– Недалеко идем. В сто восьмое отделение милиции.
– Это за кафе «Лира» на Пушкинской, – подсказала Вика, которая шла рядом со мной.
– А ты откуда знаешь? – удивилась я. Мало ли, может у нее уже есть опыт общения с правоохранительными органами.
– У меня друзья – пацифисты с Пушки, они там целыми днями ошиваются, из сто двадцать седьмой ШРМ.
– Школы рабочей молодежи? Они, наверное, не вылезают из ментовки, – специально бесила я тетку, поняв, что отпускать она меня не собирается.
– Помолчать можно? – буркнула она, озабоченно крутя головой в поисках ближайшего перехода.
– А вы не слушайте чужие разговоры. Поймали злостную преступницу, так не отвлекайтесь на сплетни.
Тетка больно дернула меня за руку:
– Вы сейчас в милиции поумничаете! За спекуляцию приличный срок полагается.
Оставшийся путь нам с Викой было уже не до трепа.
Знаменитое 108-е отделение милиции в Палашевском переулке Москвы… Кто в нем только не побывал! Проще написать, кто в нем НЕ побывал. Мало того что отделение находилось возле Пушкинской площади, где собиралась вся продвинутая молодежь плюс фарца, проститутки и валютчики. Это же отделение следило за порядком в ресторане Всероссийского театрального общества (ВТО), на углу ул. Горького. Нередко знаменитые актеры, режиссеры и «творческие сливки» заканчивали ресторанную гульбу именно там.
Мощная тетка, войдя в отделение, тут же бросила нас на растерзание ментам.
– Стойте здесь, – указал дежурный милиционер наше место и куда-то исчез.
Вскоре пришел другой, оглядел презрительно:
– Это вас, что ли, с сапогами взяли?
Мы покаянно кивнули.
Эх, перенести бы тот день в сегодня! Мент запарился бы объясняться с начальством, на основании чего меня задержали, если сапоги подбросила чертова тетка, если деньги не мои, а я их нашла или (как вариант) мне их дала подержать какая-то валютная проститутка, которая сбежала, увидев ОБХСС. Да скорее всего я эти деньги просто «сбросила» бы тут же, на пол. А еще лучше – заперлась бы в кабинке с покупательницей и там все обстряпала. Как вариант – можно было сказать, что тетка вымогала у меня взятку (она же была одна, а у меня свидетельница Вика). И в конце концов можно было просто оттолкнуть тетку и сбежать…
Но тогда мы, как глупые овцы, уже два часа стояли посередине милицейского «приемника» и тужили, что попались. Менты ходили мимо, и никто нами не интересовался.
Самое смешное, что нас никто не стерег и мы запросто могли просто уйти. Но неопытность и советское воспитание вынуждали нас честно стоять и ждать наказания.
– Знаешь, Вика, мне кажется, им просто некогда нами заниматься. Давай обратим на себя внимание, а то тут до ночи проторчим.
Вика подмигнула и приготовилась к шоу.
Я отошла на середину помещения так, чтобы меня видел из окошечка дежурный, и, когда он поднял на меня глаза, вскрикнула и шикарно грохнулась в обморок. Нами тут же занялись, записали, где я учусь, чтобы сообщить в школу, сапоги отобрали и пообещали быстрое судебное разбирательство. Нас отпустили до суда.
Потом был суд. Молодость и безупречная репутация победили. Мне назначили штраф – пятьдесят рублей. А сапоги, наверное, забрала себе та мощная тетка.
Хотя ей бы больше пошли кирзовые…
Глава 4. Партийная организация и эротическая литература
С Татьяной нас объединил телефонный узел. По характерам и по социальному статусу мы были абсолютно разные.
Таня была из семьи номенклатурных работников. И мама, и папа работали в аппарате Центрального Комитета КПСС. В Танькиной голове с детства все лежало на своих полках. Поэтому наши «подвиги» воспринимались ею с недоумением, а порой и с порицанием.
Мы не спорили, выясняя, чей менталитет правильнее, просто дружили и много фантазировали о будущем. Таня была девочкой романтичной, сочиняла неплохие стихи, любила литературу идейного содержания – поэмы о расстрелянных комсомольцах и драматургию Виктора Розова.
Она была высока, стройна, мила лицом и спокойна. В отличие от нас с Настей, Викой и Оксаной. В нас все бурлило, наверное, это жизнь кипела.
А еще она была чуть снисходительна. Едва кто-нибудь из нас открывал рот, Татьяна с готовностью начинала хихикать, словно мы шуты гороховые. Это слегка напрягало, но на мелочи в детстве никто внимания не обращает. Хотя на самом деле все состоит из мелочей. И невнимание к ним рано или поздно может убить. Идею, бизнес, а может даже и… человека.
В доме у Татьяны всегда было здорово харчеваться. Пайки, которые родители получали на работе, благодарно улетали в наши прожорливые организмы. Какая разница, за коммунистов мы или против? Сервелат-то вкусный! А «Птичье молоко» просто тает от одного нашего взгляда. «Почистив» холодильник, наша компания приступала к «развратным действиям» – мы начинали просмотр иностранных журнальчиков с названиями «Штерн», «Пипл», «Пикчерс». На самом деле настоящей эротики в этих журналах не было. Но нам было достаточно снимка загорелого парня в обтягивающих трусах. Смотрели, затаив дыхание, молча – при таком спазме в горле тяжело говорить. Наш секс пока был только в журналах и в фантазиях.
Чаще всего я к Татьяне приходила одна. Больших компаний она боялась, чтобы не навлечь гнев родителей. Убраться из квартиры всегда нужно было как минимум за час до их прихода. Танюшка дико боялась маму с папой и никогда им ничего не рассказывала. На все был короткий ответ:
– Не поймут!
Хоть Татьяна и нагоняла жути, объективно ее родители были очень порядочными и честными людьми. Просто строгими. Но супервоспитанными и идейными. Настоящие марксисты, верные идеологии партии. Но Таньку они запугали конкретно. Она боялась всего – поздно возвращаться, получать тройки, знакомиться с мальчиками.
– Настоящий коммунист ни масон, ни сионист, – шутила Настя, и мы ржали, потому что понятия не имели, кто такие сионисты и тем более масоны.
– Если себя «под Ленина чистить, чтобы плыть в революцию дальше», можно в дурку отъехать! – комментировала я слова Маяковского под дружный смех нашей компании. Танька к нашим изречениям оставалась индифферентна.
Когда Соломон задал нам выучить программную тему «Партийная организация и партийная литература», я отказалась отвечать. Как ни разрывалось мое сердце от любви к педагогу, я не могла преодолеть себя выучить эту муть.
Соломон взял да и поставил мне воспитательную «пару». Это была единственная плохая отметка по литературе за всю учебу. Так в журнале и выстроились восемь пятерок и одна двойка.
