— Ты никогда не задумывалась, — начала Фрава, — как полезно было бы для империи, если бы император прислушивался к голосу мудрости?
— Наверняка император Ашраван так и делал.
— Иногда, — согласилась Фрава. — Но иногда он вел себя… откровенно глупо. Разве не было бы чудесно, если бы после перерождения император лишился этой склонности?
— Я думала, вы хотите, чтобы он поступал в точности как прежде. Как можно ближе к себе настоящему.
— Да, верно. Однако ты прославилась как одна из величайших поддельщиков в истории, и мне достоверно известно, что ты особенно преуспела с печатями для собственной души. Безусловно, тебе по силам в точности воссоздать душу нашего дорогого Ашравана, чтобы при этом он прислушивался к голосу разума… когда тот исходит от определенных лиц.
«О ночи в огне, — пронеслось в голове Шай. — Хочешь, чтобы я оставила лазейку в душу императора, и вот так просто об этом заявляешь? Как только стыда хватает?»
— Вероятно… я могу это сделать, — протянула Шай, как если бы подобная возможность впервые пришла ей в голову. — Это сложно. И мои усилия потребуют достойного вознаграждения.
— Тебя надлежащим образом вознаградят. — Фрава повернулась к Шай. — Скорее всего, ты собираешься покинуть столицу после освобождения, но зачем? С благосклонным правителем на троне перед тобой и в этом городе откроются большие перспективы.
— Говорите прямо, арбитр. Пока другие празднуют, меня ждет долгая ночь исследований. Я не в настроении играть словами.
— В городе процветает подпольная торговля контрабандой. Приглядывать за ней — мое увлечение. Мне бы не помешал подходящий человек, который возглавит дело. Я поручу это тебе, если ты выполнишь мое пожелание.
Все они совершали одну и ту же ошибку, считая, что знают, почему Шай занимается своим делом. Они считали, что она обязательно уцепится за подобную возможность, считали, что контрабандист и поддельщик — примерно одно и то же, раз уж оба нарушают чужие законы.
— Интересное предложение. — Шай пустила в ход свою самую искреннюю, откровенно обманчивую улыбку.
Фрава широко улыбнулась в ответ.
— Так подумай над ним. — Она толкнула дверь и хлопнула в ладоши, подзывая стражников.
Шай опустилась на стул. Ее охватил ужас, но не из-за предложения Фравы. Чего-то подобного она ожидала уже давно. До нее наконец дошли все возможные последствия. Разумеется, предложение о торговле контрабандой — ложь. Может, Фраве и по силам провернуть такое, но делать она этого не станет. Даже если раньше она не собиралась убивать Шай, теперь это неизбежно.
Конечно, это не все. Далеко не все. «Она думает, что просто внушила мне мысль о манипулировании императором. Но на мою подделку нельзя полагаться. Она ждет, что я сделаю лазейку для себя и полный контроль над Ашраваном будет у меня, а не у нее».
Что же это означает?
Это означает, что в запасе у Фравы есть другой поддельщик. Скорее всего, у него не хватает ни таланта, ни смелости, чтобы подделать чужую душу, но он способен изучить работу Шай и найти любые ее лазейки. Этому поддельщику доверяют больше, и он перепишет сделанное Шай так, чтобы передать контроль Фраве.
Возможно, у них даже получится закончить работу Шай, если та продвинется достаточно далеко. Она собиралась использовать все сто дней, чтобы спланировать побег, но теперь осознала, что ее могут устранить в любой момент.
И чем ближе она к завершению работы, тем больше опасность.
День тридцатый
— Что-то новенькое, — произнес Гаотона, осматривая витраж.
Это была особенно вдохновенная работа Шай. Попытки создать лучшую версию окна проваливались одна за другой: каждый раз, минут через пять, окно возвращалось к прежнему виду, с трещинами на стекле и щелями в раме.
Но потом Шай обнаружила кусочек цветного стекла, застрявший в раме, и поняла, что это окно было витражным, как и многие во дворце. Стекло разбилось, рама покорежилась, из-за чего и появились щели, из которых тянуло холодным сквозняком.
Вместо того чтобы починить окно как следует, в раму вставили обычное стекло. Со временем оно покрылось трещинами. Печать Шай, оттиснутая в нижнем правом углу, восстановила окно, переписав его прошлое так, будто заботливый мастер обнаружил разбитое стекло и воссоздал витраж. Эта печать схватилась сразу. Даже спустя столько времени окно воспринимало себя как нечто прекрасное.
А может, Шай просто в который раз замечталась.
— Вы сказали, что сегодня приведете человека для проверки, — напомнила Шай.
Сдув пыль со свежей духопечати, она сделала несколько быстрых насечек с обратной стороны от клише с замысловатой резьбой. Работа над каждой духопечатью заканчивается особой меткой, указывающей на то, что резьба завершена. Шай всегда любила придавать этой метке очертания своей родины, Май-Пон.
Закончив с меткой, Шай поднесла печать к пламени. При обжигании духокамень затвердевает, и резать по нему больше нельзя. Этот шаг необязательный: достаточно закрепляющих меток сверху, а саму печать можно вырезать из чего угодно, лишь бы резьба получилась четкой. Тем не менее духокамень ценится за способность твердеть.
После того как печать закоптилась в пламени свечи, сначала с одной стороны, потом с другой, Шай сильно на нее подула. Хлопья сажи слетели, явив красивый красно-серый камень с мраморным узором.
— Верно, — сказал Гаотона. — Человек для проверки. Я его привел, как и обещал.
Он пересек маленькую комнату и подошел к двери, у которой стоял на страже Зу.
Шай в ожидании откинулась на спинку стула, который пару дней назад подделала в гораздо более удобный. Она побилась об заклад сама с собой по поводу того, кем окажется этот человек. Стражник императора? Или какой-нибудь придворный невысокого ранга, например, писец Ашравана? Кто же тот несчастный, которого арбитры заставят вытерпеть кощунство Шай ради якобы всеобщего блага?
Гаотона опустился на стул у двери.
— Ну? — окликнула Шай.
Он развел руками:
— Приступай.
Шай села прямо, коснувшись ногами пола.
— Вы?
— Я.
— Вы же арбитр! Один из самых влиятельных людей в империи!
— О, а я и не заметил. Я подхожу под твои условия: мужчина, родился там же, где и Ашраван, и очень хорошо его знал.
— Но… — замялась Шай.
Гаотона подался вперед, сложив руки на коленях.
— Мы обсуждали это несколько недель. Рассматривали разные варианты. Но в конце концов решили, что не имеем морального права подвергать кощунству подданных. Единственный выход — пойти одному из нас.
Шай стряхнула удивление. «Фрава без проблем отправила бы кого-нибудь другого, — подумала она. — Как и любой из вас. Вы, Гаотона, сами на этом настояли».
Они считали Гаотону соперником и, наверное, с радостью отдали его на милость Шай и ее ужасных извращенных манипуляций. Ее проверки совершенно безвредны, но разве убедишь в этом великого? И все же, подвинув стул ближе к Гаотоне, Шай поймала себя на мысли, что ей хочется его успокоить. Она открыла шкатулку с печатями, вырезанными за последние три недели.
— Эти печати не схватятся, — сказала она, доставая первую. — Среди поддельщиков это значит, что изменение слишком неестественное, чтобы закрепиться. Вряд ли хоть раз эффект продержится больше минуты, и то при условии, что я все сделала правильно.
Гаотона, помедлив, кивнул.
— Человеческая душа отличается от души предмета, — продолжила Шай. — Человек постоянно растет, развивается, меняется. Поэтому духопечать на человеке изнашивается, чего не случается с предметами. В лучшем случае она продержится один день. Возьмем, к примеру, мои знаки сущности: они развеиваются примерно через двадцать шесть часов.
— А… как же император?
— Если я справлюсь, печать нужно будет ставить каждое утро, как это делает кровопечатник с моей дверью. Но я добавлю способность запоминать, развиваться и учиться, то есть император не будет начинать день с чистого листа, а сможет опираться на основу, которую я для него заложу. Однако точно так же, как человеческое тело устает и нуждается во сне, духопечать требует обновления. К счастью, если она правильно сработана, это под силу любому, даже самому Ашравану.
