Северо-восток также отличался от юго-запада по уровню грамотности. В начале 19-го века, в среднем 50 % французов были грамотными, тогда как северо-восток страны был грамотен почти на 100 %, и эти различия были заметны по меньшей мере с 17-го века. Более того, отмечались выраженные географические различия по росту: армейские записи показывают, что 18-м веке рекруты из северо-восточных районов были почти на 2 см выше. Ладурье отмечает, что разница в среднем росте между популяциями скорее всего была еще больше, поскольку в армию не могло попасть относительно большее число низкорослых мужчин из юго-западных регионов. В дополнение, Ласлетт (1983) и другие семейные историки отмечали, что тенденция в сторону экономически-независимой ядерной семьи была сильнее выражена на севере, в то время как противоположная тенденция в направлении совместных семей усиливалась по мере движения к югу и востоку.
Эти результаты не противоречат выводу о том, что географические вариации в семейных формах внутри Европы частично обусловлены этническими различиями. Из этих данных следует, что германские народы имеют большую биологическую тенденцию обладать набором признаков, предрасполагающими к индивидуализму — включая большую тенденцию к простому домохозяйству в силу естественного отбора, происходившего в течение продолжительного периода эволюции германцев на севере Европы в условиях ограниченных ресурсов. Похожие тенденции к экзогамии, моногамии, индивидуализму и относительно низкой роли дальнеродственных связей отмечались также и для Римской цивилизации (Макдональд 1990), снова наводя на мысль об этнической тенденции, в общем свойственной всем Западным культурам.
Имеющиеся данные свидетельствуют, что примерно 80 % европейских генов происходят от людей, заселивших Европу 30–40 тысяч лет назад и, следовательно, переживших Ледниковый период (Сайкс 2001). Такого промежутка времени достаточно для того, чтобы неблагоприятная экология севера оказала мощное формирующее влияние на европейские психологические и культурные тенденции. Эти европейские группы характеризовались относительно слабыми сетями дальнеродственных связей, так что как только развивающиеся сильные централизированные государства стали способны гарантировать индивидуальные интересы, система простых домохозяйств быстро стала доминирующей. Простая структура семьи была усвоена относительно легко потому, что европейцы к этому времени уже обладали относительно сильной предрасположенностью к простой семье, происходящей из продолжительной эволюционной истории на севере Европы.
Хотя различия внутри западно-европейской системы являются важными, они не нивелируют общее различие между Западной Европой и остальной Евразией. Несмотря на то, что тенденция к простому домохозяйству вначале возникла на северо-западе Европы, она быстро распространилась на все западно-европейские страны.
Вслед за основанием простого домохозяйства, свободного от опутывающих связей широкой родственной общины, один за другим относительно быстро проявились и остальные признаки Западной модернизации: ограниченные правительства, в которых индивидуумы обладают правами против государства; капиталистическое экономическое предпринимательство, основанное на индивидуальных экономических правах; моральный универсализм; и наука как индивидуальный путь поиска истины. Индивидуалистские общества развивают республиканские политические и научные институты, основанные на концепции максимально — проницаемых групп и возможности беспрепятственного отступничества, если нужды индивидуума не удовлетворяются.
Недавнее исследование, выполненное эволюционными экономистами, предлагает захватывающий инсайт в различия между индивидуалистскими и коллективистскими культурами. Важным аспектом этого исследоваяния является моделирование эволюции кооперации среди индивидуалистских народов. Фер и Гачтер (2002) обнаружили, что люди альтруистически наказывают отступников в «одношаговой» игре — игре, где участники взаимодействуют друг с другом только один раз и где, таким образом, прошлая репутация игроков не оказывает влияния. Такая ситуация моделирует индивидуалистскую культуру, потому что участники являются незнакомцами без родственных связей. Удивительной находкой стало то, что субъекты, которые делали наибольший вклад в публичные блага, имели тенденцию наказывать «эгоистических» индивидуумов, несмотря на то, что они не получали от этого никакой пользы. Более того, наказанные индивидуумы меняли свое поведение и делали более значительные пожертвования в последующих играх, даже несмотря на то, что они знали, что их партнерами будут не те, с кем они имели дело в предыдущих раундах. Фер и Гачтер предположили, что люди из индивидуалистских культур обладают эволюционно-обусловленной негативной эмоциональной реакцией на паразитизм, в результате чего они наказывают таких людей даже в ущерб себе — отсюда возник термин «альтруистическое наказание».
По сути, Фер и Гачтер предлагают модель эволюции кооперации среди индивидуалистских народов. Их результаты в наибольшей степени применимы к индивидуалистским группам, потому что подобные группы не основываются на широких сетях дальнеродственных связей и поэтому в них чаще встречается отступничество. В общем, высокий уровень альтруистических наказаний более вероятно обнаружить среди индивидуалистских обществ, обществ охотников-собирателей, чем в обществах, основанных на дальнеродственных связях. Эти результаты в наименьшей степени применимы к еврейским или другим высоко-коллективистским группам, которые в традиционных обществах основывались на дальнеродственных отношениях, известных родственных связях, и повторных взаимодействиях среди родственников. В таких ситуациях, действующие лица знают людей, с которыми они взаимодействуют и предвидят будущие взаимодействия с ними, поскольку все они являются членами дальнеродственной сети, или, как в случае евреев, принадлежат к одной группе.
Аналогично, в игре «ультиматум», один субъект («предлагающий») имеет сумму денег, эквивалентную двухдневной зарплате и должен сделать предложение второму индивидууму («респонденту»). Респондент может принять предложение или отказаться, и если предложение отвергается, то ни один игрок ничего не выигрывает. Как и в описанной выше игре о публичных пожертвованиях, целью этой игры является моделирование экономических взаимодействий между незнакомцами, так что игроки были анонимными. Хенрик с соавторами (2001) обнаружили, что две переменные, выплата за кооперацию и степень рыночного обмена, предсказывали предложения и отказы в этой игре. Представители обществ с уклоном в кооперацию и рыночный обмен делали самые большие предложения — результаты, интерпретированные как отражающие тот факт, что эти участники обладают значительным опытом в кооперации и привычкой делиться с незнакомцами. Это — индивидуалистские общества. С другой стороны, субъекты из обществ, где все взаимодействия осуществляются между членами семьи, в таких же анонимных условиях делали низкие предложения и производили наименьшие пожертвования в публичные блага.
Следовательно, европейцы в точности представляют собой группы, смоделированные Фером и Гачтером и Хенриком с соавторами: группы, в которых социальное взаимодействие осуществляется преимущественно с незнакомцами, а не с членами родственных сетей. Эти группы предрасположены к рыночным отношениям и индивидуализму. С другой стороны, еврейская культура происходит из культурной зоны Среднего Старого Мира, определяемой широкими сетями родственных связей и важностью семьи, включающей в себя дальних родственников. Подобные культуры склонны к такому характеру внутри- и межгрупповых контактов, когда кооперативные взаимодействия осуществляются между членами ингруппы, связанными родственными отношениями.
Это наводит на завораживающую мысль о том, что для группы, намеревающейся обратить европейцев против самих себя, ключевым моментом является запустить сильную тенденцию европейцев к альтруистическому наказанию, убедив их в злонамеренности своих собственных соотечественников. Поскольку европейцы по сути являются индивидуалистами, то они с легкостью входят в состояние морального гнева против представителей своего же народа, если они воспринимают последних как социальных паразитов, заслуживающих морального порицания. Это является проявлением сильной европейской тенденции к альтруистическому наказанию, происходящей из их эволюционного прошлого как охотников-собирателей. При вынесении суждений, касающихся альтруистического наказания, относительное генетическое расстояние не имеет значения. Паразиты воспринимаются подобно незнакомцам в рыночной ситуации, т. е. они не имеют семейных или племенных связей с наказывающим индивидуумом.
