остзейский край заметно выделяется во всей Прибалтике необычностью ландшафта. Ровная как стол земля древних ливов вдруг морщится холмами и распадками, как шкура шарпея, шерстится мохнатыми ельниками, рогатится дубравами, чудом оставшимися в этих местах после первой рукотворной экологической катастрофы, когда ганзейские купцы начисто выпилили местный лес, пригодный для бондарей и корабелов.
Дороги вьются извилисто, волнисто, закручиваются крохотными, на три разворота, серпантинами вверх, вниз, пробегая мимо потускневших седых домиков, клетей, сеновалов, как будто одинаково построенных, ветхих от старости и беспорядочно разбросанных по округе. Порядок… Скажу даже больше. Не порядок, а именно немецкий орднунг чувствуется только в таких старинных орденских замках, занявших самые высокие холмы на расстоянии дневного перехода.
Один из них, Segewold, вскарабкался на стометровый левый склон долины реки Гауи, или, как говорят остзейские немцы, Treyder-Aa, отгородившись от внешнего мира двумя форбургами, рвом с водой, защитными стенами и сторожевыми башнями. В начале тринадцатого века он был опорным узлом обороны и символом власти Тевтонского ордена. А в конце девятнадцатого, пройдя через руки огромного количества епископов, баронов и герцогов, достался по наследству человеку с абсолютно русской фамилией – князю Кропоткину, родственнику знаменитого анархиста. В самый канун Нового 1902 года здесь собрались те, с кем хозяина замка связывала не только личная дружба и государственные дела, но и кровь, которая, чем древнее, тем более священна и почитаема.
– Дамы и господа, – открыл своим скрипучим голосом вечер друзей и хоть дальних, но всё же родственников тельшевский предводитель дворянства, статский советник на русской службе, князь Огинский с замысловатым многосложным именем – Михаил Николай Северин Марк, – во-первых, хочу поблагодарить нашего гостеприимного хозяина Николая Дмитриевича. Это живописное место – жемчужина остзейского края – как нельзя лучше подходит для наших встреч, когда надо обсудить не только животрепещущие, но и, что греха таить, совсем не предназначенные для чужих ушей вопросы.
Огинский замолчал и обвёл глазами присутствующих. Встреча родственников в этот раз впечатляла как количеством, так и статусностью прибывших. Некоторые вообще впервые почтили своим присутствием собрание фамилии за последние четверть века, как, например, только что вышедший в отставку штабс-ротмистр Александр Владимирович Барятинский, известный бонвиван, прославившийся своим романом с красавицей Линой Кавальери… Ну понятно, проверяющие Мамонтова оставили от его миллионного состояния жалкие огрызки. Ему под стать Сергей Горчаков, чьей работой в Архангельске на посту вице-губернатора так заинтересовались государственные ревизоры.
Эти уселись рядом со старыми соратниками, где ближе всех, конечно, князь Николай Николаевич Друцкой-Соколинский, статский советник, инженер МПС и просто послушный немногословный малый. Но без него невозможна была операция в Борках и внедрение Витте в окружение царя. Повязан кровью, предан. Готов на всё. Так же, как и крымский врач Владимир Михайлович княжеского рода Аргутинских-Долгоруковых, центральная фигура неудавшегося покушения в Ливадийском дворце.
Старые знакомые – Луговкины и Щетинины – сегодня сидят в окружении братьев Львовых. Младший из них – Георгий, пренеприятный тип, хоть и родился в Дрездене. Надо будет присмотреться к нему повнимательнее…
Как всегда манкируют общим делом отступники – Волконские, Гагарины и Хилковы, зато щедро представлены Оболенские – от брата по масонской ложе Владимира Андреевича, капитана лейб-гвардии Владимира Николаевича до частного издателя-мецената Владимира Владимировича.
Но это всё частности. А общая атмосфера собрания Огинского полностью устраивала! За прошедший год улетучились всеобщая расслабленность и легкомысленность, бесившие его всё предыдущее время. Порой ему казалось, что он один остался хранителем амбиций и фанатиком реставрации своей некогда самодержавной фамилии. Все остальные так или иначе пристроились в теплых местах и кто молчаливо-равнодушно, а кто и открыто выражали нежелание бороться за престол предков.
Огинский так не мог. В 1868 году ему, амбициозному восемнадцатилетнему юноше, и его семье было нанесено оскорбление, которое не смывается и не забывается. В этот год третьего апреля мнением Государственного Совета они признаны в княжеском достоинстве с внесением в V часть Родословной книги: гофмейстер Высочайшего Двора, тайный советник Клеофас-Ирений Огинский из Козельска с сыновьями: Богданом Михаилом Францем и Михаилом Николаем Северином Марком.
«Бывшие холопы даровали нам право носить наш родовой титул», – горько усмехнулся отец, небрежно бросив на рабочий стол гербовую бумагу. А позже услышал глумливый шепоток на светском рауте: «Ну вот, выклянчили Огинские себе ”светлости”». И это было последней каплей, разделивший его мир на до и после. Что-то сломалось в душе, а на месте излома выросло и буйно расцвело древо мщения, в тени которого он и жил все эти годы.
Каждый свой день после этого злосчастного вечера Михаил Николай Северин Марк подвергал беспощадной ревизии: «Что сегодня я сделал, чтобы узурпаторам воздалось по заслугам?» Приговорив неблагодарных холопов своего рода – Романовых, он исступленно, настойчиво искал способы привести приговор в исполнение. И судьба любезно вознаграждала его за настойчивость.
Прослыв мизантропом даже среди симпатизирующих ему членов Дворянского собрания, Михаил Николай Северин Марк совсем не чурался светского общества, под сенью которого тихо дряхлел в дремотной неге некогда грозный род Рюриковичей. Великосветские сплетни, интрижки, делишки по устройству своей тушки и никаких державных амбиций. Печальное зрелище… Тем не менее в этом человеческом утиле Огинский умело выуживал обиженных, оскорбленных и кропотливо строил из них собственную гвардию, скрепленную такой кровью, которую невозможно было уже отмыть. Настоящим кладезем среди князей были уроженцы Германии, с молоком матери впитавшие немецкое презрение к русскому разгильдяйству и невежеству.
Именно там, на земле Нибелунгов, он вступил в ложу «Великий Восток» и стал Фальком – соколом, украшавшим родовой герб Рюрика, познакомился с ещё одним «немцем», выходцем из Франкфурта Джейкобом Шиффом, перебравшимся в Новый Свет и управляющим нынче банком жены Kuhn, Loeb & Co. Это была феерическая встреча. Оба одинаково презрительно смотрели друг на друга, но ненависть к правящей династии Романовых творила чудеса, объединяла и превращала в союзников тех, кто без неё гарантированно были врагами. Немецкие и французские масоны открыли для Огинского плотно закрытые двери влиятельных персон цивилизованного мира и обеспечили связями, позволяющими ставить по-крупному, переведя в лигу игроков, осуществляющих ходы чужими судьбами, постоянно находясь в тени, заставляя убивать и умирать других. Благодаря братьям по ложе Огинский жадно изучал опыт тайных операций византийцев и венецианцев, иезуитов и масонов. И когда в 1880 году динамит Халтурина разнес целый этаж Зимнего, а в 1881 году бомба Гриневецкого поставила точку в земной жизни Александра II, полиция так и не смогла найти источники столь щедрого финансирования народовольцев и следы организаторов идеальных условий для террора.
Своим прекраснодушием в деле достижения всеобщего равенства и братства посредством лишения жизни абсолютно незнакомых, «неправильных» людей и игнорирования «попутных жертв» среди «правильных» бомбисты-мазохисты Фальку были искренне противны. Их цель – убить
