— Конечно, нет.
— Сбежал? — и хочу сказать колкость по поводу трудного характера Анны.
— Погиб, — меняет мой настрой Кармен.
— В какой-то кавказской разборке?
— Погиб в боях на семейном фронте, — чеканит она.
— Не понял.
— Не понял, не понял, — кривляется Анна. — Убила я его, вот и все! — и останавливается в ожидании моей реакции.
Веник выпадает из моей руки. Я распрямляюсь и долго смотрю в черные безмятежные глаза.
— Давай еще раз. Я все-таки не понял.
— Чего тут непонятного? — Анна бросает окурок на пол и давит его каблучком. — Я зарезала своего мужа. Кухонным ножом.
— Почему? — во рту у меня пересыхает.
— История старая, как мир, — Кармен отворачивается и подходит к окну. Мне было восемнадцать лет. В голове — туман, между ног — зуд. В общем, пришло время любить, как говорила моя бабушка. И тут он — красивый и галантный, в очах — огонь.
Цветы, рестораны, машина к подъезду… А после свадьбы, как здесь принято, — «Женщина, ты должна знать свое место!» — Последнюю фразу Кармен произносит с кавказским акцентом. — Я принять этого, естественно, не могла, огрызалась. За что и получила по морде. Дважды. При гостях. — Анна поеживается и обхватывает руками свои плечи. — Ты же знаешь, как в некоторых мусульманских семьях: баба — это нечто среднее между человеком и домашним животным… Надеюсь, ты понял, какой у меня характер? Не выношу несправедливых обид и обмана. В общем, все у нас пошло наперекосяк. Началось с того, что я еще в загсе отказалась брать его фамилию. Я брыкалась, как дикая кобыла. Он в азарт вошел — ну чистый тебе ковбой — и давай усмирять. В очередной раз в драку полез — я ему нож под ребро и воткнула… И нет чтоб «скорую» вызвать, так я с перепугу ребенка на руки — и к матери. Он и кончился там, на кухне. Царство ему небесное…
Я слушаю Кармен и не двигаюсь с места; смотрю туда же, куда и она — в чернильную ночь за окном, холодную и светлую от снега.
— И что потом?
— Потом? Ничего оригинального. Семь лет дали. Три с половиной отсидела — и на свободу с чистой совестью.
И только теперь, глядя в заснеженное окно, я начинаю соединять обрывки нитей в запутанных клубках наших разговоров. Я прокручиваю в памяти ее речи о смерти и мне хочется полной ясности.
— Ты говорила, что дважды видела предсмертное выражение лица человека…
— Второй раз на зоне. Придушила одну стукачку. Лучшая моя подруга была. Я ей верила, душой приросла. А она предала меня. Господи, прости мою душу грешную!.. — Кармен вдруг резко поворачивается ко мне, и я шалею от выражения ее глаз.
— Ты шутишь? — спрашиваю с надеждой. От волнения у меня пересохло во рту, и я говорю, еле ворочая языком.
— Нет, майор, — Кармен кривит в улыбке чувственные губы. — Не шучу. Просто мне нравится, когда ты теряешься.
— Ну, знаешь! — я обессилено сажусь на край кровати.
— А знаю я вот что, — продолжает пулять в меня стрелами Анна. — Таким, как ты, нравятся яркие порочные женщины. И я совершенно не боюсь вызвать у тебя антипатию к своей персоне, а тем более отвращение. С нормальными домовитыми бабами вы скучаете. Как ты со своей женой маялся. Пока не найдете какую-нибудь прорву… И уж тогда — как бабочки на огонь.
— Так ты, значит, хочешь мне понравиться? — я тянусь к сигаретной пачке.
— Еще чего! — смеется Кармен. — У меня, дорогой, сегодня совершенно другие цели. Надеюсь, ты не выгонишь меня сию же минуту?
— Конечно, не выгоню.
— Ну, тогда не разводи перекуров, заканчивай свой санитарный час, и пойдем на штурм последнего бастиона империи.
— Ты это про Соломина? — я кладу незажженную сигарету в пачку и поднимаюсь с койки.
— А про кого же еще, — Кармен запускает руку в свою черную гриву. Так. Я должна привести себя в порядок. Враг не дремлет. Ванная у тебя там?
Я утвердительно киваю и начинаю сгребать мусор на старую газету. Закончив уборку, возвращаю веник Зульфие Тимуровне и натыкаюсь в коридоре на Прокуратора. Он уже почти трезв, но руки дрожат.
— Андрюха, что делать? Я не сомневаюсь, что пистолет у нее…
— Если ты опять поднимешь шум, мой дед действительно тебя арестует и доложит Генеральному прокурору, — пугаю Олега на всякий случай. — Получишь по полной программе!
— Да какой теперь шум! — безнадежно машет рукой Прокуратор. Я боюсь, что эта баба из ФСБ… Хотя, может быть, и «с той стороны»…
— С какой «стороны»? — недоумеваю.
— Наемница! Агент у бандюков! — розовые глаза Олега наливаются кровью.
— Ты что, сдурел?! — я начинаю подозревать, что у Прокуратора и в самом деле крыша поехала от пьянства.
— Андрюха, я не шучу: баба очень странная. Я таких не видел. Дерется профессионально, наглая, как танк… Что-то есть в ней бандитское…
Я молчу, потому что внутренне согласен с Олегом. К тому же я теперь знаю, что за Анной два «мокрых» дела. И сам себе удивляюсь, что отношусь к этому почти спокойно. Больше того, эта женщина мне нравится. Я прошел четыре войны, и люди, убивавшие других людей, давно перестали вызывать во мне настороженность. «Это грех», — думаю я про себя и возвращаюсь в номер, оставив растерянного Прокуратора наедине с его проблемами.
IX
— Откуда у тебя столько бутылок? — удивляется Анна, наблюдая за тем, как я вынимаю из шкафа свои запасы. — Взятки?
— Да разве это взятки? Так, сувениры, — я укладываю бутылки в полиэтиленовый пакет, готовясь к походу в номер шефа, и добавляю контраста в объяснение, чтобы, как говорит Тамаев, повысить свой рейтинг: — Есть в пресс-службе местного правительства одна гнида — вот он ничем не гнушается. На днях английской телевизионной группе аккредитацию организовал за пятьсот долларов… Впрочем, англичан не жалко.
Они тут над Кавказом роятся, как мухи над говном. До всего им дело есть. Но французов за что обобрал на прошлой неделе?! Приличные были ребята. Русских любят. Баба у них в команде обаятельная.
— Вот из-за бабы-то тебе французов и жалко, — язвит Кармен. Она уже стоит в дверях, причесанная и настроенная покорять мужчин. Пусть даже и старого Соломина.
— Я вообще французов люблю. Литературу, кино. Увидеть Париж, и умереть!..
Фанни Ардон, Софи Марсо… На коленях за ней ползти по Елисейским полям! Ох! — и краем глаза наблюдаю за Кармен.
Анна скрещивает руки на груди и насмешливо щурится:
— А я вот испанцев люблю. Вернее, культуру с испанскими корнями.
— Это чувствуется. По умению обращаться с ножом, — подначиваю я. Чего, разумеется, не скажешь о корнях немецких.
— Ой, немцев не переношу! Этот их каркающий язык! Единственный приличный писатель — Ремарк, и тот еврей.
— Так-так, интересно, что ты скажешь про евреев? — я улыбаюсь про себя и сажусь, чтоб закурить.
— Ничего. Это слишком безнадежная тема. Но испанцы! Я даже пыталась учить испанский язык. Но потом узнала, что в Испании на автодорогах повсеместно висят щиты с надписью «Курва проибида» (что означает «Опасный поворот») и занятия языком бросила, чтоб не разочаровываться. Чужой язык прекрасен, когда его не знаешь. Мне жаль полиглотов: они не могут наслаждаться музыкой неведомой и таинственной речи… А бой быков! Кровь и песок, восторг и ужас!.. Я коплю деньги на поездку в Испанию. Это у меня идея-фикс. Хочу вживую услышать испанскую музыку.
Где-нибудь в Сарагосе, под блистающим небом… Когда я в первый раз услыхала по телеку гитариста Пако де Лусию и увидела, как он играет и плачет, роняя слезы на струны, — сама разрыдалась… Я в юности была чувствительной девочкой…
— Да и теперь не каменная. Кармен верхом на рыжем Прокураторе с ножом в руке — тоже нехилая картинка. Русская коррида: баба, убивающая пьяного мужика…
— Не сбивай меня с волны! — резко отмахивается Кармен. — Так вот, в детстве я даже занималась в студии бальных танцев.
— Теперь, наверное, сына заставляешь учиться танцевать?
— Ты за моего сына не переживай, — обрывает меня Кармен. — Он уже загружен.
На самбо ходит. А мне с малолетства страшно нравились латиноамериканские штучки-дрючки. Порывистые движения, огонь страстей!
— Господи, как красиво! Откуда у немки испанская грусть?! — иронизирую я. — Тебе бы стихи писать, а не унылую прозу о смерти.
— Не волнуйся, в моей прозе есть и любовь, и гибель… — Анна неожиданно теряется. — Некоторые козлы этого не почувствовали.
— И кто же они, эти козлы? — я невольно любуюсь искрящейся молодой женщиной и думаю: «Неужели она заныкала пистолет?.. Зачем?..»
— Почему у тебя нет никакой музыки? — вдруг ни с того ни с сего спрашивает Анна. — Мне что-то захотелось танцевать. У твоего деда музыка есть?
— Стоит «ящик» — аудиоцентр. Но есть ли диски или кассеты — не знаю.
— Прошу тебя: сходи вниз. Там в вестибюле музыкальный киоск. Лучший в городе. Тут ведь все-таки интуристовская гостиница, хотя вы ее в связи с военной обстановкой упорно в казарму превращаете. Здесь раньше приличные люди бывали, классику покупали. Я сама кое-что брала. В том числе и какие-то испанские аудиокассеты. Сходи! Черные глаза Кармен смотрят на меня с мольбой.
