Этот мост притворяется. Если б мог он прогрохотать о всех тех, кого пронесло по нему за один только год!
Савинков, Брешко-Брешковская, Авксентьев, Колчак, Пепеляев, Каппель, Дитерихс, Войцеховский, Гайда, Павлу и Сыровой, Красильников, Дутов и Анненков, Нокс, Жанен и другие — имя им —легион, — кто из них миновал этот мост?..
Ноги всех иноземных солдат попирали ею. Проходили:
Аккуратные в бою, умеющие думать только по прямой линии чехи.
В шубах с фальшивыми воротниками, подавившиеся своим собственным языком, стоеросовые англичане.
Нелепые в Сибири, в серых крылатках, тонконогие оперные итальянцы.
Голубоштанные завсегдатаи кафешантанов французы.
Сухие, закопченные, не понимающие шуток сербы.
Спесью и грубостью нафаршированные поляки.
Пристыженные белизною сибирского снега суданцы.
Вскормленные шоколадом, консервированным молоком и литературой «Христианского Союза Молодежи» — вихлястые американцы.
Легкие на ногу картонные румыны.
Маленькие похотливые японцы.
А потом, потом, омский мост, помнишь?.. — помнишь, как 14 ноября, наконец, отпечатал свой след на тебе разбитый, рваный красноармейский сапог из цейхгауза Брянского полка?!..
Омский мост! подымись на дыбы — по тебе прогрохотала История!..
Неужели ты позволишь, чтобы нога домашней хозяйки, отправляющейся за мясом, чесноком и петрушкой, попирала тебя?!.
Елена и ее муж шли по мосту. Сквозило. Елена отвертывалась от ветра и закрывала лицо. Муж шел с наветренной стороны, немного опережая ее, скользя рукою в перчатке вдоль перил. Возле самою спуска к проспекту, где кончались перила, опираясь на костыли, стоял оборванный нищий с деревянной левой ногой. Его вытянутая державшая деревянную чашечку, рука, словно отвратительный шлагбаум, преграждала дорогу идущим по этой стороне.
— Погоди-ка, Елена, — пошарив в карманах, сказал муж Елены. Нищий с протянутой рукой ждал. Вдруг рука его дернулась, костыль выпал. Чашечка упала на снег и откатилась по укатанному полозьями спуску.
— Господин капитан?! — хрипло закричал нищий, бросаясь к мужу Елены, хватаясь правой рукой за перила, чтобы не упасть.
— Силантий?!.. Шептало?!.. — сказал Яхонтов.
— Господин капитан!.. — бормотал Силантий, припадая к рукаву Яхонтова и всхлипывая: — Господи!.. Да, господин капитан, вас ли я вижу?!.. — крикнул он в каком-то исступлении, поднимая лицо свое и заглядывая в глаза.
Он был пьян. ,»
В это время Елена подошла к мужу и взяла его под руку. Нищий взглянул на нее. Она побледнела.
— Аннета!.. Гадюка!.. — крикнул он; потом быстро нагнулся и с костылем бросился на Елену.
Яхонтов вытянутой рукой оттолкнул его. Силантий упал. Треснул костыль.
Перепуганная Елена рванула за собой мужа. Он не сопротивлялся. Они почти побежали.
— А-а! Вот, значит, как! А-ха-ха-ха!.. Гас-па-дин капитан! — кричал им нищий вдогонку. Он лежал на брюхе, приподняв голову, глядел им вслед и кричал, перемешивая хохот с площадными ругательствами.
Наконец, он начал приподниматься. Какая-то старуха, шедшая со стороны проспекта, подняла его чашечку, собрала в нее рассыпанные деньги и, проходя мимо Силантия, поставила возле него на снег.
Он посмотрел на нее, выругал и, поднявшись, заковылял в ту сторону, куда ушли Яхонтов и Елена.
Но они были уже далеко.
Они шли молча. Внезапно Яхонтов остановился и вырвал свою руку у Елены.
Она бросилась к нему, схватила за рукав.
— Пусти! — сквозь зубы сказал он и отвернулся.
— Ну, послушай же!.. Гора!.. Георгий! — говорила Елена тихо, чтобы на них не смотрели прохожие. — Пойдем, пожалуйста!.. Я тебе объясню все...
— Уйди!.. Пойди хоть подыми своего любовника, — указал он в сторону моста.
— Георгий, перестань! — говорила она напряженным шепотом: — Что угодно гам, пристрели, убей... Но только пойдем!.. Видишь, уж смотрят.
Она взяла его под руку, он не сопротивлялся больше. Она вела его, как человека, истощенного тяжелой болезнью. Прохожие оглядывались на них с состраданием.
Елена и Яхонтов жили в большом трехэтажном доме, где было общежитие комсостава. Войдя в свою комнату на втором этаже, Яхонтов бросился на кровать в шинели и в шапке. Он все еще не мог, как следует осмыслить всего, что произошло и открылось сегодня.
Елена тихо подошла к нему и бережно сняла с него буденовку.
Он не двигался.
Тогда она попробовала расстегнуть крючки у ворота шинели.
Он грубо отстранил ее руку. Елена отошла от него. Она готова была уже крикнуть ему злые, оскорбительные слова, как вдруг он передернулся, быстро вскочил с кровати и начал ходить по комнате.
— Да!.. Мило, мило!.. — говорил он, пытаясь иронизировать. — Ах, с каким бы удовольствием послушали об этом офицеры моего батальона: Яхонтов, Яхонтов женился... на любовнице своего денщика... Женился... на проститутке, которая...
Пронзительный крик оборвал его. Он обернулся.
Елена стояла возле туалетного столика, держа в руке бритву. Он подошел к ней и взял бритву.
— Ну, полно! — сказал он. — Расскажи все...
Он усалил ее на кровать, а сам подошел к окну и стал смотреть на улицу, постукивая пальцем по стеклу. Она молчала. Тогда он понял, что ей трудно начать и спросил:
— Почему ты скрывала, что служила в кафе «Зон» и что тебя зовут Аннета, а не Елена?
— Меня зовут Елена.
— Но, ведь, я сам слышал, как мой денщик, т. е., бывший денщик (для чего-то поправился он) назвал тебя Аннетой!
Она молчала.
— Потом, почему ты решила скрыть от меня, что жила с ним?..
— Ах, вот как?!.. — вздрогнув, сказала Елена. — Да! Я скрыла от тебя... скрыла, только не это, а другое... Я скрыла от тебя, что в то время я работала в подпольной организации.
— Как?!.. Ты — коммунистка?!.. — вскричал Яхонтов.
— Да, я считаю себя коммунисткой! — сказала Елена.
Она остановилась перед ним, глядя в упор.
— Новая ложь! — брезгливо усмехаясь, сказал Яхонтов и вдруг, подойдя к ней, схватил ее за плечи, — да говори же, черт возьми, говори! — закричал он.
Она отвела его руки.
— Если хочешь знать все, то веди себя вежливее.
Яхонтов отошел и сел в кресло.
Елена стала рассказывать.
Она рассказала ему о том, как во время подавления Куломзинского восстания расстреляли ее отца, рабочего железнодорожных мастерских, как после того она, не будучи в подпольной организации, всячески помогала большевикам: бегала с передачами, узнавала на станции, кто из арестованных сидит в вагонах, и ухитрялась видеться с ними. Потом ее стали считать своей, она работала в разведке подполья и, наконец, ее устроили в кафе «Зон», потому что там был хороший пункт: много бывало высшего офицерства.
Яхонтов слушал ее не перебивая. Но, когда она стала рассказывать ему, как ей иногда приходилось подслушивать разговоры, он перебил ее:
— Значит, это была ты — та горничная, у которой я вышиб поднос, когда я открыл дверь?
— Да, это была я.
— Так... ну, продолжай, — сказал Яхонтов.
— Это была я. И я все слышала, весь твой разговор с этим человеком... ты его называл... Федор... нет...
— Ферапонт Иванович, — сказал Яхонтов.
— Да, Ферапонт, верно. Я слышала, как этот человек убеждал тебя, что Омск можно отстоять и что у него такой секрет есть. Я думала тут, что он сейчас скажет все, но услышала только, что он тебе передает какую-то тетрадку; потом ты ему сказал свой адрес, а он свой и вышли. Я тогда страшно перепугалась, когда уронила поднос. Особенно боялась, что хозяйка выбежит. А потом, когда вы ушли, я сказала ей, что это вы виноваты и отдала те деньги, которые ты бросил мне.
— Да, в тот момент вы, товарищ Аннета, очень недалеки были от веревки: Капустин заподозрил тебя, но мне не пришло это в голову, — с насмешкой сказал Яхонтов, подчеркивая слово Аннета.
— Перестань! — сказала Елена строго. — Меня и тогда, как и теперь, звали Еленой, и ты, кажется, достаточно умен для того, чтобы понять, почему в кафе я называлась иначе. Если ты не перестанешь, я не буду рассказывать.
— О, нет, нет, что вы! Меня еще очень интересует, как вы встретились с вашим первым обладателем, — закрывая глаза, сказал Яхонтов.
Елена первое время не нашлась даже, что сказать.
— Ах, вот как? — протянула она. — Ну, хорошо... А я-то иногда и в самом деле начинала верить тебе, что у вас там в гвардии офицер, оскорбивший женщину, получал репутацию мерзавца...
Яхонтов слегка вздрогнул и молча, и пристально посмотрел на Елену, потом вдруг встал и, подойдя к ней, сдержанно поцеловал ее руку.
— Не сердись, Елена! — сказал он серьезно. — Ты знаешь, как тяжело мне все это слышать!.. Но в этом я тебе верю, — сказал он. — Ты рассказывай, пожалуйста, я прилягу: плохо себя чувствую. — Он снял френч, повесил его на спинку стула и, отстегнув подтяжки, лег на постель и вытянулся.
