в глазах выросшей во дворце принцессы. И никогда не приходилось Беренгарии сталкиваться с такой пугающей и жестокой реальностью, как та, что царила за пределами тонких стен ее шатра.
Стоило ступить за порог, как на нее обрушились шум, пыль, удушающий зной, рои насекомых, отвратительный смрад из отхожих ям. Наваррка знала, разумеется, о существовании женщин, продающих тело за монеты или кусок хлеба, но не ожидала, что ей когда-либо доведется узреть их грех со столь близкого расстояния. У нее создавалось ощущение, что лагерь полон шлюх, причем некоторые из них оказались на удивление хорошенькими. Пьяницы, нищие, драки и брань между мужчинами — все это было частью повседневной жизни и в Наварре, но Беренгарию защищали от нее каменные стены, рыцари отца, привилегированный статус. При осаде Акры таких преград не существовало.
Королеве достаточно было выйти из шатра, чтобы оказаться в центре всеобщего пристального внимания. В силу своего высокого положения к вниманию она привыкла, но тут было нечто иное. Испанская супруга Львиного Сердца интересовала всех, и если бы не эскорт из придворных рыцарей, Беренгарии грозила опасность быть затоптанной — так хотелось людям разглядеть ее поближе: восхититься прекрасным шелковым платьем, полюбоваться на белизну нетронутой жарким утремерским солнцем кожи, попросить милостыню. Хотя любопытные держались вполне дружелюбно, она постоянно чувствовала себя выставленной напоказ, подобно тем королевским гепардам на украшенных драгоценными камнями поводках из рассказов Джоанны про жизнь во дворцах Палермо.
Фрейлины испытывали еще большее недовольство — они постоянно жаловались, что солдаты слишком развязны, что стреляющие по ночам требюше мешают спать, что лагерь заражен вшами, блохами и пугающих размеров волосатыми пауками. Хоть Беренгария вскоре и устала от их нытья, винить женщин за жалобы было трудно. Никто из них не рассчитывал слышать стоны раненых и умирающих, стенания безутешных вдов и подружек. Ни дня не обходилось без печальной процессии в направлении кладбища. Воины гибли от камней из сарацинских требюше или от стрел лучников. Складывали головы в бесплодных приступах под городские стены, харкали кровью в палатках госпиталей, пылали от горячки. заставлявшей трескаться кожу и губы. Взывали к Богу или к далеким любимым, постепенно расставаясь с жизнью, так и не увидев заветных врат Иерусалима. Не щадила прореживающая крестоносцев смерть также детей и женщин. Они тоже умирали от кровавого поноса, трехдневной лихорадки и арнальдии. Однажды Беренгарии довелось увидеть тела матери и ребенка, которым не повезло оказаться не в то время не в том месте и угодить под камни, выпущенные из вражеского требюше. Зная, что жизнь ее в руках Господа, молодая королева начинала тем не менее осознавать, какому громадному риску подверг ее Ричард, взяв с собой в Святую землю.
Наваррка надеялась, что присутствие мужа поможет отогнать прочь многие тревоги, потому как его уверенность в себе была заразительной. Но в данном случае средство помогало слабо, прежде всего потому, что Ричарда Беренгария почти не видела. Она знала, что жить им полагается в разных шатрах, потому как даже во дворце король и королева имеют отдельные покои. Но ожидала, что супруг станет посещать ее ложе при любой возможности — они ведь, в конце концов, молодожены. А еще рассчитывала на совместные ужины вдвоем, способные образовать островок покоя посреди этого бурного чужого моря. Однако все шестнадцать дней с момента прибытия Ричарда под Акру она оказалась оттеснена на задворки его мира и вспоминали про нее лишь изредка. Иногда муж делил с ней постель, но за столом они встречались редко, и он неизменно выглядел рассеянным — думы об осаде оттеснили на второй план все прочее, в том числе и страдающую от одиночества юную супругу.
Беренгария старалась понять, твердила себе, что ее нужды ничтожны в сравнении с судьбой Акры и Иерусалима. Потом Ричард перестал навещать ее шатер вовсе. Минуло четыре дня, а от него не пришло даже записки. Наваррка страдала молча. Зато ее золовка терпеть не привыкла. Джоанна настояла, что раз он не идет к жене, они сами пойдут к нему и укажут, что речь о его супруге и королеве, а не о какой-нибудь наложнице, которой можно безнаказанно пренебрегать. Беренгария позволила себя убедить, поскольку Джоанна умела быть столь же настойчивой, как брат, только действовала более тактично.
Когда они направились к шатру Ричарда, пламенеющее солнце опускалось в море, небо казалось охваченным огнем. Придворные рыцари встретили их с восторгом — им было за радость забыть на миг про заботы и пофлиртовать с фрейлинами королев. Анна, вопреки нежному возрасту, вскоре сделалась в лагере всеобщей любимицей. А вот Ричард оказался явно не рад. Его приветствие прозвучало так резко, что Морган осмелился рассказать Беренгарии потихоньку о полученных в тот день королем дурных вестях. На Кипре вспыхнуло восстание, возглавляемое неким монахом, объявившим себя родичем Исаака Комнина. Мятеж быстро подавили, самозванца вздернули, но сам факт стал тревожным звоночком, предупреждающим о том, что удерживать остров будет не так просто, как казалось на первый взгляд. А ближе к вечеру пришло письмо от Саладина, содержащее отказ от предложения Ричарда встретиться с глазу на глаз.
— Саладин пишет, что государям не стоит встречаться прежде, чем будет заключен мир. По его словам, не гоже им будет сражаться после того, как они сойдутся и разделят трапезу. Сначала, продолжает он, надо прийти к согласию, а это, естественно, невозможно. Король жестоко разочарован, так сильно ему хотелось лично оценить султана.
Беренгария посмотрела на мужа, который, устроившись на подушках, изучал карту Утремера. Чувствуя себя виноватой за то, что обременяет своими мелкими заботами человека, вынужденного выносить на своих плечах всю тяжесть священной войны, она встала перед ним и промолвила с улыбкой:
— Как вижу, мы выбрали не лучшее время для визита, милорд супруг, поэтому не станем задерживаться. — Потом молодая женщина запнулась, так как подобная смелость давалась ей нелегко. Но, по расчетам Джоанны, теперь, после месячных, наступал наиболее благоприятный для зачатия период, а Беренгария не сомневалась, что Ричард не меньше нее самой желает подарить ей малыша. — Ты... ты придешь ко мне сегодня?
Король поднял взор, его серые глаза были такими темными и непроницаемыми, что ей показалось, будто она видит перед собой незнакомца.
— Нет, — отрезал он. — Не думаю. — И снова обратился к карте.
Беренгария вздрогнула, как от пощечины. Окаменев, она позвала прислужниц, не осмеливаясь поднять голову из страха прочитать жалость на лицах тех, кто находился достаточно близко и слышал ответ короля. На самом деле производившийся вполголоса обмен репликами долетел лишь
