знаю, как оно обыкновенно происходит. И так решительно во всем: то есть мы ведь сейчас о пороках? А я все же настаиваю на страсти! в рассматриваемом нами варианте – страсти к игре. Но ближе к делу. Значит, первый свой куш Вадим Эдуардович в подвале сорвал. Нет, это не тот случай, когда новичкам везет; не тот человек Вадим Эдуардович. Он ведь не сразу за игральный стол бросился; он месяц зрителем в подвал этот выхаживал: все чего-то ждал, да как будто примерялся. Играли в ту пору в «трыню». Интересная игра. Что-то по типу покера, только на стол ничего не выкладывается: по три карты на руки, считай очки, а дальше одна психология…
Здесь я все-таки, как не крути, а вынужден прибегнуть к кое-какому признанию, потому как, вижу, обойтись нельзя и – всё для полноты и прозрачности самого рассказа, извините, сказки, которой и ваш покорный слуга был мимолетным участником…
Пряников, как говорится, в ударе: тут и «ваш покорный слуга» и декламация пущена в ход; вот еще и долькой апельсина со стола полакомился.
–Ух, вкуснота-а! – смакует.
–Вот вам, собственно, и все признание, – продолжает он выделано развязно, вертляво жестикулируя своей короткой с пухлыми пальчиками ручкой. – Да, сознаюсь, среди играющих в уже представленном вам подвальчике бывал, и даже в роле завсегдатая. Ну, так вот, как почетный член нашего тогдашнего клуба, сам на себя дивлюсь и задумываюсь, как это я не помню, кто это к нам ввел тогда Вадима Эдуардовича. Ведь клуб закрытый был, сами понимаете, и без надлежащей протекции попасть к нам было решительно невозможно. Но кто ручался за него, хоть убей, не помню. Да оно и не важно! Важно, что начал ходить к нам Вадим Эдуардович без пропусков, высиживая от звонка до звонка, выстаивая, если быть точным, и одно наблюдал за игрой со стороны – не только безучастно, но и как-то отчужденно. На вторую неделю мы уж и посмеиваться над ним стали.
–Германн, – обращался к нему один торговец углем, – садись штаны проиграй что ли, аль мои отними, гляди у меня какие: от Гуччи, молдавские, сегодня только в переходе за полцены выторговал.
–Нет, – вставлял банкиришка один, Олег Егорович, – наш Германн не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, – цитировал он по Пушкину.
–Германн свои три карты ждет! – выкрикивал третий.
–А ты его, стало быть, со своей ведьмой тещенькой знакомил, говорят она у тебя еще в соку?
–А ты, видать, не понаслышке знаешь?
–Врешь, голубчик, мне Германн шепнул. – И всё в том же духе. Ох уж мы и наострили в эту вторую неделю, да назубоскалили над тихоней нашим Вадимом Эдуардовичем. За ним так, кстати, прозвище это, Германн, и закрепилось. Вадим же Эдуардович, в свою очередь, и в ус себе не дул, на колкости не отвечал, да всё держался особняком, так что в скором времени и потешаться над ним этак, в холостую, наскучило, все и замолчали, а после и забыли о нем вовсе. Замолчали-то – все замолчали, а вот забыли все да не все. Заинтересовал меня с чего-то наш Германн; что-то мне подсказывало, что вовсе не праздно, не от безделья какого он свои часы в подвальчике нашем выстаивает. Стал я к нему присматриваться поближе.
Был он высокий худощавый брюнет. Лицом был красив, но имел вид истощенный и как будто болезненный. Бледен был чрезвычайно, как смерть. И вообще наблюдалось во всей его фигуре нечто мистическое, – не то, чтобы наблюдалось, но, точно, чувствовалось. Я вам сейчас попытаюсь своим тогдашним видением всего его передать, – его, как атрибут той обстановочки. Представьте на секунду. Подвальное помещение. Нет, без прохлады и сырости, напротив, помещение сухое и хорошенько обогреваемое, так, что даже душно. А не душно быть не может, помещение, мягко говоря, не велико: пять на четыре. В одном углу шкаф с мастеровыми принадлежностями; в другом древнее вольтеровское кресло, совершенный антиквариат, впрочем, очень затертый, да и вообще ветхий. В этом кресле обыкновенно почивает один почтенный и ужасно уважаемый в известных кругах старик. Говорю вам, игралось у нас по-крупному. Были случаи, оставлялись ключи от автомобилей и сверх того порука о выплате; то есть случалось, что весьма недурной техники после некоторой «свары» проигравшимся не хватало вполне, чтобы по долгу расплатиться. Так вот, одно присутствие этого старика гарантировало дальнейшую выплату; да и вообще, знаете как оно: опыт иной раз в ином случае всегда верно рассудит. С этого кресла этому старику был хорошо виден игральный стол, и без помех прослеживалась сама игра – с его стороны за стол не садились. Игральным столом был низенький журнальный столик, и располагался он прямехонько по центру комнатушки. Участвовали не более пяти человек, и сидели все на маленьких табуретах – так повелось, и так было принято. Удобств, как вы понимаете, никаких, но – как, бывало, засиживались! Утомился, ноги затекли, или по другим причинам – можешь выйти из игры, когда угодно, тебя в любой момент заменят, всегда желающие были. Но, если уж поднялся и место освободил, в полной мере игрой не насытившись, будь добр, довольствуйся ролью безучастного зрителя, пока кто еще не утомится, или же, что скорее, под ноль или в минус не проиграется. Был еще в нашем подвальчике один замечательный уголок, где на махоньком столике грелся старехонький тульский самовар, и где в лукошке лежали всегда свежие сухари и бублики. Заваривал чай и бегал докупать лакомства один беспризорник, невесть откуда взявшийся, но чрезвычайно всеми нами полюбившийся, – очень смышленый и ушлый мальчишка, лет одиннадцати; звали его Семеном. Впрочем, этот подвальчик на тот момент служил Семену домом; и еще, наш почтенный старик, это я уже опосля слышал, мальчишку вроде как в будущем усыновил, – до того привязался старик. Но это уже отдельная история, к нашей сказке отношения никакого не имеющая. Последний вам набросок и к слову о недостатках: у нас курили. Можете себе представить, комнатушка пять на четыре, с ужасно низким потолком, настолько, что обнаженная лампа, свисающая на полуметровом проводе, приходится чуть ли не промеж голов играющих; в таком-то коробчонке и до десятка курящих – глаза выедает, голова идет кругом, но отказать себе в куреве было выше наших сил. Вот ведь зараза какая! Даже мальчонка иной раз к кой-какому окурку своими детскими губками прикладывался – конечно, украдкой. Не скрою, иногда становилось невыносимо, и мы задавали себе урок воздержания – на час, на полтора. Совсем не курил лишь один среди нас. Да, вы правильно догадались.
