— У вас тут некоторые товарищи, слышь, все больше за счет местного населения продовольствуются? Правда это?
— А как же? — удивился командир одного маленького отряда. — Есть-то нам нужно.
— Ну, а население как, согласно? — и озорная искорка блеснула в глазах Ковпака и пропала.
— Чего — согласно? — недоумевал командир. — Согласно не согласно, а приходится брать. Где ж его еще возьмешь, продовольствие-то?
— Где? Вооруженные люди должны у врага отвоевывать, — сказал Сидор Артемович уже сердито. — Понимаете? У противника. И берут, и не только сами кормятся, а еще и местному населению, ограбленному гитлеровцами, помогают. Вот так-то. Мы своим людям категорически запретили брать фураж и продовольствие у колхозников — и ничего, живы: сами едят и другим дают.
Совещание длилось долго, и мы услышали от Ковпака немало хлестких замечаний, немало полезного и поучительного. Вышли потом на морозец красные, разгоряченные, как из бани. Хотелось о многом подумать и многое переделать заново. Усталость томила тело, а мысль работала ясно и четко. Гитлеровцы как бы смирились с наличием партизанских зон, и в нашем районе на глазах возрождались советские порядки. Приток партизан в наши отряды значительно усилился.
— Утомительно получилось, — сказал Сидор Артемович, разминая на крыльце затекшие от долгого сидения ноги. — А ехать еще вон куда!
— А вы у меня на базе ночуйте. Сидор Артемович, здесь недалеко, — предложил я, — Вместе с Иваном Константиновичем Сыромолотным.
Ковпак посмотрел на меня внимательно, перебросился парой слов с Сыромолотным.
— Ладно, Батя, вези. Первый раз за время своей партизанской жизни на чужой базе ночевать буду, вдали от своего боевого ядра. Да уж ладно, так и быть.
Поздно ночью в теплой, удобно оборудованной, хорошо замаскированной с земли и с воздуха нашей штабной землянке мы говорили с Сидором Артемовичем по многим насущным нашим вопросам, а потом сели играть в «дураки». Сидор Артемович — игрок азартный. Он крепко хлопал картами об стол, выигрывая, весело смеялся и потирал руки, а если видел, это я зазевался, совал валета вместо дамы или сбрасывал лишнюю карту в сторону. При этом глаза его плутовато блестели. И тут же как бы вскользь, он задавал «ехидные» вопросы.
— У тебя люди как: если гитлеровцев где накроют, трофеями пользуются? — как бы невзначай отращивал он, с невинным видом кроя туза простой семеркой.
— Что вы, Сидор Артемович! — возражал я, снимая семерку и водворяя туза на место. — У меня это Категорически воспрещено.
— Опять я, значит, ошибся? — Ковпак, вздыхая, тащил к себе «воз». — А ты это напрасно. Он, парнишка-то, может, отчаянную храбрость проявил, ну и пусть ему пистолетик или часы на память останутся.
Мародерства только не допускай, спекуляции всякой, а так — напрасно.
Рано утром, после хорошего завтрака, я усадил Сидора Артемовича и представителя ЦК КП(б)У в санки и повез такими трущобами среди лесных завалов, что они уже не на шутку начали сомневаться в том, что я сумею вывезти их к условленному месту встречи с эскортом у «горелой сосны».
Завезешь ты меня. Батя, к чорту в зубы, — говорил Сидор Артемович, — и пошто я только с тобой связался!
— Ничего, ничего! Ничего не случится, — говорил я — Вот как раз во-время и прибудем.
Точно к назначенному времени мы подкатили к «горелой сосне». Тут были выставлены наши посты, а высланная помощниками Ковпака боевая рота в ожидании своего командира заняла оборону по всем правилам военной тактики. Вместе с Ковпаком мы побывали на озере, где уже полным ходом шла работа по очистке льда для приема самолетов. Размах работы был большой, но никаких средств современной техники не было, и, глядя, как бойцы и колхозники в грубых рукавицах, армяках и кацавейках сгребали снег вручную и как, надрываясь, тащили пузатые, взъерошенные лошаденки короба снега прочь со льда, я подумал, что так-то вот, наверное, проводились работы при Иване Грозном и Петре Великом и так же выстаивал тогда народ от набегов неприятелей, потому что не боялся никаких трудностей: все мог осилить и все поднять. Но этот советский народ был во много крат сильнее: он был вооружен непобедимым оружием — силой коммунистического сознания, силой хозяйской гордости своей землей, силой любви и доверия к своим народным вождям.
Я поселился в Ляховичах вблизи аэродрома. Сюда должен был прилететь самолет, предназначенный центром для моего вылета в Москву с докладом о действиях за весь прошедший период.
Сюда мы вывезли раненых, которые прибыли к нам из Брестской области и ждали отправки в Москву. Это была группа бойцов десантного отряда капитана Топкина. Сам Топкин, еще совсем молодой человек, потерявший зрение при взрыве, был тут же.
Еще в конце ноября в Малевичи въехал обоз, на первой подводе которого лежал весь обвязанный бинтами человек. Я не мог пожать ему руку — руки были забинтованы, я не мог взглянуть ему в лицо — лицо скрывала повязка, и я спросил только:
— Ну, как добрались, капитан?
И он ответил слабым голосом:
— Да что, заплутали, как Ваня и Маша, в лесу, думали, и не доползем до вас, а вот все-таки доползли.
Страдал Топкин ужасно, но за два месяца, что раненые гостили у нас в ожидании самолетов, никто не слышал от него ни одного слова жалобы.
— Не беспокойтесь, мне хорошо, — говорил он бородатым нашим сиделкам.
Капитан Топкин часто шутил и веселил раздраженных долгим ожиданием людей. Мы слышали его слабый голос, покрываемый смехом бойцов.
Время шло, а ожидаемых самолетов не было. Толщина льда на озере достигала сорока сантиметров. Сидор Артемович запросил самолеты. Но из Москвы через два дня ответили, что для посадки самолетов нужен лед не тоньше семидесяти сантиметров. Началась радиопереписка.
Мы все были уверены, что прочность льда достаточна. Но доказать штабистам не могли. Тогда Сидор Артемович стал радировать в Москву, что «в Пинской области установились трескучие морозы и толщина льда каждые сутки увеличивается на пятнадцать сантиметров». А спустя трое суток он радировал, что толщина льда на озере уж достигает девяноста сантиметров».
Поверили в Москве или не поверили, но два самолета выслали. Машины приземлились на сорокасантиметровом льду, разгрузились, приняли раненых и взлетели.
* * *
22 января прискакал связной с центральной базы с извещением о том, что в штабе на мое имя получена важная радиограмма. Я немедленно выехал в Штаб. Здесь мне торжественно преподнесли уже расшифрованную радиограмму о том, что мне присвоено звание Героя Советского Союза, а пятьдесят партизан нашего отряда награждены орденами. Мои помощники капитан Черный и Брынский были награждены орденами Ленина.
20. Прощальная
Что почувствовал я, когда прошел первый шум поздравлений и когда я смог остаться наедине с собой? Разумеется, огромную радость и гордость, и хотя я тут же одернул себя, потому что нет худшего порока, чем зазнайство, а человек, вообразивший, что достиг совершенства, мертв, но гордость все-таки была. Гордость великим народом, который поднял меня из самых своих недр и дал приобщиться к своим подвигам и великой своей славе. И множество чувств и мыслей поднялось из глубины моего сознания. Я думал о том, что сделано, вспоминал дорогих погибших друзей и болезненно ясно ощутил, что многое сделано не так и впредь должно делаться иначе. В молодости иной раз и любовь и счастье приходят сами и их берут без раздумья. Зрелому человеку все — и любовь и награду — принимать нелегко, но, может быть, и чувства его от этого глубже.
И тут пришли мысли о сыне, о любимой. Я подумал, что увижу их не в мыслях, и не во сне, а вполне реально — живых, своими глазами, и радость охватила меня, и нетерпеливо забилось сердце — скорее бы самолет!
Но времени, для того чтобы предаваться думам о Москве и о будущих встречах, не было. Мне сообщили, что из-под Ковеля возвращаются лейтенант Сазонов и Анатолий Седельников с большим отрядом партизан, и я должен был выехать в Юркевичи, чтобы их встретить.
Сазонов уходил на задание с группой в пятнадцать человек, а вернулся во главе целого «войска» почти в две сотни бойцов, большинство из которых было в немецких мундирах. Я принял рапорт Сазонова.
Под Ковелем Седельников связался с местной партизанской группой, находившейся под руководством шестидесятилетнего поляка Бужинского. С помощью разведчиков Бужинского Седельникову удалось установить, что железнодорожный мост через реку Горынь на линии Лунинец — Сарны охраняли сто тридцать человек, собранных гитлеровцами главным образом из военнопленных. Два фашистских ефрейтора и один фельдфебель командовали этим подразделением. Анатолий совместно с Бужинским установили связь с охраной моста, распропагандировали этих людей, и они, перебив гитлеровцев в количестве ста двадцати шести человек, с оружием ушли в лес и сдались в плен партизанам.
