— Эй, кто тут есть, выходи! — вдруг громко выкрикнул Пантелеймон.
Молчание.
Затаились и те, что двигались к машине с боков.
Никто не ответил и на повторный окрик старшого.
Тогда Пантелеймон закричал что было голосу:
— А ну окружай. Гранаты к бою!
И одним броском преодолел расстояние, отделявшее его от машины.
Ломая кусты, подбежали все остальные.
Взглядам их представилась довольно потрепанная полуторка. Обошли машину кругом.
Лобовое стекло кабины было изрешечено пулями. Сиденье залито кровью. Следы пуль имелись и на бортах. Однако ни живых, ни мертвых около машины не было. Заглянули в кузов. И тут возглас восхищения вырвался у всех: машина до бортов была загружена добром, представлявшим по военному времени немалую ценность. Полицаи лезли в кузов, ворошили товары, перебрасывались радостными репликами. Тут была и одежда, и коробки с часами, дамскими украшениями, и консервы, мешки с сахаром, и еще какие-то ящики...
Но Пантелеймон, как самый опытный, первый разглядел мешки и ящики среди меховых шуб. Пока другие определяли, золотые или нет кольца, цепочки и брошки, он распорол ножом один из бумажных мешков с сургучными печатями. Пачки советских денег посыпались из широкого разреза...
— Эй, там! Ничего не трогать, в карманы не совать! — прикрикнул Пантелеймон на своих помощников. — Все подлежит сдаче немецким властям.
— Ну уж ежели по колечку возьмем, да по часикам, немецкие власти, не обедняют, — недовольно пробурчал Басарыга, самый пожилой из труппы.
— Я те покажу! — потряс кулаком в воздухе Пантелеймон. Но сделал он это явно для острастки. Он прикидывал про себя, имеют ли сейчас ценность советские деньги для него лично, и стоит ли их прибрать к рукам. А, может, есть что-нибудь более существенное в этих мешках, кроме бумажек? Деньги, судя по всему, из банка, а ведь там хранятся не только ассигнации. Наверняка, было там кое-что поценнее этих побрякушек из универмага, хотя и они тоже не помешают. Вот только народу слишком много всю эту картину наблюдает...
Пантелеймон, крикнув еще раз своим головорезам, чтобы ничего не пихали по карманам, снова принялся ощупывать мешки с сургучными печатями. Так и есть! Глухое звяканье, которое раздалось в брезентовом мешке, вселило в его душу надежду.
Но монеты оказались медными. «Кой черт их пихал в машину!» — выругался про себя Пантелеймон. В лихорадочной спешке он протыкал мешок за мешком. Серебрушки, медь, серебрушка... Ага! Советские серебряные рубли и полтинники чеканки двадцатых годов наполняли целый мешок. Самый маленький мешочек с самым большим числом печатей, наклеек и шнуров, заставил сердце Пантелеймона радостно дрогнуть. Вот оно!
И тут же ощутил на себе чей-то взгляд. Буза следил за действиями своего старшого. Пантелеймон встретился с его взглядом, отвернулся. Нарочито небрежно сунув заветный мешочек поглубже, он сказал хрипло:
— Ну чего, хлопцы, робить будем? Кто из вас шоферить может?
— А чего тут шоферить, когда баки пробиты и бензин весь вытек, — промолвил молчавший до сих пор хмурый Лысюк. — На этой машине далеко не уедешь...
— Вот что, хлопчики, — заговорил Пантелеймон. — Давайте толканем машину. Нас пятеро, приналяжем, да вытолкаем ее на дорогу.
Расчет у Пантелеймона был прост: надо, чтобы все собрались в кучу, а потом рубануть по ним, безоружным, из автомата...
Когда все слезли и собрались у заднего борта, он тоже выпрыгнул из кузова, поправил на шее «шмайссер».
— Сейчас я дорогу пошукаю.
Буза, стоявший у колеса, проводил старшого настороженным взглядом. И вдруг страшный удар поверг его на землю — больше он ничего не помнил...
...Пантелеймон успел лишь отойти за кусты, росшие впереди машины, как рванули один за другим три взрыва.
Старшой ничком ткнулся в траву, боясь поднять голову. Нет, как будто не ранен. Машина и кусты закрыли его от осколков. Что же это взорвалось? Заминирована была полуторка? Но почему три взрыва? Да и слабоваты для мины. Скорей всего ручные гранаты. Но кто их бросил? Значит, это засада?
Подниматься Пантелеймон не торопился. Выжидал. Он слышал стоны своих сподвижников, но на помощь им не спешил. Гадал: заметили ли его? Потом, стараясь не шуметь, отполз так, чтобы видеть машину сбоку. Какая-то фигура появилась из-за кустов. Так вот кто бросил гранаты!
Пантелеймон взял автомат наизготовку, оттянул затвор. Он видел, как неизвестный подошел к машине, осмотрелся, махнул кому-то рукой. Вышел еще один, остановился, разглядывая убитых. До старшого донеслись обрывки тихого разговора: говорили по-русски. Не раздумывая больше, Пантелеймон нажал на спуск. Автомат его захлебнулся от длинной очереди. Двое пришельцев упали.
Минут сорок лежал, наверное, Пантелеймон, боясь пошевелиться. Было тихо. Стихли и стоны полицаев. Старшой не сомневался, что пули его автомата тоже посодействовали этому... Впрочем, он не опасался, что заденет своих — специально взял пониже — оно даже и лучше, возни меньше... В мозгу стучало: или они видели, как я уходил, или... Да нет, не полезли бы тогда под пули...
Соблюдая все предосторожности, Пантелеймон поднялся. Сменил магазин «шмайссера» и, держа его на боевом взводе, с опаской пошел вперед: а вдруг и в него уже целятся? Но как магнитом его тянуло к мешкам с печатями.
У машины ой увидел изуродованные тела своих бывших подчиненных. Беглого осмотра было достаточно, чтобы убедиться, что все они мертвы. Не подавали признаков жизни и незнакомцы. Он оглядел их: один был в форме лейтенанта НКВД, другой — в штатском. Штатского очередь прошила насквозь, у лейтенанта пулевое отверстие виднелось под глазом. Больше всех уцелел Буза: похоже что ему перебило ноги, да осколки, видимо, довершили дело.
Пантелеймон долго не раздумывал. Убитых здесь оставлять нельзя: надо же доказать начальству, что все они погибли. Да и родственники будут допытываться: где тела? А как скажешь: где? Везти посторонних к машине Пантелеймону вовсе не хотелось: слава богу, от одних нежелательных свидетелей отделался...
Трупы — это потом. Прежде всего, он вытащил заветный мешочек, потом собрал коробки с драгоценностями и часами из универмага, сложил все в мешок и унес в телегу. Замаскировал сеном, потом принялся за неприятную работу.
Прежде всего, оттащил в лесок тела незнакомцев, забросал травой, ветками. Документы их его не интересовали. Точнее, уж очень он торопился: а вдруг кто еще нагрянет?
Не всякий бы смог так хладнокровно возиться с останками своих бывших товарищей, но Пантелеймон был прирожденный мясник. Уголовник в прошлом, он спокойно убивал любым оружием, не испытывая при этом никаких эмоций. А сейчас его волновало только одно: как припрятать от всех машину...
