— Садись, — грубо осадил его Роман. — Нашёл время! Небось не дамочка, чтобы с тобой объясняться. Да… так о чём я?
Он задумался, потом посмотрел на Сергея.
— Ладно, пока объясню. Тут всякие разговоры были. Много всяких… Одним словом, решили так, что шахта вроде сама по себе, а Совет, ревком, дружина — сами по себе, отдельно.
— Это почему же? — Сергей обвёл глазами присутствующих, прося объяснения.
— А так! — сдерживая раздражение, Роман положил свою тяжёлую ладонь на стол. Должно быть, эту мысль ему уже доводилось отстаивать в нелёгком споре. — Когда народная власть окончательно и везде победит, то какая будет у неё главная трудность? Мы думаем, что труднее всего будет раскрутить заводы и фабрики. Производство поэтому надо блюсти — сколько хватит сил. Покуда казаки не трогают тех, кто просто работает, надо чтобы шахта жила. А те, кто с оружием, и Совет, покуда можно — будут находиться тут, а припечёт — уйдут за Кальмиус или ещё куда…
В его словах была своя правда. Ещё раз объяснив (наверняка — не только Сергею) свою позицию, управляющий Роман Николаевич перешёл к делам производственным.
Странное дело: в эти тревожные дни Назаровка неплохо работала. Люди посуровели. Они уже спускались в забои не только для того, чтобы, как тут говорили, «заработать копеечку». Была в их действиях и более высокая цель. Они и восьмичасовую упряжку сохранили больше для принципа, потому что в эти дни при необходимости согласились бы оставаться в забоях хоть на сутки. Что именно укрепляло их упрямство, пожалуй, и сами до конца осознать не могли.
…Слякотная поздняя осень грохотала как грозовое лето. В Макеевку прибыли дополнительные части во главе с калединским полковником Балабановым. Они арестовали членов Макеевского Совета и увезли в Ростов. Есаул Чернецов прошёл с карательными акциями по ясиновским шахтам, разгромил Советы в Ханжонкове, Буросе, на Берестово-Богодуховском руднике. Нападал он и на Прохоровские копи, но там рабочие дружинники встретили карателей огнём, убили офицера и несколько казаков. На помощь прохоровцам пришли отряды с соседних рудников, и казаки отступили. Надолго ли? А Назаровка пыхтела в прямом и переносном смысле. Дилинькали звонки на стволе, дымила кочегарка, грохотали по эстакаде вагонетки. Суток трое бушевала метель — и это было самое спокойное время для работы. Приходилось только расчищать узкоколейку, чтобы гонять уголь на станцию. Истекали последние недели такого непостижимо ёмкого, вместившего две революции, семнадцатого года.
Роман работал за троих. Каждый день, если только не бывал в отъезде, спускался под землю, наведывался в забои, проверял водоотлив, лазал по всем выработкам, появляясь перед людьми неожиданно. «Вроде из угольного пласта выходит, как призрак Ивана Шубина», — говорили шахтёры.
Однажды у него с Сергеем произошёл интересный разговор. Дело было в субботу, после наряда, когда он уже отдал распоряжения своим немногочисленным командирам: бухгалтеру, инженеру, мастерам… Потом посмотрел на Сергея и сказал:
— А ты задержись немного.
Когда все ушли, почти дружески попросил его выйти на работу в воскресенье. Может, мол, случиться, что и ночь придётся прихватить. На неделе он, Роман, зашёл в здание подъёма и увидел, что облицовка барабана, на который навивается главный канат, износилась.
— Понимаешь, гребни бабашек истёрлись, канат вот-вот пойдёт внахлёст, уже скользит, трётся виток об виток, что раньше наложен. А он, зараза, сидит и не видит.
— Кто он?
— Машинист подъёма. Кто же ещё? Случись это при старой власти, я бы ему морду набил. Это же неделя-другая — и канат пропал. А где я теперь новый возьму?!
Короче, Сергей должен взять двух-трёх слесарей и в воскресенье, когда добытчики не работают, перебрать облицовку барабана, пересыпать дубовые бабашки, из которых набирается его рифлёная поверхность. Это кусок работы. А он собирался в воскресенье сходить на Ветку, проведать мать.
Роман прочёл на его лице огорчение и перешёл вдруг на давно забытый дружеский и вместе с тем покровительственный тон.
— Помнишь, как я тебя в шахте нашёл и что потом пошло-поехало? Да, Серёга, мы друг дружке вроде бы крёстные. Так вот тебе мой совет: самую растакую-разэтакую работу бери как подарок. Хватайся, вроде тебя за бесплатно отдали в академию. Ну когда бы ещё тебе — чёрному таракану из щелястого барака — такую учёную работу доверили? Учись, тогда при новой власти самым нужным человеком будешь. Таким, что… ну, раздень тебя догола, а ты ничего не потерял! Такая, значит, цена тебе будет.
И воскресным утром, едва наступил поздний стылый рассвет, слесари собрались в просторном и всегда пустынном здании подъёмной машины. На шахте это самое «не по размеру» строение. В кирпичной коробке стоит посередине шипящее и ухающее сооружение с огромным барабаном, на который навивается и с которого сбегает стальной канат. Как виток, так метров пять. Канаты убегают вверх, в большое, никогда не закрывающееся окно в крыше и дальше через огромные колёса-шкива опускаются в ствол. Зимой и летом, не смотря на сквозняки, здесь пахнет извёсткой и керосином.
Сергей взял для работы австрийца Ивана-цацу и Веньку Башкирова. Разумеется, вызвали и машиниста. Прогнали вверх-вниз по стволу клеть, чтобы посмотреть, где тут на барабане канат «зализывает». Как и всякую серьёзную работу начали с раскачки: что-то надо перенести, с кем-то договориться, подобрать инструмент. А тут с рассвета где-то в степи стали постреливать. Потом всё чаще…
Выстрелы доносились со стороны Щегловки. Когда земля укрыта мягким, ещё не смёрзшимся снегом, звуки долетают округлыми, вроде уже потёртыми. Слесари, тревожно переглядываясь, продолжали работать.
Пока что это их не касалось. В Назаровке ещё до рассвета на террикон поднимался дружинник. Оттуда степь просматривалась на несколько километров. В будние дни терриконщик, который работал наверху, возле опрокида, тоже брал с собой винтовку. В случае опасности он должен был дать сигнал.
Постепенно дело раскручивалось. Сергей точно рассчитал: неторопливый Иван-цаца выполнял работу, где нужна была дотошность, а Венька Башкиров — «Налётчик» (такая у него была кличка) — где ломом подвинуть или свинтить заваренную ржавчиной гайку, поработать ключом «всех осьмых» — как называли молоток и зубило.
Стрельба в степи поутихла, но около полудня началась снова и быстро нарастала. Венька, который оттягивал далеко в сторону снятые с барабана витки каната, приоткрыл двери на улицу и присвистнул. С несвойственной ему тревогой сказал:
— Наши уходят…
Сергей, австриец и машинист — все подошли к двери. Через шахтный двор, царапая низкое небо примкнутыми штыками, уходили дружинники. Строй был неровный, шли и по двое, и по трое в ряду, провожаемые несколькими женщинами и пацанами.
Под эстакадой появился Роман. Решительно приминая сапогами грязный снег, направился к слесарям. Остановился возле открытой двери подъёма, рядом с Сергеем, хмуро смотрел на уходящих дружинников. Когда они скрылись за артельными балаганами, повернулся и вошёл в здание, как бы приглашая слесарей за собою. Переступив порог, внимательно осмотрел, что они успели сделать, постоял в задумчивости, потом, как бы очнувшись, сказал:
— Ушёл Четверуня… Под Щегловкой серьёзное дело заварилось. Между прочим, мне тоже хотелось бы убежать вместе с ними. — И пошёл к двери. Уже взялся за ручку, чтобы открыть, но задержался: — Постарайтесь побыстрее закончить… Да! Если у кого есть оружие, тут или дома — побросайте в шахту. Потом достанем. А то казаки у кого найдут — могут и повесить. Я знаю. Им такой приказ дан.
— И ты наган выкинул? — спросил Сергей, чтобы уколоть его.
— Я — управляющий, — сказал Роман и вышел.
А стрельба в степи всё ближе и чаще. Время от времени доносилась скороговорка пулемёта. Слесари работали молча, словно стыдясь друг друга. Только позвякивали ключи.
И вдруг длинная-предлинная пулемётная очередь послышалась где-то совсем неподалёку и не в той стороне, куда повёл дружинников Прохор. Посыпались хлопки винтовочных выстрелов. Слесари выбежали из помещения. Бой разгорался сразу за Назаровкой, за давно заброшенным Третьим номером или чуть дальше.
Снова появился Роман.
— Простудитесь, — заметил язвительно. — Машину раскидали, а кто будет собирать?
Вернулись в помещение, только работы уже не было. Прислушивались к звукам недалёкого боя, а он то затихал, то разгорался. У Сергея сердце как перед напастью — заиндевело от напряжения. Вдруг двери распахнулись, и через порог, шатаясь, ввалился рябой малый, волоча за собою винтовку. Он глотал воздух, как рыба на сухом, грязные ручьи пота стекали из-под суконной шапки. — Казаки… Щас будут!
Венька взял у него винтовку и сунул глубоко под машину, в окошко бетонного фундамента. Носком сапога затолкал туда же ворох промасленной пакли.
