно ли говорить, что почувствовал Случайный, услыша эти роковые слова? Этот человек, который за час мечтал о счастии, о карете, о просителях, на которых надеялся воротить все проести и волокиты, проторы и убытки, понесенные во время жизни без должности, снова увидел себя отдаленным надолго, может быть навсегда, от осуществления вожделенной мечты своей. Его дергало, корчило, ежило, трясло как в лихорадке; сердце его, или, точнее, кусок карельской березы, обточенный наподобие сердца, готово было выпрыгнуть из груди и отравить черной злостью и желчью своей треть человечества, корыстолюбивая душа, съежившись в гривенник, ушла, как говорится, в пятки, физиономия обнажилась во всем своем безобразии. В патетических местах трагедий талантливый актер, забывая себя, усваивает себе характер и действия представляемого лица: в минуты душевных потрясений человек забывает притворство и является таким, каков в самом деле. Потому-то весь запас трусости, бесхарактерности и душевной низости ясно отразился на лице Случайного. Не нужно быть Лафатером, чтоб, взглянув на него, понять в эту минуту его душевные качества.
Сначала он принял за шутку слова Зорина и смело посмотрел ему в глаза, но когда встретил равнодушный серьезный взгляд, смелость его оставила. В этом взгляде он прочитал себе приговор страшный, неумолимый; он многое, многое напомнил ему. Ему показалось, что когда-то он уже встречал подобный взгляд; несколько минут Случайный был в отчаянном положении, близком к сумасшествию.
Не дожидаясь ухода Случайного, Зорин небрежно кивнул головой и повернулся к нему спиною с намерением удалиться.
– - Будьте великодушны, заставьте за себя вечно бога молить, не дайте умереть мне и жене моей с голоду! -- закричал Случайный исступленным голосом, схватив Зорина за руку.
– - Я ничем не могу быть вам полезным.
– - Еще вчерась вы меня обнадежили; я танцевал -- я для вас это делал.
Зорин улыбнулся.
– - Его сиятельство сказал мне, что хотя ему бы очень приятно исполнить мою просьбу, но он уж отдал место другому, а потому не может сделать на этот раз по моему желанию; что делать! обстоятельства! -- сказал он.
– - Но вы меня обнадежили, я слышал, что место ив занято; войдите в мое положение…-- При этих словах Случайный почти до земли поклонился Зорину.
Зорин, не дослушав его слов, вышел из комнаты…
– - Батюшки! отпустите душу на покаяние! -- шептал Случайный.
В эту минуту карета, в которой сидел Зорин, проехала мимо окон. Это напомнило Случайному что-то давно минувшее. Он вспомнил, как когда-то точно так же увидел из дверец своей кареты в приемной своей огорченного просителя. Всё ему объяснилось!..
– ----
P. S. Жена Случайного подарила его, чрез несколько времени, прекрасным мальчиком, который очень похож -- на отца…
Комментарии
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: П, 1840, No 5 (ценз, разр.-- 5 июля 1840 г.), с. 36--61, с подписью: "Н. Перепельский" (в оглавлении: "Н, А. Перепельский").
В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. V,
Автограф не найден.
Датируется по первой публикации.
Первое печатное прозаическое произведение Некрасова, опубликованное после поэтического дебюта -- сборника "Мечты и звуки". Написано для журнала "Пантеон русского и всех европейских театров". Попробовать свои силы в прозе предложил Некрасову редактор "Пантеона" Ф. А. Кони. "На совет Кони писать прозою,-- вспоминал бывший сотрудник "Пантеона" В. П. Горленко,-- Некрасов отвечал, что он решительно не умеет и но знает, о чем писать. "Попробуйте на первый раз рассказать какой-нибудь известный вам из жизни случай, приключение",-- советует ему Кони. Предложение принято, изобретается для прозы псевдоним Перепельский (им подписана большая часть повестей и рассказов Некрасова ‹…›), и в No 5 "Пантеона" 1840 г. появляется первый прозаический опыт Некрасова -- повесть "Макар Осипович Случайный", где со всеми заурядными романическими приемами того времени рассказывается действительная история некоего чиновника Сл-ского, наделавшая в то время некоторого шуму в Петербурге" (Горленко, с. 151; см. также: Измайлов А. Беллетристика Н. А. Некрасова.-- Биржевые ведомости, 1902, 10 дек., No 345).
В одной из автобиографических заметок Некрасова 1877 г. описан эпизод, имеющий, по-видимому, прямое отношение к творческой истории повести "Макар Осипович Случайный": "…приятель мой офицер Н. Ф. Фермор помогал мне в работе. Уезжая в Севастополь, он оставил мне кипу своих бумаг, я пользовался ими для моих повестей, но там был списан отрывок из печатного. Думая, что это собственная заметка Фермора, я вклеил эти страницы в одну свою повесть. Жаль, что никто из моих доброжелателей не докопался до этого факта, вот был случай обозвать меня литературным вором" (ПСС, т. XII, с. 22--23). В "Макаре Осиповиче Случайном", действительно, есть текстуальные заимствования из "Маскарада" Н. Ф. Павлова, вошедшего в состав его сборника "Новые повести" (СПб., 1839). Редактор и рецензент "Отечественных записок" А. А. Краевский чрезвычайно высоко оценил книгу Павлова, особо подчеркнув глубину и мастерство психологического портрета (ОЗ, 1839, т. VI, отд. VII, с. 105--118). В противоположность Краевскому Белинский не придал "Новым повестям" серьезного значения (Белинский, т. III, с. 97; т. XI, с. 494). Некрасов, описывая маскарад в Большом театре (гл. II), использовал два весьма удачных психологических портрета из повести Павлова -- "худощавого невысокого старичка" и "очаровательной семнадцатилетней девушки" (см. ниже, с. 540--541).
Н. Ф. Фермор в описываемое Некрасовым время не уезжал в Севастополь, так как был тяжело болен и находился на излечении в одной из петербургских больниц (указано Б. Л. Бессоновым). Заимствование же Некрасова из книги Павлова, по-видимому, было достаточно осознанным и более основательным, чем это представляется на первый взгляд.
Из повестей Павлова в "Макаре Осиповиче Случайном" не только бально-маскарадный фон и бальные персонажи. История катастрофического падения Макара Осиповича является зеркальным отражением судьбы Андрея Ивановича -- героя повести "Демон" из той же книги Павлова. Андрей Иванович -- мелкий петербургский чиновник "лет сорока пяти", проводящий ночи "в жару трудолюбия", при свете сальной свечи в своем кабинете. "Кавалер пряжки за двадцать лет и четвертой степени Станислава", он рядом с более молодыми, образованными и удачливыми сослуживцами чувствует себя несправедливо обойденным вниманием начальства. Особенно же угнетает его то, что девятнадцатилетняя красавица-жена, с которой он, старый, не имеющий аннинского креста, не решается показаться на людях, повторяет во сне имя "его превосходительства", "бредит" им. Мечта Андрея Ивановича -- иметь "каменный дом на проспекте", Анну на шее, солидный чин и оклад -- сбывается после мучительного объяснения с "его превосходительством". Сначала выгнав вон подчиненного, предъявляющего ему нелепые претензии и обвинения, "его превосходительство" внезапно решает не лишать его благ, которых тот добивается, ибо их можно дать как плату за благосклонность жены Андрея Ивановича.
