всегда такая дружелюбная.
— Она гордится тем, что унижает тебя.
— Но как я могу быть униженной? Мои лекции довольно эрудированы, и -
— Ты унижаешь меня каждый день.
Слова слетели с губ Элейн прежде, чем она успела их как следует обдумать. И вернуть их назад было невозможно. Ее мать сильно побледнела.
Но плотина прорвалась, и излияние гнева было не остановить.
— Знаешь, что я больше всего ненавижу в тех, кто внизу?
Смущенное покачивание головой в ответ.
У Элейн защипало глаза, и перед глазами все поплыло.
— Они заставляют меня ненавидеть тебя, — сказала она. — Иногда. Я ненавижу их за это. Я ненавижу их. Я ненавижу их. Но когда они издеваются над тобой, а ты так легко играешь им на руку… иногда это заставляет меня ненавидеть и тебя тоже.
— Элейн.
Она больше ничего не могла сказать. Она не могла позволить десятилетнему гневу сорваться с ее губ. Но она также не могла остановиться. Вместо этого Элейн слепо повернулась и, распахнув дверь в холл, яростно зашагала прочь.
Она не сломается, она не сломается. Но ее платье было наполовину расстегнуто, и слезы потекли по ее лицу прежде, чем она сделала больше полудюжины шагов. Она остановилась в конце коридора, привалившись к стене, и стала жадно глотать воздух.
Она так долго сдерживала всю свою бешеную ярость; почему сейчас ей так трудно это сделать, просто потому, что она поняла, что будет жить с этим всю оставшуюся жизнь? Что изменило бы еще полвека?
Скрип пола поблизости полностью остановил ее слезы. Она подняла глаза… и ее сердце упало.
Конечно. Недостаточно было того, что они облили ее пуншем. Леди Косгроув, должно быть, послала своего кузена наверх, чтобы довершить е унижение.
Ибо там стоял сам лорд Уэстфелд.
Последнее, что Эван ожидал увидеть в конце коридора, была леди Элейн, платье которой спадало с плеч, открывая полотняную сорочку. Она сидела на полу, свернувшись почти в клубок, сжав кулаки.
Она беззвучно плакала, сдерживая громкие рыдания. Элейн никогда не плакала — по крайней мере, она не делала этого публично. Это заставило его почувствовать, что он вторгается в болезненно интимный момент, который раскрывал ее больше, чем цвет слоновой кости ее сорочки.
Она подняла глаза, увидела его — и ахнула, как будто он ткнул ее локтем в живот.
Но этот момент шока прошел. Ее глаза сузились, и она выпрямилась в обжигающей ярости.
— Лорд Уэстфелд, — сказала она, — что вы здесь делаете? Что ж, вечер еще совсем молод.
Она кивнула в сторону лестницы. Низкий гул голосов был слышен даже сейчас, слегка насмешливо доносясь до ушей Эвана.
— Я обнаружил, что компания внизу не в моем вкусе.
Он хотел успокоить ее, но вместо этого она закатила глаза и вскочила на ноги.
— Что вы скажете остальным? — спросила она почти непринужденно. — Расскажетк им, что нашли меня в смятении? Будете ли вы и ваша кузина злорадствовать, что наконец-то сломили меня?
Она сделала один шаг к нему. Если бы у нее в руке был нож, он подозревал, что у него уже текла бы кровь. Но вместо этого рукав ее платья сдвинулся и сполз по плечу.
— Я же говорил вам, что мне жаль. Я бы никогда не сделал ничего, что могло бы причинить вам еще большую боль.
Ее глаза расширились.
— Никогда? — Она сделала еще один шаг вперед и толкнула его в плечо тыльной стороной ладони — не сильно, но и не нежно. — Вы, должно быть, думаете, что я глупая. А почему бы и нет? Я достаточно долго изображала шута.
Ее левая рука поднялась, и она еще раз слегка толкнула его.
— Все это время я позволяла всем думать, что я легкая добыча — что все, что вам нужно сделать, это немного унизить меня и вы получите удовольствие. Но я покончила с этим. В следующий раз, когда вы толкнете меня, я толкну в ответ. Что мне терять? Вы итак уже ни во что меня не ставите.
— Я никогда не думал, что вы легкая добыча, — запротестовал Эван. — На самом деле, вы всегда казались удивительно неуловимой.
— Не лгите мне. Я позволяла вам причинять мне боль каждый раз. Каждый раз, когда я отводила взгляд. Каждый раз, когда притворялась, что не слышу ваших злобных замечаний. Вам никогда ничего не стоило причинить мне боль, — ее лицо начало покрываться ярко-розовыми пятнами. Она будто вся пылала.
— Нелегко оскорбить, — объяснил он. — Я думал, вас невозможно поймать, разоблачить. Поймать.
— Поймать? Что вы имеете в виду?
Она стояла близко к нему, так близко, что он мог бы протянуть руку и провести по впечатляющему изгибу ее груди, одновременно снимая рукава с плеч. И от этой неуверенной нотки в ее голосе все его доводы отключились — все доводы, кроме чистого запаха ее волос, ослепительного блеска в ее глазах.
И поэтому он наклонился и поцеловал ее.
Она напряглась в шоке, когда его руки обвились вокруг нее. Она была такой горячей на его губах — обжигающе горячей — и мягкой повсюду. У него было всего мгновение, чтобы насладиться ее вкусом.
Она отпрянула от него, сердито глядя.
— Теперь я поняла. Бедная маленькая старая дева — я в таком отчаянии, что вы думаете, я откажусь от своей добродетели при первой возможности.
— Нет, — выдохнул он. Это он был нуждающимся, отчаявшимся человеком. Ему нужно было подумать, но мысли ускользали. Не помогало и то, что ее грудь приподнималась с каждым вдохом.
Она положила палец на край своего своенравного рукава. — Ну что ж. — Ее слова были резкими, но рука дрожала.
— Может быть, так оно и есть. — А затем она спустила ткань вниз по руке, обнажив кремовую кожу.
Его легкие были в агонии. Он не мог дышать, не мог думать ни о чем, кроме… о Боже, пожалуйста, продолжай.
— Может быть, я в отчаянии.
Ее голос был тихим.
— Мне не на что рассчитывать, кроме десятилетий одиночества. Может быть, все, о чем я прошу, — это одна ночь страсти.
Она взглянула на него сквозь густые ресницы.
— Это то, что я должна сказать? Я должна умолять вас об одной ночи?
— Да.
Это слово вырвалось прежде, чем он успел подумать получше.
Уголок ее рта скривился в отвращении, но она не отстранилась.
— Я имею в виду, нет. Я хотел сказать…
Он не знал, что имел в виду, но его эрекция росла. Он был бы готов на все, если бы мог просто поцеловать ее снова.
— Может быть, я должна умолять вас
