Я опускаю взгляд на трепещущее в ее ладонях несчастное создание. При виде оторванного крыла и изуродованного, деформированного маленького тельца меня охватывает злость.
Я шлепаю сестру по руке, и бабочка падает на траву лапками вверх. Я тут же жалею об этом. Зачем я это сделала?
Виолетта разражается слезами. До того, как я успеваю извиниться, она подхватывает юбки и вскакивает на ноги. Барвинки рассыпаются по траве.
Сестра разворачивается, чтобы убежать, но у нее за спиной стоит отец — над ним невидимым облаком висит винной перегар. Она поспешно вытирает слезы. Отец хмурится.
— Моя дорогая Виолетта, — произносит он, касаясь пальцами ее щеки. — Почему ты плачешь?
— Мы пытались спасти бабочку, — шепчет она.
Взгляд отца останавливается на умирающем на траве создании.
— Обе пытались? — спрашивает он, подняв брови. — Сомневаюсь, что твоя сестра этого хотела.
— Она показывала мне, как о ней заботиться, — настаивает Виолетта, но уже слишком поздно. Отец переводит взгляд на меня.
Мне страшно, и я начинаю отползать. Я знаю, что сейчас последует. Когда кровавая лихорадка схлынула, забрав с собой треть населения и оставив после себя изуродованных, покрытых шрамами детей, нас жалели. «Бедняжки». Потом несколько родителей детей-мальфетто погибли при ужасных несчастных случаях. Церковь признала их смерть демоническими происками и осудила нас. «Держитесь подальше от этих выродков. Они приносят несчастье». Так что жалость к нам быстро сменилась страхом. Страх же, приправленный нашей пугающей внешностью, перешел в ненависть. Затем прошел слух, что если обладающего сверхъестественными силами мальфетто спровоцировать, он проявит свою дьявольскую сущность.
Это заинтересовало моего отца. Если я обладаю какой-то силой, то это хотя бы можно обернуть в свою пользу: можно продать меня в цирк уродцев, получить награждение от Инквизиторов за выявление демона, использовать мои силы в своих собственных интересах или придумать что-то еще. Поэтому вот уже месяцы он пытается пробудить во мне какие-нибудь силы.
Он показывает, чтобы я подошла к нему, и когда я слушаюсь его, обхватывает мой подбородок холодными пальцами. Отец молчит одно долгое мгновение. «Прости, что расстроила Виолетту», — хочу сказать я. Но от страха слова застревают в горле, и я оцепенело молчу. Сестра прячется за спиной отца, глядя на происходящее округлившимися глазами. Она со всё возрастающей неловкостью переводит взгляд с меня на отца и обратно.
Отец смотрит на всё еще трепыхающуюся в траве, умирающую бабочку.
— Давай, — говорит он, кивая на нее. — Заканчивай, что начала.
Я колеблюсь.
— Давай же, ты же этого хотела, — уговаривает он. Его пальцы больно сжимают мой подбородок. — Подними бабочку.
Дрожа, я послушно поднимаю ее, обхватив одинокое крылышко двумя пальцами. На коже остается блестящая пыльца. Лапки бабочки дергаются. Отец улыбается. В глазах Виолетты блестят слезы. Она не предполагала, что всё может закончиться этим. Она никогда ничего подобного не предполагает.
— Хорошо, — говорит отец. — Оторви ей крыло.
— Не надо, папа, — просит Виолетта.
Она обнимает его, пытаясь привлечь внимание к себе. Он игнорирует ее.
На моих глазах выступают слезы.
— Я не хочу, — шепчу я, но слова ничего не значат, я вижу это по глазам отца.
Я отрываю крылышко бабочки, отрывая вместе с ним и кусок собственного сердца. В моей ладони ползает беззащитное, несчастное существо, и в душе поднимается что-то темное.
— Убей ее.
Я, как в тумане, давлю бабочку большим пальцем. Ее сломленное тельце дергается, а потом застывает.
Виолетта плачет.
— Очень хорошо, Аделина. Мне нравится, когда ты проявляешь свою истинную сущность. — Отец берет мою руку в свою. — Ты наслаждалась этим?
Я начинаю отрицательно качать головой, но его взгляд замораживает меня. Он хочет от меня чего-то, чего я не могу ему дать. Мое отрицание сменяется кивком. «Да, я наслаждалась этим. Очень. Я скажу все что угодно, лишь бы ты был счастлив, отец. Только, пожалуйста, не причиняй мне боли».
Когда ничего не происходит, отец хмурится.
— В тебе должно быть что-то большее, Аделина. — Он берет мой безымянный палец, проводит по нему ладонью. У меня учащается дыхание. — Скажи, что мне была дана не никчемная дочь-мальфетто.
Я растеряна. Не знаю, что ответить ему.
— Прости, — выдавливаю я наконец. — Я не хотела ее расстроить. Я просто…
— Нет, нет. Ты себе уже не поможешь. — Он бросает взгляд через плечо на мою сестру. — Виолетта, — нежно говорит он, кивком подзывая ее подойти. Сестра встает ближе. — Давай посмотрим, стоит ли хоть чего-то твоя сестра.
Давай посмотрим, обладает ли она хоть какими-то силами.
— Нет, отец, пожалуйста… не надо, — умоляет Виолетта, хватаясь за его руку. — Она не сделала ничего. Мы просто играли.
Мое сердце бешено бьется в груди. Мы обмениваемся с сестрой отчаянными взглядами. «Спаси меня, Виолетта!».
Отец стряхивает ее со своей руки, затем возвращает внимание ко мне, крепко сжимая мой безымянный палец.
— Ты так же бесполезна, как и бабочка, Аделина?
Я в панике трясу головой. «Нет, пожалуйста, дай мне шанс!».
— Так покажи мне. Покажи мне, на что ты способна.
И он ломает мне палец.
* * *
Я с молчаливым криком резко просыпаюсь. Искривленный палец подрагивает, словно его сломали только что, а не шесть лет назад, и я машинально потираю его, одновременно пытаясь выпрямить. Внутри плещет знакомая тьма, та самая, которую так страстно желал взрастить отец.
Затем я щурюсь от света. Где я? Из арочных окон косо падают в незнакомую спальню солнечные лучи, накрывая все бледно-кремовой дымкой. На ветерке колышутся легкие, как паутинка, занавески. На стоящем рядом столике лежит раскрытая книга, перо и чернильница. На столиках и выступах балкона в горшках цветет жасмин. Наверное, его сладкий аромат навеял мне сон про меня и сестру в саду. Осторожно поерзав, я осознаю, что лежу на горе одеял и вышитых подушек. Я потерянно моргаю, не понимая, где нахожусь.
Наверное, я умерла. Хотя эта комната не похожа на воды Подземного мира. Что случилось на костре? Помню, как Инквизиторы выстроились на платформе, как я билась в железных цепях.
Я опускаю взгляд на свои руки — белые повязки покрывают запястья и, двигая ими, я ощущаю жжение пораненной кожи. На мне не рваная грязная одежда, а чистая, шелковая, сине-белая. Кто меня вымыл и переодел? Я морщусь, коснувшись головы. Она тоже перевязана в том месте, где отец выдрал мне волосы. Меня вымыли и обработали мои раны. Нахмурившись, я пытаюсь вспомнить, что же произошло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
