Литература – дело государственное
Подобная роль словесности оказывалась возможной в силу литературоцентризма русской культуры. В результате его утраты возник вакуум, заполнить который пока нечем. И здесь мы с неизбежностью говорим о роли государства в поддержании (или же в полном игнорировании) художественного слова и его воздействии на современника.
Оглянемся на времена советские. Прошло время бранить соцреализм, советскую власть, искоренение инакомыслия в литературе. Негативные воздействия на словесность того процесса, который в современном литературоведении получил название «огосударствление» литературы, хорошо известны. Его жертвой пали целые литературные направления (новокрестьянская литература, представленная именами С. Есенина, П. Васильева, С. Клюева, А. Ганина, или же абсурдизм обэриутов Д. Хармса, К. Вагинова, А. Введенского). Надо, правда, помнить, что репрессии против писателей часто (хотя и не всегда) имели не столько литературные, сколько политические причины. Политическая борьба, завершившаяся в 1937 году «контрреволюцией сверху», уничтожившей последних членов ленинского ЦК и утвердившей полную власть Сталина, втягивала в свою орбиту и литераторов. Так, например, А.К. Воронский, критик и историк литературы, был членом троцкистской оппозиции, что во многом обусловило его судьбу и судьбы его товарищей по группе «Перевал», как они сложились в 30-е годы.
Но не только к репрессиям и цензурному гнёту сводилось внимание государства к литературе. Первый съезд советских писателей (1934) ознаменовал принципиально новый характер отношений литературы и власти, когда словесность стала государственным делом, а писательский труд – востребованным и общественно значимым. Создаётся Союз писателей, формируется (впервые в мировой истории) Литературный институт, готовящий профессиональных литераторов, организован академический Институт мировой литературы им. М. Горького. И все эти события были объектом колоссального общественного внимания, воспринимались людьми 30-х годов с той же гордостью, как перелёт в США через Северный полюс и эпопея спасения челюскинцев.
Иногда, правда, говорят, что массовое открытие литературных изданий, поддержка Литинститута, СП и пр. не могло осуществляться вне гонений на писателей и литературные течения, которые не соответствовали официальной идеологии. Мы полагаем, что это не так. Речь идёт о разнонаправленных векторах советской системы, которая несла в себе как глубочайший гуманизм и любовь к человеку (примеры известны, среди них – борьба за всеобщую грамотность, поголовное среднее образование, свободный доступ к медицинскому обслуживанию и многое другое), так и людоедство ГУЛАГа. Один вектор почти не пересекался с другим, они будто существовали в разных измерениях, поэтому об одной эпохе написан и «Василий Тёркин», и пронзительная повесть К. Воробьёва «Это мы, Господи!».
Тогда положение литературы в советской школе оказывалось совсем иным, чем сейчас. Это был основополагающий предмет школьного цикла. Это подчёркивалось тем, что сочинение было первым и обязательным выпускным экзаменом и первым и обязательным экзаменом вступительным – в любые вузы. Фасады типового здания советской школы 30–50-х годов украшали профили писателей – Пушкина, Толстого, Горького, Маяковского.
Есть ли у русской литературы будущее?
«Ябоюсь, – писал Е. Замятин, – что у русской литературы одно только будущее: её прошлое». Девяносто лет спустя мы знаем, что он ошибался – тогда у русской литературы будущее было. Есть ли оно сейчас?
Обращаясь к сегодняшнему дню, мы можем поставить два принципиальных вопроса. Во-первых: понимает ли нынешний политический класс неестественность и неорганичность для русского сознания утраты культурного литературоцентризма? Во-вторых: если понимает, способен ли что-нибудь противопоставить данной ситуации?
Не нам отвечать на эти вопросы. Мы можем лишь судить о том, что происходит в школе с гуманитарным циклом предметов, в том числе с литературой.
Положение литературы в современной школе видится как плачевное. Такое впечатление, что она теперь просто не нужна, существует по инерции и с каждым годом всё теряет часы. Положение усугубилось введением ЕГЭ, системы абсолютно формальной, сужающей до холодного прагматизма интересы выпускника и выхолащивающей суть гуманитарного знания.
ЕГЭ нанёс по литературе в школе сокрушающий удар. Суть в том, что гуманитарное знание, а литература в особенности, в принципе не поддаётся формализации. Отмена школьного сочинения как экзамена по русскому языку и литературе и переход к тестам и коротенькому эссе в сто пятьдесят слов привели к тому, что литература утратила статус обязательного предмета (русский язык сдаётся теперь отдельно и в тестовой форме). Те же, кому нужно сдать ЕГЭ по литературе, натаскиваются на разгадывание заданий, близких к кроссвордным загадкам. Изучение литературы «под ЕГЭ» не даёт никакого толка ни ученику, ни вузу, куда он принесёт свои результаты. В таком виде экзамен по литературе и в самом деле не нужен.
А кому помешало сочинение, форма проверки знания, существовавшая в русской школе два с лишним столетия, которая давала возможность человеку выразить себя – сочинить текст, обнаружить понимание смыслов художественного произведения, собственную (гражданскую) позицию, если она успела сформироваться, личное отношение к героям, их поступкам, мотивациям, ценностям? И не в 150 слов должна быть эта записочка на егэшном бланке под несуразным номером, а развёрнутый текст в половину, а то и больше, ученической тетради, написанный за шесть часов, как это было в прежней, дореформенной, школе.
Если мы хотим что-то противопоставить культурному и идеологическому вакууму современности, мы должны вспомнить о единственном и уникальном в своём роде носителе социально-исторической и культурной информации – о художественной литературе. Нужно воспитать читателей, способных и желающих размышлять, – одних писателей мало. Только тогда русская литература сможет оправдать перед современным и будущим поколением факт своего исторического существования.
Михаил ГОЛУБКОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Дьявольская игра сюжета
Литература
Дьявольская игра сюжета
РАКУРС С ДИСКУРСОМ
Кубинских писателей делят на джентльменов и мачо
В рамках программы «Россия – почётный гость XIX Гаванской международной книжной ярмарки» в издательстве «Текст» вышла антология «Десять кубинских историй», которую составил известный кубинский писатель, критик и директор издательства «Летрас Кубанас» Рохелио РИВЕРОН – автор книг «Подняться на небо и другие заблуждения», «Доброе утро, Зенон», «Ты исполнена грации». В 2007-м он получил Ибероамериканскую премию Хулио Кортасара. Рассказ «Кошки Стамбула», включённый в антологию, стал первым произведением автора, переведённым на русский язык.
– Рохелио, как и почему возникла идея издания сборника «Десять кубинских историй»?
– Не знаю, как у вас в России, но для Кубы и большинства испаноязычных стран издание антологий – это обычное явление, норма. Предполагается, что благодаря антологиям читатель может держать руку на пульсе литературных новинок. К тому же он понимает, что в антологиях представлены лучшие авторы, пользующиеся большим авторитетом. С другой стороны, антология – это не что иное, как точка зрения того, кто её составляет. Поэтому в процессе сбора материала для подобного издания я всегда знаю, что могу провоцировать аудиторию.
– Как вы осуществляли отбор авторов?
– Я ведь являюсь директором издательства «Летрас Кубанас», поэтому особых затруднений не испытывал. Задача состояла в том, чтобы объединить под одной обложкой авторов, которые были премированы нашим издательством как лучшие рассказчики. Из тех книг, которые получили премии нашего издательства, я и выбрал эти рассказы.
– А какие критерии вы использовали при отборе?
– У современной кубинской литературы есть одна общая отличительная черта – она описывает события, происходящие в текущий момент времени. Наряду с описанием события автор проявляет некоторую рефлексию по поводу того, что он пишет и как он пишет. Главным образом это и стало определяющим моментом для выбора рассказов антологии. В рассказе Антона Арруфата «Оборотная сторона сюжета» можно увидеть в буквальном смысле «дьявольскую игру» сюжета, то есть удивительное переплетение обстоятельств. Эта игра приобретает наибольший накал, когда речь заходит о встречах и расставаниях персонажей. На меня также произвело впечатление то, насколько точно Арруфат подбирает слова.
