- Вот мчится тройка удалая по Волге-матушке зимой, - залился ободрившийся баянист, и Нина заслушалась.
Играли на скрипке и на баяне, вместе и порознь; Нина пела одна и с мужчинами, и конца музыке не было.
Художница сидела на стуле, обхватив обеими руками колени.
- Вчера, когда я опять до одурения дергала лен, я задумала пастель, которую назову "Русь советская и Русь праведная"! Будут два лика, составляющие как бы два проявления одного лица: лицо Медузы и лицо русской девушки в боярском кокошнике - прекрасное лицо, в ореоле святости, с глазами мученицы. И это будет моя месть за наши разбитые жизни.
- Прекрасная идея, Лилия Викторовна! Только зачем месть? Месть не может быть творческим началом! Я против мести, и потом... не надо кокошника - это придает излишнюю тенденциозность, - сказал Сергей Петрович.
Родион дергал его за ватник:
- Сергей Петрович, а что такое "медуза"? Потом забудете, коли сейчас не расскажете. Давеча обещали рассказать, что такое "самум", и забыли.
- Расскажу, подожди: вот когда начнутся зимние вечера с метелями и в тайгу перестанут гонять, - времени у нас будет слишком много, - тогда наговоримся. А теперь - пой.
Родион тронул баян:
Есть одна хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке!
Спев песню, Родион стал расталкивать задремавшего Якова Семеновича:
- Товарищ жид, дорогой вы наш, не дремлите! Вы мочите усы в вине.
Еврей зашевелился и забормотал:
- Человечество определило себе слишком узкие границы! Надо быть слепым или безумным, чтобы одну из ступеней развития принимать за всю полноту жизни! Мы должны выявить подлинный образ человека, отыскать новое выражение! Друзья мои, восхождению нет конца.
Родиону бормотание старика показалось скучным.
- Товарищ Яша! Да вы бы лучше поздравили Сергея Петровича и Нину Александровну - они у нас заневестились, в загс собираются..
Старик повернулся к молодой паре и пробормотал:
- Поручено каждому найти путь к лучшей сфере, но вздыхает вечные времена душа мужчины о нежной женственности.
Глава пятая
В третий день пребывания Нины в Клюквенке комендант снова приехал туда. Выяснилось, что на следующее утро в Калпашево отправляется оказия: несколько заключенных и два-три прикомандированных к ним ссыльных, сопровождаемые конвоем под командой младшего коменданта. Среди них Родион, которого вызвало колпашевское гепеу - после годового ожидания получен ответ на его жалобу, адресованную в Москву. Нине удалось уговорить коменданта прикомандировать и Сергея Петровича к отправляющемуся отряду с обещанием вернуться с ним же. Десять пачек папирос "Сафо", привезенные для Сергея Петровича, перешли к коменданту.
У здания комендатуры уже стояли заключенные, построенные в три ряда; ссыльных выстроили позади. Младший комендант вышел несколько вперед и зачитал выписку из приказа о правилах поведения в дороге. Оканчивалась она словами:
- Шаг вправо, шаг влево считаю побегом. Стреляю без предупреждения.
- Это что еще за угрозы? - возмущенно шепнула Нина.
- Положено по уставу: зачитывают перед каждым переходом. Твой Олег, наверное, помнит эту формулу наизусть, - ответил Сергей Петрович.
- Какое злое лицо у этого младшего коменданта! - шепнула опять Нина, "мой" хоть и хам, а добродушный.
Как только вышли за зону, она подошла к младшему коменданту и предложила ему закурить.
- Товарищ комендант, разрешите мне идти в строю под руку с мужем?
Он кивнул, забирая себе всю пачку папирос.
Переход продолжался двое суток, шли медленней обыкновенного: мужчины, равняясь по слабым, нарочно замедляли шаг, несмотря на понукание конвоя. Пришлось пройти 60 верст лесами до самой Оби, и уже там, в виду Калпашева, переправиться на другую сторону паромом.
На пристани в Калпашеве комендант опять зачитал приказ, согласно которому ссыльные отпускались из отряда для выполнения своих частных дел с обязательством быть на пристани к семи часам вечера.
- Неявка в указанное время будет рассматриваться как побег, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Получив свободу, Нина и Сергей Петрович поднялись на высокий красноватый берег по сорока размытым глиняным ступеням, и здесь перед ними открылись пустые, заросшие травой улицы и низкие деревянные лачуги глухого городка.
- Вот моя Флоренция! - печально сказал Сергей Петрович.
С загсом дело устроилось сравнительно быстро; расставшись с фамилией, которая принесла ей столько горя, Нина вздохнула:
- Ну, теперь я хоть не "сиятельство"! И то слава Богу!
- Хрен редьки не слаще! - ответил на это Сергей Петрович и прибавил, беря ее под руку: - А теперь ты у меня попалась! Я потребую с тебя сына; отсрочки не дам: довольно уже мы потеряли времени.
- Ах, вот что! Если б я только знала... - шутливо возмутилась Нина.
- Ты бы не записалась? Мы с тобой поменялись ролями! По-видимому, ты давно колыбельных не пела. Я сыграю тебе моцартовскую, когда вернемся. Уж пожертвуй мне одну зиму. Может быть, Ася составит тебе компанию.
К ним подошла девочка, предлагая осенние цветы.
- Вот, получай свадебный букет, а будет все-таки по-моему!
- Но ты забываешь, Сережа, что я должна работать и что без моего пения...
- Кажется, мы начинаем ссориться, едва выйдя из загса. Может быть, вернуться и развестись?
С музыкальной школой не посчастливилось: сколько ни запрашивали и в райисполкоме, и на почте - никто не мог дать никаких сведений. Оба уже отчаялись, когда вдруг увидели человека с виолончелью на другой стороне улицы; бросились догонять. Виолончелист оказался тоже ссыльным, скитавшимся без работы; он играл иногда в единственном кино под аккомпанемент плохонького пианино. Музыкальной школы, по его словам, в городе вовсе не было; тем не менее, он очень обрадовался неожиданной встрече, появление скрипача дало бы возможность составить трио. На всякий случай обменялись адресами, но уже ясно было, что план с переводом на работу в Калпашево рушится, тем более что в общеобразовательной школе они узнали о существовании циркуляра не вербовать в школьные преподаватели репрессированных лиц.
Когда в семь часов вечера собирались на пристани, Родион, узнав, что перевод в Калпашево срывается, признался:
- Сергей Петрович, видать, дурной я человек - чтобы за вас огорчиться, а я радехонек: без вас мне тоска смертная в Клюквенке, сопьюсь запросто.
- Глупый мальчик! Это так понятно! И для меня в Клюквенке ты - родная душа. А спиться я тебе не дам.
- Сергей Петрович! Я такого человека, как вы, отродясь не видывал! И во сне не мерещилось, что бывают такие. Не знаете вы, что они для меня значат, Нина Александровна!
- Не говори "они". Называй имя и отчество, - прикрикнул Сергей Петрович.
Но юноше хотелось выговорить свою мысль, и он пропустил мимо ушей поправку.
- Мне бы должно благословить ссылку за встречу с вами, да я бы, может, и благословил, только вот мать у меня на старости лет одна по чужим избам, бедная, мотается. Ну, и заропщешь другой раз.
Сергей Петрович пожал ему руку.
- Что сказали тебе об отце?
- Сказали: без права переписки; коли помрет - известим. А обвинен, мол, и ты, и тятька твой правильно: кулаки вы, и поблажки вам никакой не будет. А какие же мы кулаки, когда без чужой помощи всю жисть хозяевали? Ну, да я не унываю, Сергей Петрович: везде есть хорошие люди.
Ночевали третий раз под открытым небом, на пристани по ту сторону Оби. С реки дул ледяной ветер; посреди ночи Нина, дрожа от холода, постучалась в хижину паромщика, умоляя впустить ее погреться. И несколько часов провела на печке в обществе детей и теленка, который, не тратя даром времени, пережевывал в темноте уроненную ею косыночку; когда Нина, уходя на пристань, хватилась косынки, нашлось лишь несколько клочков. На заре построились для перехода. День выдался ясный, солнечный; туман расходился золотистой дымкой. Шли бодрым шагом, чтобы согреться. Родион все время запевал то одну, то другу песню; никто, однако, ему не подтягивал. На одном из поворотов дороги, оглядывая лес, который весь золотился в преломлявшихся сквозь прозрачный туман утренних косых лучах, Нина воскликнула:
- Ах, какая рябина! Горит! Огненная! - и указала на молодое деревце несколько поодаль от дороги. В одну минуту Родион выбежал из строя, подскочил к рябине и схватил ветку. Грянул выстрел, и схваченная ветка откачнулась обратно... Крик ужаса вырвался у людей, и вся партия разом остановилась, - юноша, как сноп, повалился на землю. Нина окаменела, не верилось, что все происходящее - правда. Сергей Петрович и еще один мужчина бросились к упавшему.
- Назад! - рявкнул комендант. - На прицел! - крикнул он конвою. Четыре револьверных дула тотчас устремились на двух мужчин. Те даже не обернулись.
- Жив? Отвечай! Жив? Что с тобой? Где рана? - повторял Сергей Петрович и дрожащими руками начал расстегивать на упавшем ватник.
