- Что же теперь будет с моей любимой "Что? Где? Когда?"
- Во-первых, она вообще будет. Мы выходим в эфир. И я надеюсь, что и будем выходить.
Дело в том, что, по сути, мы, конечно, выполняем завещание Ворошилова. Когда было 25 лет программы "Что? Где? Когда?", я думаю, что, может быть, единственный человек, это был Саша Фукс, который этих слов мне не говорил, а вся остальная бригада говорила мне, что работает в последний раз на "Что? Где? Когда?". Мой сын Борис сказал: все, я больше не хочу. Я хочу делать свое. И Ворошилова выдерживать больше он уже не мог. И редакторы мне все как один сказали: "Наташа, все, последний раз. Больше даже говорить об этом не будем". И вопросов видеть больше не можем, и знатоков видеть больше не хотим. То есть все основные люди, тянувшие на себе программу, мне сказали: все, последний раз.
И я для себя уже понимала, что это конец.
И где-то в феврале месяце Ворошилов в очередной раз после игры болел, он вызвал Бориса. И сказал: "Я больше не буду работать. Я хочу все передать тебе". Борис уже 10 лет с ним на этой программе работал.
Хотя мы знали, что после каждой игры он говорил, что бросит, но в этот раз поняли, что это серьезно. Он действительно плохо себя чувствовал. И Борис ему сказал: "Да нет, Владимир Яковлевич. Это не серьезно. Во-первых, голос. Ваш голос, он - неповторимый. Это невозможно. Во-вторых, я не хочу влезать в чьи-то чужие сапоги. Я хочу делать свои программы. Я считаю, что уже достаточно вам помогал и делал". Ворошилов последнее время без него вообще не мог работать. Борис его, конечно, спасал. Последние лет пять, наверное. Очень много делал для него.
И отдельный разговор, это то, что Ворошилов начал чувствовать, что теряет свою творческую потенцию. Вот это для него было самое ужасное. Он это чувствовал. И мы это чувствовали. И он понимал, что мы это чувствуем. Но у него уже не было сил. Он говорил: "Ты не понимаешь, что это за состояние, то, которое я сейчас ощущаю. Я раньше просыпался, и у меня голова была полна идей, которые я не успевал записывать. Они были самые разные. И для театра! И для кино! И для телевидения! На всех хватало идей. Я только вставал и записывал. Потом я их не успевал осуществлять. Я их видел и там, и там, и там". И это действительно так и было. Он начал уставать. Вот он сидит до шести вечера. Потом вдруг в шесть вечера начинает скандалить. Все. Цепляется к чему-то или к кому-то, начинается скандал. Он встает, значит, все: "Я ушел!" Начинает складывать папочки, портфель и убегает. Первое время его уговаривали. Потом я начала злиться: "Понятно, уже устал, тогда не надо". "Я не устал! Это вы устали. Это вы уже не можете работать. Это вы уже ничего не соображаете". И только потом до меня дошло, что ему даже говорить об этом не надо. Надо просто спокойно соглашаться на то, что он уходит. Он просто устает. Он уже не мог. И он, пытаясь преодолеть вот эту свою слабость, он пытался вылить, выплеснуться на кого-то, чтобы ее не показать.
Или еще такой пример. Борис работал с вопросами, и мы принимали, не зная, чьи вопросы в папках. И мы, как редакторы, соглашались, брали этот, этот, этот вопрос. А этот, этот, этот не брали. И мы сначала не понимали, а Ворошилов начинал жутко скандалить и ругаться. А потом мы поняли, что берем вопросы Бориса, а его вопросы не берем. Да, говорили, это халтура, это не годится. И он жутко злился. Потом мы стали хитрить. Борис нам уже стал говорить, что у Ворошилова, что он брал папки его, просматривал, и говорил, что в начале там мои вопросы, потом его пойдут. Мы уже понимали. Нам ничего не надо было объяснять друг другу. Мы привыкли понимать друг друга настолько, что нам достаточно бросить мысль и дальше все понимают, а до него не доходит. Уже не доходит. Поэтому сразу говорит, нет, это не годится. На следующий день приходит и это делает. Но жутко смущается от этого. Вот это смущение его какое-то от своей собственной несостоятельности. Вот это было самое ужасное для нас. И, как оператор, Саша Фукс его поддерживал перед эфиром. Он никогда не показывал, что Ворошилов слаб. И вот в дикторской, перед началом, я входила, делала Ворошилову массаж. Приходил Саша, рассказывал какой-нибудь анекдот. Или Ворошилов говорил, вот у меня давление. Саша брал его руку, находил какую-то точку. Говорил: "Владимир Яковлевич, сейчас все будет в порядке. Сейчас я вам сброшу". Потом шутил. Саша никогда надо мной всерьез не издевался, хотя он это умел. Но у нас с ним были такие паритетные отношения. Он в шутку, но какую-нибудь гадость про меня пробрасывал. Это тоже была какая-то наша игра. Он очень поддерживал Ворошилова. Все время. Это, конечно, была такая пара, неразлучная.
И вот наступил момент, когда Ворошилов сказал Борису: я тебе все это передаю. А Борис искренне этого не хотел. И я не понимала. Во-первых, я не понимала, как это возможно. Кстати, Борис тогда впервые сказал, что, может быть, вместо ведущего сделать компьютерный голос. "Ты вообще соображаешь, - кричал Ворошилов, - что ты говоришь? Какой компьютер? Я тебя столько лет учил. Ты же понимаешь, что я делаю в эфире. Какой компьютер это может сделать". И Борис тогда говорит: "Ну, может, ну я не знаю, ну может быть, придумать какую-то условную субстанцию, которая это сможет делать". И тут вошел Андрей Козлов, ведущий "Брэйн-ринга", которого Ворошилов тоже пригласил. И он как-то спас ситуацию. Потому что, по сути, в этот момент мы должны были Ворошилову сказать, что он напрасно передает свою игру кому-то, все равно в этой передаче уже все отказываются работать. Поэтому нам не хотелось продолжать этот тягостный разговор. "Ну, вы понимаете, что мне, что мне уже не хватает здоровья. Мне не хватает сил. Но ведь игра-то не виновата. Ведь финал показал, что игра может жить. Что она нужна. Значит, она должна существовать. А я уже не могу соответствовать этому". И здесь, как я сказала, вошел Козлов. Мы старались вести легко разговор, потому что вопрос не стоял, что завтра нужно выходить в эфир. Мы уже как-то решили, что весенней серии не будет. А до лета еще дожить надо, еще время пройдет. И я говорю: "Вот, Андрюша, Ворошилов говорит, что он передает Борису свою передачу". Здесь я ему слегка подмигнула. Козлов говорит: "Я не понял, в каком смысле передает?" Ворошилов говорит: "Ну, вот я передаю все, что там есть". А Козлов, он человек практичный. Он говорит: "Вы хотите сказать, что вы ему хотите отдать акции свои?", и Ворошилов как-то так растерялся: "Я не знаю. Нет, я про это не думал". Козлов спрашивает: "А я не понимаю, что вы тогда передаете?", "Как что? - отвечает Ворошилов. - Ну, вот постановку, музыку, решение". Он был какой-то просто потерянный. Козлов продолжает: "Владимир Яковлевич, это же передать нельзя. Как это можно передать? Это ничто. Я понимаю, если Вы хотите уступить свои акции в "Что? Где? Когда?", передать авторство". Ворошилов: "А как я могу передать авторство? Нет, я не знаю. Это мне надо подумать". Он был жутко растерян. Ну и тут Борис сказал: "Владимир Яковлевич, давайте подождем. Сейчас мы весеннюю серию не будем делать. Я пока буду заниматься своими делами. А там может, вы отдохнете. Вы сейчас уедете отдыхать. Выздоровеете. А к лету мы решим. Может, дальше продолжим".
У Ворошилова со мной был один такой разговор после этого. Он пожаловался: "Я не знаю, как я буду жить и не работать. Ну, может быть там к лету, действительно, оклемаюсь, и тогда, может быть, посмотрим".
И вот этот разговор вспомнился, когда его не стало... На поминках все стали говорить, что передачу нельзя закрывать. Надо продолжать. Я даже не знаю, мы как-то в чаду это все делали. Потому что 10 марта Ворошилов умер. Потом 9 дней. Потом 40 дней. Потом в мае нам предлагают выйти в эфир. Мы все конечно в состоянии какого-то безумия, не понимаем ничего. И здесь, когда встал вопрос о ведущем, Борис поехал к Константину Эрнсту на встречу. Я никуда не ходила вообще. Причем я Борису сказала так: "Ты понимаешь, что в этой ситуации может быть только два варианта: либо ты ведешь, либо я. Ты понимаешь, что для меня это нереально. Я могу еще на один раз как-то себя собрать и выскочить для того, чтобы на меня все шишки повалились. Только для этого. Но дальше все равно придется продолжать тебе, потому что если тебе начнут предлагать какой-то вариант с другим ведущим, даже не разговаривай. Просто скажи - не будет. Ведь никто даже не поймет, что надо вырасти в этом, для того, чтобы это можно было продолжить так, это было при Ворошилове". Но у Кости и разговоров не было об этом. Просто Костя Эрнст сказал: а может быть, сделать компьютерную обработку твоего голоса? Он Бориса просто купил на это. Поскольку и у Бориса была тогда такая же мысль. Решили, попробуем обработку. Было ясно, что кто бы ни вышел в эфир, все равно все будут сравнивать с Ворошиловым и все будут недовольны. И вот пошли на это. Причем нам было понятно, что начнем с резкой обработки голоса. И от передачи к передаче будем ее как бы очеловечивать. То есть сначала чистый компьютерный голос, а потом мягче, человечнее, живее.
