- Разве четыре, Люда?.. Я помню, кажется, двух...
- Володя!.. Их было четыре!.. Двое были как бы рабочими сцены... Худенькие такие... Чтобы следить за рабочими... И еще двое как бы начальство... Чтобы следить за нами!..
- Боже мой! - сказал я. - Какая у меня плохая память!.. А может быть, и ты не все помнишь, Люда? Мне так понравился твой ответ... Знаешь, я все-таки оставлю, как у меня было: "А Люда Сапожникова сказала: "Какое ужасное несчастье!..".
Все сорок дней, проведенных нами в Японии, прошли под знаком воздушного расстрела, и наши экзотические впечатления чередовались с напоминаниями о случившемся первого сентября.
Пресс-конференция начальника Генерального штаба Огаркова... осадное положение агентств "Аэрофлота"... портрет погибшего американского сенатора и скорбные речи его семьи... фотографии шестидесяти японцев, принявших смерть в числе других пассажиров... ожидающий новых данных премьер-министр Японии Накасоне... рассуждения чужих дипломатов и собственных закулисных политиков о возможном развитии событий... вызов нашего посла в токийское министерство... объявление санкций японского правительства и закрытие на две недели советско-японских авиалиний... пароходы и катера, бороздящие взволнованное пространство в акватории катастрофы... рыдающие родные и погребальные венки на океанской волне... Все это и многое другое не давало забыть о том, кто мы такие, все вместе и каждый в отдельности...
Монолитное единство советского народа и его железная сплоченность вокруг родной партии и правительства требовали от меня полного отрицания нашей вины в гибели несчастных пассажиров. Но предательский гамлетизм беспутного сознания заставлял считать виноватым именно себя.
У коллектива на этот счет сложились различные мнения. Но плакат "Вы убили нашу семью!" произвел сильное впечатление на всех...
Из Иокогамы на автобусах нас без остановок привезли в Токио и стали расселять в далеком от центра "Сателлит-отеле". Весь этот район вместе со станцией метро назывался "Каракуэн".
"Сателлит" значит "Спутник", и гостиница полностью соответствовала своему малозвездному названию...
Расселение труппы на гастролях - вот мотив для поэмы о театре, и пусть сильные и молодые воспользуются моей наводкой. Я же рискну лишь на беглый намек или робкий набросок, потому что боюсь безнадежно застрять в мелочах драматического ритуала.
До того, как войти в отведенный номер, а главное - окинуть взором номер соседа, никто не может быть до конца спокоен, даже самые первые лица... И вид из окна имеет значение, и холодильник, и то, какой телевизор. Не говоря уже о количестве комнат. Поэтому административный талант Бориса Левита в прежних поездках, а вслед за ним и Ромы Белобородова при каждом расселении должен был быть целиком востребован и до конца проявлен.
Спокоен, конечно, относительно, тот, чью жену в поездку взяли, ну, например, Вадим Медведев по поводу себя и Вали Ковель; или тот, кто будет жить в одиночку, но чья безусловная автономность - еще одно подтверждение его заслуг и таланта.
Почти спокойны также и те, чьи однополые пары сложились давно и прочно и остались вне подлых подозрений...
Но как описать молчаливые драмы непарных или признанных не в полную меру?.. Впрочем, в этом-то вся загвоздка: кто из нашей страждущей братии может сказать, что и признан, и оценен по счастливой и полной мере, если даже Слава Стржельчик, томясь и глядя в заоконную даль, сказал мне глухим голосом:
- Холодильников нет ни у кого, кроме Лаврова...
Был у нас случай, когда труппа заночевала в Синае, во дворце бывшего румынского короля Михая, и Паше Луспекаеву достались невиданной красоты и роскоши апартаменты с голубой ванной, зеркалами в потолке и кроватью под балдахином - всеми признаками королевской опочивальни. В этой декорации, как и в любой другой, Луспекаев смотрелся картинно, и, усевшись в центре ложа со скрещенными, тогда еще не так болевшими ногами, он с общей помощью разыгрывал смешные этюды. Как принято в хороших театрах, "короля" играли "придворные".
- Теперь бы сюда хорошенькую румыночку, - хищно сказал Паша.
Но тут вместо румыночки появилась одна из наших героинь и, оценив обстановку, задала суровый вопрос:
- Почему королевская спальня досталась Луспекаеву, а не мне?
Чтобы не возбуждать ее гнева, администратор ответил правдиво:
- Это вышло совершенно случайно...
Но она была не удовлетворена ответом и пошла разбираться к директору, однако, перепутав номер - случайность плодит другую случайность, - распахнула дверь, за которой поселили другую из наших героинь. Та была уже в постели и готовилась ко сну.
Думая, что попала в тот номер, который искала, одна из наших героинь сказала другой:
- Ах, так!.. Ты уже спишь в кровати директора!.. Ну, хорошо!.. Ну, погодите!.. Вот я сейчас уеду в... И заберу с собой...
Зная, что вызову недовольство читателя, я все-таки не скажу, в какой город собралась ехать вспыльчивая героиня и кого именно грозила с собой умыкнуть... Уж если я не называю некоторых имен, значит, у меня есть внутренние препятствия и причины, смысла которых я и сам не всегда могу определить.
Может быть, замыслы мои более честолюбивы, нежели простое описание случаев из актерской жизни?
А может быть, эта книга, забирая власть над автором, неудержимо влечет от частного эпизода в сторону свободного парения и обещает героям и героиням такие поступки, которых в жизни не совершали знакомые ему прототипы?..
Кто знает?..
Что касается меня самого, то, "с отвращением читая жизнь мою", признаюсь, что точно так же, как та героиня, был смертельно уязвлен, когда узнал, что в "Сателлит-отеле" мне, любимому, приготовлен номер всего лишь в четвертом этаже, тогда как других артистов моего заслуженно среднего положения расселяют несколько выше...
Страдая и отчаиваясь, я пытался унять горделивую обиду и оправдать клокочущий в горле гнев прагматическим рассуждением о том, что верхние этажи не просто престижней, но в них есть еще и дополнительное жизненное пространство...
"Где справедливость? - спрашивал я судьбу, совершив постыдную разведку, номер в четвертом этаже на целую половинку татами меньше, чем в шестом!.. В нем нет этого чудного плоского шкафчика, как в шестом!.. И негде чемодан угнездить, как в шестом... И негде повернуться!.. И вид из окошка позорно ограничен... Другие такие же, как я, - в шестом, а я такой же, как те, - в четвертом... Почему?.."
Тут припомнился мне и другой заграничный случай, когда я отказывался разделить с Изилем Захаровичем Заблудовским номер хотя и с двойным, но нераздвигаемым супружеским ложем и требовал себе отдельного койкоместа. И дело тут не в Изиле, человеке, во всех отношениях безупречном и не вызывающем никаких подозрений, а во мне и моем упрямом намерении и днем, и ночью отстаивать собственный, вероятно, врожденный сепаратизм. Тогда у меня хватало мужества выходить на прямой разговор с начальством. Правда, в те поры наш истребитель не сбивал южнокорейского "Боинга" и не было такой сложной международной обстановки...
- Володя! - сказал мне Борис Самойлович Левит, предыдущий заместитель предыдущего директора, - а ты не находишь, что твое требование недостаточно скромно?..
- Ах вот как? - воинственно переспросил я. - А укладывать меня в одну койку с Изилем, по-твоему, скромнее?
Однако Борис не сдавался:
- Но, Володя, здесь стоят не одна, а две кровати, - сказал он.
- А ты попробуй их раздвинуть, - коварно предложил я.
Борис попробовал и, несмотря на то, что в молодости занимался боксом, сделать этого не смог.
- Вот видишь, - не удержавшись, сказал я.
Но Борис не признал своего поражения. Он сказал:
- Ну и что?.. Кроватей все равно две.
Стараясь быть совершенно спокойным, я сказал:
- Если они не раздвигаются, значит, не две, а одна. - И, проявляя гибкость, добавил: - Пойми, Боря, я вовсе не возражаю против того, чтобы жить в одном номере с Заблудовским, я только против того, чтобы спать с ним в одной койке...
В ответ Борис дружелюбно посоветовал:
- Володя, ты все-таки подумай, по-моему, постель достаточно широка.
- Вот и ложись в нее с кем захочешь, - огрызнулся я, снова проявляя свою агрессивную сущность и толкая Бориса к справедливому негодованию.
Однако номер он нам поменял, и между двумя лежанками возникло целомудренное пространство...
А теперь... О японские боги!.. Неужели я не достоин возвыситься до шестого этажа, где койка помещается не вдоль номера, а поперек и вид из окна способен расширить мои горизонты?
Наконец, отчаявшись и исстрадавшись, я понял, что, согласись я на четвертый, и буду до конца своих дней затоптан и унижен, и сам буду в этом виноват. Решительно оторвав от пола чугунный чемодан, я вернулся в вестибюль и предъявил Роману Белобородову свои попранные права.
Как заместитель директора Рома признал свою неумышленную ошибку, но счел нужным отметить, что из всего большого коллектива, понимающего особую сложность международной обстановки, один Рецептер имел неосторожность выразить свое личное бытовое неудовлетворение...
