шепнул:
— Испугались, Лариса Петровна? Страшно было?
Она зажмурила глаза и улыбнулась мимолетной нервной улыбкой, которая больше слов говорила, что ей действительно было страшно, а теперь все прошло, н она совершенно успокоилась.
— Ничего! — проговорил Знмскнй, ободряя и ее и самого себя. — Привыкнем!
Она кивнула ему головой и поспешила на окрик Усова.
— Камфору!
Знмскнй и остальные на цыпочках вышли из лазарета.
В 19.00 Евсеев выслушал доклады командиров секторов обороны. Сделано было еще очень мало, а сегодняшний налет говорил о том, что немцы понимают, какую роль может сыграть в дальнейшем равелин, и, конечно, впредь будут мешать оборонительным работам. Неутешительными были и последствия бомбежки: шестеро раненых, завалена камнями часть продовольствия, разрушен камбуз и повреждены стены восточной стороны. Но чем больше становилось трудностей, чем чаше обрушивались на голову неудачи, тем крепче, неукротимее становилась воля командира равелина. Так бывает с поковкой, которая становится тем прочнее, чем больше примет на себя ударов. Теперь Евсеев думал только о том. как лучше, надежнее и на более долгий срок защитить равелин. С неистощимой энергией весь день он ходил по местам оборонных работ, показывал, приказывал, ободрял и ругал, сам, ползком на животе,исследовал всевозможные подступы к равелину и в наиболее уязвимых местах распорядился поставить по два пулемета, набросал план постановки мин и среди всего этого не забыл приказать коку сделать запасы воды и напомнил Усову о заготовке бинтов и медикаментов. Он появлялся то гут, то там, решительный, кипучий, энергичный (таким его редко видели раньше), и заражал всех и своей энергией, н своей верой в успех. И только к вечеру, когда он наконец добрался до сяоего кабинета и отпустил после доклада Остроглазова. Юрезанского и Булаева, он вдруг почувствовал, как гудят одеревеневшие ноги и, будто после побоев, ломит все тело. Он откинулся на спинку стула, расслабив мышцы и полузакрыв глаза. Ничто не
нарушало тишины кабинета, пронизанного лучами заходящего солнца.
Лишь с другого берега бухты доносился приглушенный. уже приевшийся грохот бомбежки. В предвечернем воздухе стояла сковывающая духота. Одинокие чайки пролетали с широко раскрытыми клювами, тяжело и нехотя махая натруженными крыльями, казалось, природа замерла, зловеще притаилась и звуки далекой артиллерийской канонады и близкие разрывы фугасок вязли в плотной, словно вата, атмосфере.
Евсеев почувствовал, как постепенно, начиная с висков. медленно начала растекаться по голове тяжелая, пульсирующая боль. Он расстегнул китель и помочил виски водой из стакана. Мо это не помогло. Боль нарастала, ломила в надглазницах, словно в фокусе, собиралась в одной точке на затылке; Евсеев несколько раз прошелся но комнате, скрипнул зубами, прилег на кушетку. Старался смотреть не мигая, но глаза не выдерживали напряжения, закрывались сами собой. Наконец, не созладав со сном, он смежил веки. Будто обрадовавшись, перед глазами заплясал с калейдоскопической быстротой вихрь видений... Все они были не связаны между собою и больше походили на бред, но постепенно, все вытеснив, осталась Ирина с мокрыми волосами, колечками прилипшими на висках и на лбу. Она нежно улыбалась. и Евсеев слышал, как шелестят дождевые струн, как рокочет вдали молодой весенний гром п как она говорит ему что-то ласковое и тихое, не сказанное тогда, отчего з душе разливается щемящая, давно не испытываемая грусть. Утихает, кончается головная боль. Ирина тихо подходит и кладет холодную влажную руку ему на лоб. Это прикосновение так явственно, что Евсеев вздрагивает и открывает глаза. За окном уже темно, но почти ежеминутно эту плотную синеву прорезают слепящие молнии, выхватывая из темноты частые струн проливного дождя. Рокочет гром, такой желанный и безобидный после железного грохота войны. Словно в фантастической пляске трепешут на окне белые занавески в налетающем с моря упругом прохладном ветре.
Евсеев быстро вскочил и выбежал во двор. Давно забытый мирный шелест дождя успокаивающе действовал на нерзы. Евсеев снял фуражку и подставил волосы под теплые струи, сделал несколько глотков пересохшим
ртом. При вспышках молнии он видел силуэты весело перекликающихся, не прекращающих работу краснофлотцев, и душа наполнялась бодростью.
Жадно впитывала воду перегоревшая на солнце почва, струила целую гамму вызванных к жизни водою запахов. среди которых преобладал запах прибитой дождем пыли и полуистлевшей травы. Вся природа ждала этого дождя, н он лил и лил, не прекращаясь, не ослабевая, лил, стараясь заполнить водою каждую пору и трещину исстрадавшейся земли. И вместе с этим живительным дождем приходила к людям вера, вера в свои силы, вера в силу жизни на земле.
А посреди двора стоял без фуражки промокший до нитки капитан 3 ранга Евсеев и, смахивая с лица кулаком, точно слезы, дождевые капли, горячо шептал:
— Выстоим... обязательно выстоим... До самого конца...
И в ответ его словам лопнул над головою гром, рассыпался по небу тысячами осколков, и покатились они туда, за инкерманские холмы, все перекатываясь и пересыпаясь, пока не замерли далеко-далеко, там, где яростно бросалась на неприступные севастопольские рубежи перешедшая в решительный штурм, доведенная до остервенения железной стойкостью черноморцев армия генерала Маиштейиа.
2. ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ВЕСНА
Война застала Ларису окончившей первый курс Ленинградского медицинского института. Отец ее, капитан первого ранга Ланской, известный балтийский моряк, ушел на фронт в первые же дни. Дома остались мать и бабушка, подвижная, сухонькая старушка, не чаявшая души в единственной внучке.
Мать работала в госпитале врачом, приходила домой поздно, усталая, неузнаваемо изменившаяся в несколько дней, и. наскоро и вяло поев, спешила лечь в постель. Лариса тоже редко бывала дома: то дежурила в райкоме. то с бригадой добровольцев сидела в ожидании зажигалок на крыше. Она ездила на рытье укреплений и вернулась через полмесяца похудевшая, молчаливая и непохожая на себя. На все расспросы бабушки только одни раз, отвечая больше мучавшим ее мыслям, сказала:
— Их самолеты стреляли в нас из пулеметов... Я видела убитых женщин, совсем еще молодых. Зачем они это делают? Разве это война?
Она теперь не умела так безмятежно смеяться, как прежде — губы только иногда растягивались в слабую улыбку, блеклую и мимолетную, как нежданный луч холодного солнца в осенний день. Исчезла детская резвость и непосредственность, движения стали медленны и расчетливы. И вся она казалась собранной, сосредоточенной, не по годам серьезной. Только внешне она осталась прежней — первой институтской красавицей, от которой не знали покоя студенты всех курсов.
Многие пытались завоевать се расположение, но только высокий, близорукий второкурсник Григорий Саринский иногда провожал ее домой, и то больше потому, что не досаждал ей назойливыми ухаживаниями. С ним ей было даже интересно. Он никогда не говорил о любви, но именно это и было хорошо — разговоры о любви ее пугали, заставляли думать о сложных жизненных взаимоотношениях, о которых она еще не умела и не хотела думать.
С Савинским было совсем иначе. Он много читал и много знал, он мог говорить часами на любую тему интересно и увлекательно, и ей нравилось молча идти рядом, молча слушать его и немножечко в душе посмеиваться над его'размашистыми неуклюжими движениями. Волнуясь, он начинал слегка заикаться, и в эти минуты особенно нравился ей.
— По-ослушай, Ллла-рнса! — говорил он. начиная свой излюбленный разговор.— Когда-то, миллиарды лет назад, в теплых водах первичного океана зародились простейшие жпвые клетки, ставшие носителями жизни па земле. Через безобразнейшие уродища — игуанодонов и стегозавров, — через миогозубые пасти ихтиозавров и жесткие перья археоптериксов прошла ее невероятная эволюция, прежде чем в плоском черепе неандертальца возникли мысли, позволившие ему взять в лапы палку н сделать ее орудием труда. Труд создал человека! (Са-вииский не считал нужным упоминать, что до него это сказал Энгельс.) Человек — венец творения природы, высокое совершенство тех простейших клеток, которые когда-то беззаботно барахтались в теплой мутной водице. Материя обрела способность мыслить, и эти мысли ire принесли ей ничего утешительного. Человек узнал, что он не бессмертен! Более того, что ему отпущен чертовски малый отрезок времени на этой земле. У астрономов такой отрезок времени вообще равен нулю, а человеку за это время нужно успеть родиться, вырасти, выучиться, втюбнться, жениться, воспитать детей и сделать что-нибудь для человечества! И заметь, все это при постоянном сознании, что впереди нет ничего, кроме вечного мрака небытия. И в:е же люди суетятся, чего-то добиваются, устраиваются, совершенствуются, стараясь не думать о самом глупейшем законе природы, безжалостно уничтожающем то, что с таким трудом создавалось сотнями
