грудь. – Не волнуйся за меня.
Он помахал на прощание, отвернулся и зашагал по витиеватой тропе вниз со скал Лихогорья, ни разу больше не оглянувшись. Если бы он при этом посматривал влево и вправо, он бы, пожалуй, заметил, что многие черепа слегка размякли и расползлись, ведь у Родриго Грубиана за прошедшие дни ни разу руки не дошли заняться починкой костей. Но Малыш был слишком погружён в мысли о своём испытании на звание оруженосца разбойника-рыцаря.
Родриго Грубиан смотрел вслед мальчику, пока его лоскутный костюм Арлекина не скрылся из виду среди скал, потом тяжело вздохнул.
– Ну вот, – пробормотал он себе под нос, – я хотя бы избавился от него. Это главное. Я рад.
Но, возвращаясь назад в крепость Гробург и запирая за собой ворота, на радостного он никак не тянул.
Четвёртая глава,
в которой крепость Гробург опять осаждается и Родриго Грубиан волей-неволей пускается в путь
В первом свете раннего четвергового утра папа и мама Дик пустились на поиски своего упрямого сына Малыша. Свой вагончик, дом на четырёх колёсах с пёстро размалёванными стенами и двусторонней надписью «Кукольный театр папы Дика», они оставили на обочине ухабистой дороги на краю Страхопущи. Ослы Долли, Вилли и Улли могли пастись на траве, растущей между колеями дороги.
При свете солнца эта дорога выглядела немного приветливее, чем в вороно-угольно-смоляно-мрачную ночь с завывающим ветром, барабанящим дождём, оглушительным громом и сверканием молний. Тут и там солнце даже подмигивало в лужах, как будто минувшая страшная ночь была просто шуткой погоды, а исчезновение Малыша – просто дурным сном.
Но Малыш и в это утро не лежал на своём узком втором ярусе над широкой родительской койкой Диков, а Страхопуща и в свежем солнечном свете раннего четвергового утра казалась не менее мрачной, чем в роковую грозовую ночь среды.
Поэтому папа и мама Дик не отваживались углубляться в лес слишком далеко. Из страха заблудиться в дебрях, споткнуться о корень, наткнуться на лесного духа или, что того хуже, на разбойника-рыцаря Родриго Грубиана они не упускали из виду дорогу и свой вагончик. Честно говоря, они ни разу даже не переступили границу леса, зато кричали во все стороны тем громче.
– Малыш! – звали они. – Мальчик! – вопили. – Мальчуган!
А помимо этого, они выкрикивали в сторону леса – смотря по тому, кто из них кричал, а кто в это время приберегал свой голос, – то свирепые угрозы, то пустые обещания. Папа Дик грозил затрещинами, если Малыш не объявится тут же на месте. Мама Дик сулила ему блины и даже собственную лошадку, если он наконец предстанет перед родителями.
Из леса всякий раз никто не отзывался. Ни в четверг, ни в пятницу, ни даже в субботу. Крики родителей если и имели какое-то следствие, то лишь стоны болотных друдов, подколодных гномов и кобольдов Страхопущи, которых допекли эти крики.
Слышал эти крики папы и мамы Дик и попугай Сократ, разговаривавший при этом сам с собой. Он слышал их то вблизи, то издали – смотря по тому, какую часть Страхопущи он в этот момент облетал. Он был всего лишь небольшой попугай, уже не такой юный, к тому же привыкший путешествовать на штанге занавески, а не при помощи собственных крыльев, однако он проявлял недюжинную выносливость – причём как в четверг, так и в пятницу. И лишь в субботу, после короткой, неуютной ночи, проведённой на ветру, на ветке, он признался себе, что не сможет найти Малыша при помощи одних лишь крыльев.
– Сократу придётся задействовать голову, – сказал он себе, а когда он это сказал, на него упал луч утреннего солнца и озарил его яркое оперение. На мгновение почудилось, будто попугай и впрямь вышел на мрачный манеж Страхопущи как знаменитый клоун, чтобы внести немного блеска в унылые цирковые номера болотных друдов, подколодных гномов и кобольдов.
Сократ не стал терять ни минуты. Он был не только весьма рассудительной птицей, он был также птицей дела. И он полетел над верхушками Страхопущи, уже не вглядываясь в гущу зарослей. Он больше не выискивал яркий лоскутный костюм Малыша или рыжее пятно его волос. У него уже сложился план, и, чтобы его осуществить, ему следовало сперва вернуться в кукольный театр на обочине дороги.
Найти направление было нетрудно, достаточно следовать всё более хриплым крикам папы и мамы Дик, которые начали эту субботу так же, как и пятницу, и четверг перед этим. Потому что оставить всё как было – это папа и мама Дик умели лучше всего. Они никогда не отступали ни на шаг с того пути, на который однажды свернули. Они и в кукольники вышли точно так же – по проторённой дорожке отцов и дедов, которые тоже были кукольниками. Сократ уже давно предполагал, что недостаток фантазии и избыток инерции были не самыми лучшими предпосылками для кукольного театра папы Дика. По крайней мере, ничего скучнее спектаклей папы Дика Сократ не видел никогда.
Попугай оставил обоих кукольников стоящими на краю дороги и орущими. Он пролетел у них над головами прямиком в вагончик, и воздушная струя его полёта заставила марионеток танцевать. Чародей, свисающий с потолка, задел своего соседа дракона. А на штативе неподалёку от штанги Сократа принцесса толкнула короля, который обессиленно свисал на нитках.
В это субботнее утро Сократ не уселся на своё привычное место на штанге для занавески. Он совершил посадку на кухонный стол и при помощи своего кривого клюва стянул с полки старинную книгу историй – ту самую книгу, из которой папа Дик черпал сюжеты для своих
