ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Теперь за Красотой следить хочу,Как не следил никто. Теперь вскричу,Как не кричал никто. Возьмусь за то,С чем сладить и не пробовал никто.{111}И к слову, я понять не в состоянье,840: Как родились два способа писанья{112}В машинке этой чудной: способ А,Когда трудится только голова, —Слова плывут, поэт их судит строгоИ в третий раз все ту же мылит ногу;И способ Б: бумага, кабинет,И чинно водит перышком поэт.
Тут пальцы строчку лепят, бой абстрактныйКонкретным претворяя: шар закатныйВымарывая и в строки узду850: Впрягая отлученную звезду;И наконец выводят строчку этуТропой чернильной к робкому рассвету.Но способ А — агония! горитВисок под каской боли, а внутриОтбойным молотком шурует муза,И как ни напрягайся, сей обузыИзбыть нельзя, а бедный автоматВсе чистит зубы (пятый раз подряд)Иль на угол спешит купить журнал,860: Который уж три дня как прочитал.
Так в чем же дело? В том, что без пераНа три руки положена игра:Чтоб выбрать рифму, чтоб хранить в умеСтрой прежних строк, и в этой кутерьмеГотовую держать перед глазами?Иль вглубь идет процесс, коль нету с намиОпоры лжи и фальши, пьедесталаПиит — стола? Ведь сколько раз, бывало,Устав черкать, я выходил из дома,870: И скоро слово нужное, влекомоКо мне немой командою, стремглавСлетало с ветки прямо на рукав.
Мне утро — час, мне лето — лучший срок{113}.Однажды сам себя я подстерегВ просонках — так, что половина телаЕще спала, душа еще летела.Я прянул ей вослед: топаз рассветаСверкал на листьях клевера; раздетый,Стоял средь луга Шейд в одном ботинке.880: Я понял: спит и эта половинка.Тут обе прыснули, я сел в постели,Скорлупку день проклюнул еле-еле,И на траве, блистая ей под стать,Стоял ботинок! Тайную печатьОттиснул Шейд, таинственный дикарь,Мираж, морока, эльфов летний царь.
Коль мой биограф будет слишком сухИли несведущ{114}, чтобы ляпнуть вслух:"Шейд брился в ванне", — заявляю впрок:890: "Над ванною тянулась поперекСтальная полоса, чтоб пред собойОн мог поставить зеркало, — нагой,Сидел он, кран крутя ступнею правой,Точь-в-точь король{115}, — и как Марат, кровавый".
Чем я тучней, тем ненадежней кожа.Такие есть места! — хоть рот, положим:Пространство от гримасы до улыбки, —Участок боли, взрезанный и хлипкий.Посмотрим вниз: удавка для богатых,900: Подбрюдок{116}, — весь в лохмотьях и заплатах.Адамов плод колюч. Скажу теперьО горестях, о коих вам досельНе сказывал никто. Семь, восемь. ЧуюИ ста скребков не хватит, — и вслепуюПроткнув перстами сливки и клубнику,Опять наткнусь на куст щетины дикой.
Меня смущает однорукий хватВ рекламе, что съезжает без преградВ единый мах от уха до ключицы910: И гладит кожу любящей десницей.А я из класса пуганых двуруких,И как эфеб, что в танцевальном трюкеРукой надежной крепко держит деву,Я правую придерживаю левой.
Теперь скажу... Гораздо лучше мылаТо ощущенье ледяного пыла,Которым жив поэт. Как слов стеченье,Внезапный образ, холод вдохновеньяПо коже трепетом тройным скользнет —920: Так дыбом волоски{117}. Ты помнишь тотМультфильм, где усу не давал упастьНаш Крем{118}, покуда косарь резал всласть?Теперь скажу о зле, как посейчасНе говорил никто. Мне мерзки: джаз,Весь в белом псих, что черного казнитБыка в багровых брызгах, пошлый видИскусств абстрактных, лживый примитив,В универмагах музыка в разлив,Фрейд{119}, Маркс, их бред, идейный пень с кастетом,930: Убогий ум и дутые поэты.Пока, скрипя, страной моей щекиТащится лезвие, грузовики{120}Ревут на автостраде, и машиныПолзут по склонам скул, и лайнер чинноЗаходит в гавань; в солнечных очкахТурист бредет по Бейруту, — в поляхСтаринной Земблы{121} между ртом и носомИдут стерней рабы и сено косят.
Жизнь человека — комментарий к темной940: Поэме без конца. Пойдет. Запомни{122}.
Брожу по дому. Рифму ль отыщу,Штаны ли натяну. С собой тащуРожок для обуви. Иль ложку?.. СъемЯйцо. Ты отвезешь меня затемВ библиотеку. А в часу седьмомОбедаем. И вечно за плечомМаячит муза, оборотень странный, —В машине, в кресле, в нише ресторанной.
И всякий миг{123}, любовь моя, ты снова950: Со мной, — превыше слога, ниже слова,Ты ритм творишь. Как в прежние векаШум платья слышен был издалека,Так мысль твою привык я различатьЗаранее. Ты — юность. И опятьВ твоих устах прозрачны и легкиТебе мной посвященные стихи.
"Залив в тумане" — первый сборник мой(Свободный стих), за ним — "Ночной прибой"{124}И "Кубок Гебы". Влажный карнавал960: Здесь завершился — после издавалЯ лишь "Стихи". (Но эта штука манитВ себя луну. Ну, Вилли! "Бледный пламень"!{125})
Проходит день под мягкий говорокГармонии. Мозг высох. ЛетунокКаурый и глагол, что я приметил,Но в стих не взял, подсохли на цементе.Да, тем и люб мне Эхо робкий сын,Consonne d'appui[5], что чувствую за нимПродуманную в тонкостях, обильно970: Рифмованную жизнь.И мне посильноПостигнуть бытие (не все, но частьМельчайшую, мою) лишь через связьС моим искусством, с таинством сближений,С восторгом прихотливых сопряжений;Подозреваю, мир светил, — как мой, —Весь сочинен ямбической строкой.
Я верую разумно: смерти намНе следует бояться, — где-то тамОна нас ждет, как верую, что снова980: Я встану завтра в шесть, двадцать второгоИюля, в пятьдесят девятый год,И верю, день нетягостно пройдет.Что ж, заведу будильник, и зевну,И Шейдовы стихи в их ряд верну.
Но спать ложиться рано. Светит солнцеУ Саттона в последних два оконца.Ему теперь — за восемьдесят? СтаршеМеня он вдвое был в год свадьбы нашей.А где же ты? В саду? Я вижу тень990: С пеканом рядом. Где-то, трень да брень,Подковы{126} бьют (как бы хмельной повесаВ фонарный столб). И темная ванессаС каймой багровой в низком солнце тает,Садится на песок, с чернильным краемИ белым крепом крылья приоткрыв.{127}Сквозь световой прилив, теней отлив,Ее не удостаивая взглядом,Бредет садовник (тут он где-то рядомРаботает){128} — и тачку волочет.{129}
УКАЗАТЕЛЬ
Числа отвечают строкам поэмы и примечаниям к ним.
Прописные буквы Г, К, Ш (смотри их) обозначают трех главных действующих лиц настоящего труда.
А., барон, Освин Аффенпин, последний барон Афф, ничтожный предатель, 286.
Акт, Ирис, прославленная актриса, ум.1888; страстная и властная женщина, фаворитка Тургуса Третьего (см.), 130. По официальной версии наложила не себя руки, по неофициальной - была задушена в ее гардеробной собратом по сцене, ревнивым молодым готландцем, который ныне, в свои девяносто, является самым старым и никчемным членом фракции "Теней" (см.).
