Я нажал кнопку около двери и услышал где-то внутри дома перезвон колокольчиков.
— Кто там? — произнес ее голос неожиданно близко от меня.
Я понял, что голос раздается из динамика, встроенного в панель рядом с дверью. Там был еще и микрофон… может быть, сделанный искусным техником Джо Бакстером — или Хэнком Фишером?
— Макс Ройял, — представился я. — Сюрприз-сюрприз!
— Заходите, Макс. Дверь не заперта.
— Разве это не опасно?
— Это и делает жизнь такой интересной, — сказала она. — Никогда не знаешь, кто позвонит. По вечерам я сижу и надеюсь…
Я открыл дверь и вошел в дом. Прихожая, очевидно, была обставлена художником по интерьеру, который пользовался популярностью в этом году и полагал, что старый добрый колониальный стиль никогда не выйдет из моды. Если бы мне когда-нибудь пришлось обставлять дом, я подождал бы до следующего года, когда станет популярным другой художник по интерьеру.
Мгновение я стоял, раздумывая, куда же идти. Все двери, выходившие в прихожую, были закрыты. На верхний этаж вела белая лестница с перилами.
— Поднимайтесь сюда, Макс, — нахлынул на меня ее голос. — Комната на верху лестницы.
Я сделал, как мне было сказано. Дверь оказалась открыта, и я вошел.
— Сюда, — позвал голос. По-видимому, он раздавался из-за двери в дальнем конце огромной гостиной. Я пересек комнату, толкнул дверь и вошел в следующее помещение.
Пол здесь был выложен черной мраморной плиткой. Стены отделаны черным и белым кафелем. В углу была встроена в пол ванна; напротив нее на мозаичном столике стоял экраном к ванне изящный портативный телевизор последней модели.
А в ванне лежала Елена. Над пузырьками пены выступали ее голова и плечи. На ней были очки, на дужках которых было выгравировано ее имя — прелестное имя, но не до такой степени, как сама Елена в ванне.
— Как уютно, — не смог сдержать я восхищения. — Просто не терпится отказаться от соблюдения всяческих условностей!
— Выключите телевизор и садитесь, Макс. Мне нравится расслабляться в ванне. К тому же это дает возможность одновременно следить за конкурентами.
Вблизи стояло кресло в строгом колониальном стиле, обитое простеганным атласом. Вырубив телевизор, я сел и сразу понял, почему Джордж Вашингтон никогда не стал бы сюда садиться — он был не дурак, чтобы сидеть на кресле без пружин.
— Вы не против, если я закурю? — спросил я ее.
— Валяйте, — разрешила она. Я зажег сигарету.
— Мне нравятся очки с монограммой… Это очень мило!
Она рассмеялась.
— Это ужасная тайна… Я имею в виду то, что я ношу очки. Вы, Макс, один из немногих избранных, которые узнали о ней. Я близорука, а ванна слишком далеко от экрана, чтобы я могла четко видеть его без очков.
— Я буду надежно хранить вашу тайну, — пришлось пообещать мне. — За соответствующую плату, разумеется!
Она повела плечами, и пузырьки стали с шелестом лопаться.
— Может быть, приготовите мне выпить, Макс? Можно сделать мартини… Все необходимое вы найдете в баре, в гостиной.
— Разумеется, — сказал я. — Вы говорите понятным мне языком!
Я вышел в гостиную и обнаружил, что в баре имеются все необходимые ингредиенты, за исключением льда. Я вернулся в ванную, но не успел сделать и шага от двери.
На какое-то мгновение я увидел нимфу, пугливо исчезающую в волнах. Секунду спустя ее голова с плеском появилась на поверхности. Стекла очков покрылись пузырьками пены, и у меня возникла восхитительная мысль — если она видит меня через них, то я наверняка похож на игрушку «Снежное Рождество».
— Лед, — произнес я.
— Вы что, не имеете привычки стучаться? — сердито спросила Елена. — Я как раз выходила из воды!
— Нет льда, — сказал я, игнорируя ее вопрос.
— Дверь в кухню с другой стороны гостиной. И пожалуйста, закройте дверь, когда будете выходить!
— Да, мэм, — смиренно склонил я голову. — Знаете что? Жаль, что вы любите смотреть в ванне телевизор.
— Почему?
— Если бы вы не смотрели, вам не пришлось бы надевать очки. Без очков вы бы плохо видели. Если бы вы плохо видели, вы не заметили бы и меня в дверях, ведь так?
— Вы прямо как любопытный Том![5] — засмеялась она.
— А какая Годива получилась бы из вас! — с восторгом поддержал я разговор. — Без всяких этих ханжеских длинных волос, которыми она укрывалась, как занавеской!
— Убирайтесь отсюда! — Она недовольно брызнула в меня пеной. — Какие же у вас непристойные мысли!
— Мой разум развращают глаза, — объяснил я.
К тому времени, когда к мартини добавился лед, она вышла в гостиную. На ней был черный пеньюар, оставлявший такое ощущение, что его не случайно сделали черным, потому что иначе бы он был просто невидимым. Она подошла к дивану и села. Я подал ей бокал и сел рядом с ней.
— Спасибо. — Она взяла у меня из рук мартини. — Есть какие-нибудь новости о Джо Бакстере?
— Кому нужен этот Джо Бакстер? Кто хочет сидеть рядом с ним в черном пеньюаре? Давайте лучше поговорим о том, чем вас можно очаровать!
— Я поняла, что вы опасный тип, как только вас увидела, — улыбнулась Елена. — Моя жизнь — открытая книга со множеством пустых страниц. Настраивайтесь на канал WXBS в восемь часов вечера каждую среду, и вы увидите историю успеха Елены Картрайт — конечно, если рейтинг останется на прежнем уровне.
— Вы говорите так, словно жалеете себя, — сказал я. — Это все та же старая песенка о бедненькой богатенькой девочке… или конечно-я-имею-грандиозный-успех-но-так-одинока?
— Наверное, это слишком заметно! — Она состроила гримаску. — Но иногда возникает такое чувство, что у меня есть простые составляющие жизни, одна из них деньги. Но зато ни одной из важных составляющих… Почему вы так на меня смотрите?
— Просто проверял. Ведь вы сами сказали, что это должно быть слишком заметно.
— Вы настоящий хам! — Это прозвучало скорее как комплимент.
— Вы говорили что-то о важных составляющих жизни?
— Всего три недели назад я думала, что у меня есть все, чего только может пожелать женщина…
— Не рассказывайте, — попросил я. — Вы увидели другую женщину, одетую в точности как вы… Или, может быть, позвонила его жена? Понял! Новое сочетание цветов в гостиной оказалось совершенно неудачным!
— Ну хорошо, — сказала она. — Тогда давайте не будем отклоняться от простых составляющих. Принесите сюда мартини и налейте мне еще стаканчик.
Я выполнил ее просьбу. Я сделал даже больше — наполнил и свой стакан тоже. Даже если это прозвучит как бахвальство, я готовлю превосходный мартини. Три бокала моего мартини — и девушка, которая все лето говорила мне «нет», начинает думать, что она была не в своем уме. Шесть бокалов мартини — и она в самом деле сходит с ума!
— Вы меня заинтриговали, — прикинулся я непонимающим. — Кто же это такой?
— Вы умеете читать мысли?
— У меня лучше получается гадать по руке, — сострил я.
Она протянула мне руку. Я взял ее и начал чертить кончиками пальцев узоры на ее ладони.
— Я вижу высокого красивого мужчину, — заговорил я нараспев загробным голосом. — Но, на мой взгляд, он — слюнтяй, другие же считают его красавцем. Темноволосый мужчина, настолько темноволосый, что зовут его наверняка Коул.[6]
Она вырвала у меня руку.
— Ладно, — сказала она. — Достаточно!
— Достаточно Коула? — спросил я. — Вообще-то даже больше чем достаточно, если хотите знать мое мнение.
— Я все еще очень уязвима, когда речь заходит о нем, — сказала она. — Больное место не сразу заживает.
— Так и мне говорили, — согласился я.
— Вам никогда не бывает больно?
— Только физически, — сказал я. — Какому только риску я не подвергался! Однажды я встречался с девушкой, которая носила с собой для защиты девятидюймовую шляпную булавку.
— И что же случилось?
— Она весьма ловко напала на меня, — с притворной застенчивостью соврал я. — Расскажите мне еще что-нибудь о Коуле.
Она глубоко вздохнула, в нерешительности помедлила, затем заговорила:
— Когда тебе стукнет тридцать, начинаешь шире смотреть на жизнь — особенно в том бизнесе, которым занимаюсь я. Перестаешь задавать себе вопрос, имеет ли джентльмен в виду священника и утопающий в розах загородный дом. Когда-то я думала, что мы с Коулом одна команда… Мы вместе росли в этом бизнесе. Когда его нет поблизости, я чувствую себя одиноко.
— Мужчины очень необязательны, — заметил я. — Как и женщины.
— Я не обладаю таким определенным взглядом на предмет разговора, — сказала она. — Но прилагаю все усилия, чтобы развить его.
— Так что же все-таки случилось? — спросил я. — Неужели кто-то еще сумел оценить Коула? Вряд ли у него их больше одной, хотя я даже в существовании этой единственной сомневаюсь.
— Да, кое-кто в самом деле его оценил, — медленно произнесла она. — Некто по имени Сильвия Кэйн…
— А он — взаимно — оценил ее?
— У нее есть два важных качества, которым я ничего не могу противопоставить.
