— Будет сделано, шеф! За два-три дня управлюсь.
— Нет, ты меня дождись. Обязательно дождись.
Эдик поспешил на электричку, чтобы застать дома отца. Но старый Крыж уже уехал шестичасовым автобусом во Львов.
Устроившись в гостинице, Крыж, не теряя времени, отправился на городское кладбище: ему не терпелось увидеть могилу грозного свидетеля. Неуклюже придерживая под мышкой тощий портфелик, он проходил между могил неторопливо. Лицо его не выражало ни радости, ни озабоченности, и лишь в конце аллеи старых деревьев, где начинались свежие захоронения, оно оживилось. Деревца здесь маленькие, могилки не успевали порасти травой, над ними не было надгробий из камня или тесаных бревен — только фанерные пирамидки со звездочками на шпиле. Крыж читал надписи, а два человека, копавшие яму, с удивлением смотрели на него. Заметив их, Крыж уселся на бугорок, закурил:
— Кому готовите квартиру? — спросил он.
— Покойнику, — ответил мужчина, подпоясанный широким ремнем.
— Ясно, что не живому, а покойнику. Вы при церкви или от коммунхоза работаете?
— Ты что же, приезжий? — спросил второй копатель в соломенной шляпе.
— Командированный. Мастер промкомбината по оградам — Феноген Крыж, — назвав себя, он вдруг испытал неожиданное наслаждение: впервые при людях громко произносит свое имя, и повторил: — Феноген Крыж, сварщик первого класса. Сейчас большой спрос на узорчатую ограду. Денег не жалеют, чтобы отделиться от мертвых. Много умирает в городе?
— Про город не знаем, — ответил человек в соломенной шляпе. — Мы из госпиталя. У нас — мрут.
— Много их в госпитале?
— Много, более трех сотен.
— Может, зайти к вашему начальству? Пусть закажет изгороди сразу на всех жильцов? На массовый заказ — скидка.
— Мрачные у тебя шутки, — сказал более словоохотливый рабочий в соломенной шляпе.
— А что тут такого? Все помрут. А у меня железа много — хватит на всех.
— Вроде инвалиды тебе стали поперек горла. — Второй рабочий подозрительно глянул на мастера могильных изгородей и туже затянул кожаный пояс.
— Кому нужны инвалиды? Помеха, лишние расходы государству.
— Видно, ты не воевал, если так относишься к солдатской судьбе.
— Хлебнул и я солдатской баланды. Бог свидетель: был в партизанах. Видишь, метка на обличье?
— Злой ты слишком для партизана. Еще и имя божье поминаешь как напарника по выпивке… Всех помнят, над каждой могилкой надпись имеется. Зря ты так. Может, у вас в области порядки другие, а у нас…
— У вас, у вас! — передразнил рабочего Феноген. — Вот был здесь у меня знакомый командир, помер еще в сорок четвертом, а вот не найду его фамилии. Порядки!
— Как звать?
— Был такой — Оленич, старший лейтенант. Был и нет. И следа не осталось.
— Не старший лейтенант, а капитан, — поправил человек в шляпе. — Он покуда жив, твой друг, поэтому и могилки не имеется.
— Как — жив? — подскочил Феноген. — Может, другой Оленич?
— Андреем Петровичем нашего зовут, — торжествующе-язвительно перебил второй рабочий, постучав лопатой о камень, отбивая глину.
— А может, дошел слух о том, что капитана снова свалил приступ? — проговорил рабочий в поясе. — Так он очнулся. Вот Стефан подтвердит.
— Могу подтвердить, — любопытно посмотрев на Феногена, ответил Стефан, вытаскивая из безрукавки длинную трубку и раскуривая ее от зажигалки. — Каждый раз думаем, что он уже покойник, но врачи вытаскивают его чуть ли не из могилы.
— Надо глубже копать, — процедил сквозь зубы Феноген и пошел, уже не оглядываясь.
— Погоди, — проговорил Стефан, не вынимая трубки изо рта, и вылез из ямы. Когда Феноген остановился, негромко спросил: — Ты вообще из-за решеток приехал сюда или в поисках могилы Оленича?
— А ты кто таков будешь?
— Может быть, тот, кто тебе нужен.
— Я ищу тех, кто мне не нужен.
— Ты ищешь, а я хороню.
Оба засмеялись и разошлись в разные стороны.
7
Для Людмилы Михайловны день начался непонятным душевным беспокойством. Проверяя выполнение процедур и раздачу лекарств, она торопилась и сама замечала, что порой теряет привычную четкость и сноровистость в работе. Вдруг поняла, что ей хочется скорее попасть в четырнадцатую палату, узнать, как чувствует себя Андрей. Видеть его стало ее душевной потребностью Наверное, поэтому она всегда около него. Если у Андрея осложнения — Люда приходит и ему легчает, если у нее самой неприятности — она бежит к нему, попадает под его гипнотическое влияние и к ней приходит равновесие. Она не может объяснить своего отношения, не умеет определить чувства, влекущие ее к нему, но ясно только одно — без него ей почти всегда тяжко.
Люде было двенадцать лет, когда впервые увидела Андрея. В сорок четвертом году она вместе с братом Гордеем приехала в Зеленбор, куда был переведен военный госпиталь. Городок лишь два дня назад был освобожден от оккупантов: еще слышалась в горах артиллерийская канонада, и вражеские самолеты прилетали и бомбили городок, еще пахло гарью на улицах, а над железнодорожной станцией высоко вздымался черный смерч дыма — горела нефть.
Грузовые машины и подводы, нагруженные госпитальным имуществом, оборудованием, трофейные автобусы с обслуживающим персоналом остановились у четырехэтажного здания из красного жженого кирпича. У парадного подъезда и во дворе, выложенном белым песчаником, в старом вишневом саду — повсюду лежали раненые, и их все время подвозили из медсанбатов и полевых госпиталей. А девать некуда: все помещения в этом огромном Доме разгромлены и разграблены, мебель разбита, почти все окна выбиты. Во многих комнатах сжигали бумаги — стены закопчены, пепел лежал кучами. Еще удивительно, что само здание не сгорело.
Тогда впервые Люда сполна осознала, как трудно жить и работать Гордею. Раньше ему не приходилось организовывать лечебные заведения на пустом месте, а тем более в руинах, а тут даже места не было, чтоб сразу развернуть хотя бы одну операционную. Но он сумел сплотить вокруг себя людей, очень помогли бойцы сопровождения и подразделения, которые оставались в городке на переформировку. Не спавший последние двое суток, брат валился с ног, мотаясь по городу в поисках нужных людей — стекольщиков, плотников, столяров и жестянщиков. Он обращался за помощью в только что организовавшиеся горком и горисполком, к коменданту и даже к священнослужителям, взывая их обратиться к пастве — проявить милосердие и оказать посильную помощь раненым. Целый день до позднего вечера повсюду в громадном здании была толчея, шум, гам и стук, но вскоре появился свет в комнатах, наспех оборудованных, и начали вносить и располагать людей, привезенных прямо с передовой. Врачи сортировали раненых, наиболее тяжелых размещали ближе к операционной, под которую Гордей выбрал самую светлую и просторную комнату.
Людмила тоже уставала на перевязках — за день через руки малочисленных сестер, санинструкторов и через ее руки проходило несколько сотен человек. Каких только перевязок не было! Правда, старшая медсестра давала ей обработку ранений попроще, не слишком ужасающих своим видом. И все же, когда вокруг начало все постепенно стихать, она не смогла сидеть в комнате одна и вышла на улицу к подъезду. Вокруг стояли в основном двух— и трехэтажные жилые дома, во многих окнах уже пробивался слабый желтоватый свет. На улицах изредка и торопливо проходили горожане — мужчины в шляпах, женщины с сумками и корзинками. Через дорогу, возле дома под белой жестью с выжженными окнами, кое-кто из жителей помпой качал воду.
Вдруг около подъезда остановился «виллис». Два бойца сняли раненого офицера в бессознательном состояний, а запыленный старшина подошел к Людмиле и спросил, где найти начальника госпиталя. Люда сказала, что сейчас позовет, и побежала внутрь здания. Гордей вышел, бегло осмотрел раненого и сказал, констатируя факт:
— Отсечена нога. Шоковое состояние…
— Куда нести? — спросил старшина Криницкого. — Только имейте в виду: срочная операция и лучшие лекарства! Такой приказ генерала.
Гордей Михайлович, казалось, не слышал угрожающего предупреждения старшины и сказал Людмиле, чтобы позвала санитаров с носилками и они занесли раненого в приемный покой, то есть в вестибюль второго этажа. Старшина приблизился к Криницкому и предупредил:
— Имейте в виду — это героический человек.
— У нас трусов нет, все герои, — спокойно ответил Гордей Михайлович и, повернувшись к вышедшим санитарам, приказал: — В приемный покой. Пусть дежурный врач осмотрит.
— Что вы его обследуете? — прохрипел уже со злостью, с нотками ненависти в голосе старшина. — Этот офицер отбил контратаку целого батальона противника! Слышите? А вы тут засели по тылам… мать вашу!