От этого детского сада все сбились с ног, а у Васи даже начались головные боли. Правда, он точно не мог сказать, где именно голова у него находится. Где-то в районе верхних листьев.
Малыши быстро съели всё съедобное, что обнаружили в доме, и вопили от голода. Марья Семёновна оказалась совершенно не приспособленной к жизни: прежде у неё никогда не было детей, и она не знала, как и чем их кормить. Михеев схватил бидон и побежал за молоком — неизвестно куда. Уходя, он проворчал:
— Я бы лишил её материнства! Какая беспомощность! Безобразие!
Часа через два он пришёл, страшно усталый, весь в пыли, но с полным бидоном молока. Он налил молоко в блюдечко, и малыши накинулись на еду, отталкивая друг друга ногами.
— А ну по очереди! — прикрикнул Михеев. Как ни странно, малыши его послушались. Марья Семёновна смотрела на кота с восхищением, потом подошла к нему и тихо-тихо прошептала:
— Большое вам спасибо, Михеев, вы меня так выручили! Я и не знала, что вы такой добрый. Я вас всегда так боялась.
И заплакала. А Михеев отвернулся и пробормотал в сторону:
— Да ничего, ничего, пустяки. Я детей люблю. У меня у самого было такое тяжёлое детство, — и вздохнул.
Маленькие сороконожки немедленно вылакали всё молоко, животы у них раздулись, ножки ослабели, и они вповалку заснули тут же, около блюдечка.
«Ну, просто как котята», — подумал Михеев.
Глава 7
В домике опять началась совершенно новая жизнь. Михеев нанялся охранять амбар от мышей в соседней деревне — за это ему наливали каждое утро бидон молока. Антверпен целый день нянчился с малышами. Ему приходилось по двадцать раз на дню спасать из беды то одного, то другого. Кроме того, он должен был успеть слетать за водой для себя и Васи, а по дороге ещё и склевать несколько зёрнышек, подкормиться. Он похудел и выглядел озабоченным.
Помимо молока, детки любили и всякую другую пищу, которая попадалась.
Не просили есть они только в двух случаях: пока жевали и когда спали. Мама-сороконожка разрывалась на части между шитьём и поисками пищи. Она сшила Антверпену рюкзачок, и теперь Антверпен тоже без корма для детей домой не возвращался. Он собирал зёрнышки и варил из них детям кашу на молоке. Все выбивались из сил. Марья Семёновна говорила, что просто погибла бы, если бы не помощь друзей.
Конечно, ей доставалось больше всех: ей надо было всех их умыть, причесать, уложить спать, а они были такие непослушные, что нельзя было сказать, что кто-то из них особенно плохо себя ведёт — все они вели себя только плохо.
Кроме того, они были совершенно неотличимы, и это создавало для воспитания большие сложности. Если провинившегося сразу не схватить за шиворот и не наказать немедленно, он убегал, и разыскать его среди братьев было совершенно невозможно. Только по штанам. Марья Семёновна специально шила для них разного цвета штаны, но они вырастали так быстро, и Марье Семёновне приходилось целыми днями шить. И хотя Марья Семёновна шила одновременно двадцать пар — каждой парой своих ножек по паре штанов, — всё равно несколько ребятишек оказывались голозадыми.
Столетник Вася был озабочен воспитанием больше всех, он чувствовал, как глава дома, ответственность за всю эту семью. В Энциклопедии, которую он прочитал от корки до корки, была всего одна статья по педагогике, он знал её наизусть, но этого было явно недостаточно. Он чувствовал пробел в своём образовании. Действительно, какое имеет значение, если ты знаешь, как устроена электрическая лампочка, почему летает самолёт и что такое обмен веществ, но не можешь объяснить ребёнку, почему не надо есть кашу восемью ногами сразу.
«Необходимо достать такую книгу, в которой написано, как воспитывать детей, — решил Вася. — Я буду читать её по вечерам вслух, ведь все мы — я сам, Антверпен и Михеев — существа холостые и бездетные, а Марья Семёновна в воспитании ничего не смыслит, хотя и многодетная мать, и в результате малыши не получат никакого воспитания или, что ещё хуже, получат неправильное воспитание».
От этой мысли Вася даже вспотел.
«Необходимо добраться до библиотеки, — думал он. — Я, как существо сидячее, этого сделать не могу. Антверпену не дотащить толстой книги, даже если он её и найдёт. Михеев необходим здесь, в доме, потому что он приносит в дом молоко. Придётся послать за книгой Марью Семёновну».
Вечером, когда дети уснули, взрослые устроили родительское собрание, на котором Вася изложил все свои соображения. Все с ним согласились. Кроме Марьи Семёновны, которая поначалу пыталась возражать, что, мол, её воспитывали без книг и ничего плохого не случилось, но Вася на это твердо возразил:
— Если бы вас, Марья Семёновна, воспитывали по книгам, может быть, ваши малыши лучше вас слушались бы!
Марье Семёновне пришлось признать, что дети её не слушаются. Михеева маленькие сороконожки уважали за молоко, Антверпена побаивались за крепость жёлтого клюва, который, впрочем, он никогда не пускал в дело, к Васе проявляли полное равнодушие за его сидячий образ жизни, а мать действительно ни в грош не ставили.
Наутро Марья Семёновна встала раньше всех и тихонько, чтобы не разбудить малышей, собралась в город, в библиотеку. Ползла она не очень быстро, дорога была ей незнакома, путешествие обещало быть долгим и трудным.
Глава 8
Малыши, проснувшись, отсутствия матери не заметили, съели большую кастрюлю каши, чуть не утопив при этом одного из братьев в кастрюле. Съевши кашу до дна, они хорошенько облизали и братца. Потом они выползли из дома, и, сколько им Вася со своего подоконника ни кричал вдогонку, что надо умыться и почистить кастрюлю, ни один не обернулся. Одни легли на самом пороге, на солнышке, другие расползлись по дорожкам. Некоторые остались дома: немного играли, немного дрались.
После утомительной ночной работы пришёл Михеев с бидоном молока.
Молоко ему не задаром досталось: он ни минуты не спал всю ночь, охраняя от мышей амбар.
Михеев поставил бидон на стол и пошёл спать. Всё последнее время он недосыпал, а для котов недосыпание хуже, чем недоедание.
Только кот забрался на печку, сороконожки влезли на стол и устроили около бидона возню: одни хотели его подвинуть, другие — наклонить, третьи влезли на ручку бидона и повисли на ней, как гроздь винограда. Бидон немного покачался и опрокинулся. Сороконожек это нисколько не огорчило, они стали пить молоко со стола, купаться в нём, брызгаться, а один, самый умный, соображал, как бы запустить в молочной луже кораблик с белым парусом….
Вася на окошке напрасно надрывался — его не слышали. Шум, поднятый сороконожками, разбудил Михеева. Он страшно огорчился, увидев пролитое молоко, хотел задать им трёпку, но вспомнил о своём несчастном детстве и сдержался.
— Ты, Васенька, прав, без книжки тут не обойтись, — сказал он столетнику. — Раньше они меня хоть немного слушались, а теперь подросли и совсем перестали…
И Михеев принялся за уборку. А сороконожки побежали во двор и помогать не стали.
Дело шло уже к вечеру, а Антверпен, улетевший рано утром за зерном на дальнее поле, всё не возвращался. Дети требовали каши, Михеев накормил их какими-то домашними остатками и уложил спать. Теперь Михеев и Вася очень беспокоились, не случилось ли с Антверпеном чего плохого. До самого утра просидел Михеев на подоконнике рядом с Васей, глядя в тёмное окно. Ни Марьи Семёновны, ни Антверпена.
«Погиб, погиб наш друг», — совсем уж было отчаялись Вася с Михеевым.
Но Антверпен не погиб, хотя неприятность действительно случилась. Он набил полный рюкзачок зерном, хотел взвалить его себе на спину, но сделал неловкое движение и вывихнул крыло. Лететь он теперь не мог. Он, конечно, давно бы добрался до дома, если бы был порожняком, но ему было жаль бросить набитый зерном рюкзачок, поэтому он еле-еле ковылял по дороге, толкая перед собой зерно для сороконожек. Только к вечеру следующего дня добрался он до дому. Он был весь в пыли, крыло волочилось по земле, клюв раскрыт, он еле дышал.
— Живой, голубчик ты наш! — прошептал Вася.
Михеев, втянув поглубже свои острые когти, прижал друга к груди. Кошачье и воробьиное сердца бились в лад.
А жестокосердые сороконожки, поужинав, продолжали свои мелкие драки и глупые игры и на чужие страдания не обращали никакого внимания.
Вася и Михеев принялись за лечение Антверпена. Вася велел аккуратно отрезать самый толстый из своих листков и привязать к больному крылу. Михеев растопил печь и поставил на неё ведро с водой из бочки, чтобы обмыть Антверпена — у него от пыли и грязи все перья слиплись. Когда вода закипела, случилось ещё одно несчастье: Михеев поскользнулся на яблочной кожуре.
Обычно все поскальзываются на банановой кожуре, в крайнем случае на апельсиновой, но где их взять в нашей средней полосе, где не растут ни бананы, ни апельсины, а до магазина очень далеко. С яблоками дело тоже обстояло не блестяще, но как раз накануне Михеев сам же побаловал деток и принёс полтора килограмма яблок белый налив. Вот сороконожки и разбросали по полу яблочную кожуру — другой-то не было.
