Еву втянуло в тело этой женщины. Она ощутила жгучую боль в животе и в то же время полную отстранённость от происходящего. Она лежала на старинной книге с хорошо знакомым названием. От книги шло обволакивающее тепло, гасящее боль. Над ней нависла чья-то тень. Чьи-то руки обняли её. Ей очень важно было что-то сказать этому человеку, но губы уже плохо слушались. В следующий раз Ева вынырнула уже в реанимации. Нянька тётя Даша пришла вовремя, открыла дверь своим ключом, вызвала скорую. Еву успели довезти.
* * *
С тех пор Евины сны изменились. В них она не была собой. Она проживала чужую жизнь, не имевшую ничего общего с её собственной. Иногда ей снилось, а вернее, она чувствовала, что она девочка, сидит рядом с полузакрытой дверью и напряжённо слушает, что́ там происходит. До неё долетали обрывки фраз на незнакомом языке. Однажды ночью она вдруг поняла, о чём говорят собравшиеся за дверью мужчины. Это было как-то странно.
Иногда во сне она разговаривала с седобородым человеком – своим отцом, как она поняла позже. Как-то он заметил её, слушающую под дверью. Она очень испугалась, что её накажут, но вместо этого он внимательно на неё посмотрел и о чём-то спросил. Когда Ева проснулась, она не могла вспомнить, какой вопрос был ей задан, она помнила только, что она ответила правильно. И отец был удивлён и доволен.
В этих снах не было логики, не было последовательности. Она не всегда могла вспомнить их, когда просыпалась. Иногда она чувствовала себя в них взрослой, её звали Мириам, и у неё были дети.
Со временем странные сны стали посещать Еву всё чаще. Уже почти каждую ночь. В одном из снов Мириам сказала ей – найди Книгу! Какую книгу? Она совершенно не поняла, о чём речь. Однако, проснувшись, Ева знала, где искать. В той самой железной шкатулке, которая осталась от бабушки. Название этой книги было написано незнакомыми знаками, похожими на иероглифы. Ева всматривалась в них, ей казалось, что она почти понимает смысл написанного или вот вот-вот его ухватит. Перед ней было что-то очень знакомое из её снов.
И однажды, копаясь в интернете, Ева наткнулась на эти слова. «Сефер Йецира» – Книга Творения[3]. Она бросилась глотать найденную информацию, и вдруг в голове её пазл сложился. Она поняла, на каком языке разговаривала во сне, кого и чему её ночной отец учил за полузакрытой дверью.
* * *
С этой книгой Ева пошла за разъяснениями, но, главное, за утешением к известному раввину-каббалисту. Если её сны связаны с этой таинственной книгой, то кто, как не он, сможет ей разъяснить, что́, собственно, происходит. Ей очень хотелось кому-то излить своё горе и понять, почему умер её сын.
Раввин цепко её оглядел, оценил возможную стоимость, перспективы и вкрадчиво пригласил в общину. Про ребёнка спросил, был ли обрезан, а потом сказал, что душа его всё уже на этой Земле отработала, для чего была послана, и ещё что-то про искупительную жертву. Когда Ева вытащила книгу, раввин сильно удивился, спросил, откуда эта книга у неё. Потом сказал, что это величайшая реликвия и место ей в синагоге, а изучать её могут лишь женатые мужчины старше сорока лет.
Ева книгу не отдала и на раввина разозлилась. А ещё сильнее разозлилась на еврейского Бога, на этого злобного духа Синайской пустыни, потому что возложила на него персональную ответственность за смерть сына. Светоносный создатель Вселенной и этот мстительный, ревнивый и злобный дух, устраивавший периодически избиения присягнувшего ему народа за недостаток преданности, не имели ничего общего… А может, там просто никого нет. А если есть, то будь он проклят! Взгляд, конечно, очень гностический.
Тётя Даша приходила, помогала по хозяйству. Видя Евину муку, однажды предложила пойти с ней к батюшке. Пойдём, сказала, со мной в храм, может, полегчает…
Они пришли в красную церковь неподалёку от метро Рижская.
Каково же было Евино изумление, когда в батюшке она узнала своего одноклассника Кешу, того самого, что позорил её своей любовью. Он звался теперь отец Иннокентий.
После службы подошли к нему. Не сразу. В очереди пришлось постоять. Они последние были.
Иннокентий сразу её узнал. По лицу его пробежала волна удивления, замешательства, потом батюшка просиял. Но чуть позже понял, что не радость привела Еву к нему, не желание повидаться после стольких лет. Чёрная одежда, серое лицо, и только волосы – по-прежнему рыжие.
Он пригласил их с Дарьей в притвор. Сели на лавку, и Дарья, утирая глаза платочком, сказала:
– Вот, батюшка, сыночек у неё умер. – Потом добавила, глядя на Еву: – Я тебя на улице подожду.
Иннокентий и Ева остались одни.
– Не знала, что ты стал священником, – сказала Ева, помолчав, вспоминая, как именно они расстались.
– Уверовал, служу. А ты, Ева? Замуж вышла, в университет поступила? Слухи дошли.
– Нет больше у меня мужа, Кеша. Свалил. За бугор. От подельников подальше. Да и скатертью дорога. Сын был единственной моей радостью. Теперь и его нет. Жить незачем стало.
– А ты иначе об этом думай. Бережёт тебя Господь – мужа такого отвёл. Уповай на Него, и Он не оставит.
– Может быть, и прав ты, Кеша. Или как тебя теперь называть, отец Иннокентий?
– Да называй, как тебе удобней.
– Сколько сыну твоему было? – спросил Кеша, помолчав.
– Четыре годика всего.
Евины глаза наполнились слезами. Размякла она внутри, показалось ей, что сейчас найдёт она утешение, и рухнет в него, как в перину, и забудется… Кешин голос звучал так умиротворяюще, так доброжелательно…
– И некрещёный, поди?
– Да, я и сама некрещёная…
Отец Иннокентий сверкнул глазами.
– А ты не думаешь, что горе такое у тебя неспроста, а чтобы обратилась ты к Господу? Господь тебя позвал, в церковь привёл, потому что ребёночек твой, хоть и безгрешный, а не в раю теперь, не крестила ты его. А пожил бы, нагрешил бы – может, по папиным стопам пошёл, и хуже сталось бы?.. И если ты не примешь Христа, то не войдёшь в Царствие Небесное, не спасёшься. А когда крестишься, то сможешь за сынка читать святому мученику Уару, чтобы в рай он попал, ангелом светлым стал…
На этих самых словах Ева встала и посмотрела Кеше в глаза. Что-то такое было в её взгляде, что Кеша тоже вскочил. А Ева взялась рукой за тяжёлую лавку, на которой они сидели, и перевернула её. Кеша вжал голову в плечи, ожидая удара, однако его не последовало.
– А
