Я жестом ее прервала:
— Брось, Мартина, все это не имеет значения.
— Ты не начала меня ненавидеть?
— Ну, ты довольно вредная корова… — Она ухмыльнулась. — Но я больше на тебя никогда не рассержусь. — Она радостно заулыбалась. — Я тебя не виню. Я виню его, Роджера.
— Что ты!
— Он умеет… обаять людей. И заставить их делать то, чего им не хочется, ради своих интересов, да так, что они уверены, что все сделано по их инициативе.
Мартина медленно кивнула головой.
И я поспешила сказать:
— Этот его замысел — просто ерунда по сравнению со всем остальным, что он сделал.
— Что он сделал? — спросила Мартина, и я проторчала у нее до четырех утра. Примерно в три тридцать пять утра Мартина откинулась на спинку, в два приема уничтожила батончик «Пикник» и назвала меня тупицей.
— Вот ты рассказала мне про Анжелу. О том, что, когда ты была маленькой, она была шикарной дамой, кормила тебя отличными завтраками и все такое, а потом вдруг изменилась, целыми днями валялась в постели и не хотела даже следить за собой.
— Да.
— Она рассказывает, что у нее бывали «непредсказуемые настроения», а Роджер не желал с этим считаться.
— Ну да.
— Все ясно! — закричала Мартина. — У нее была послеродовая депрессия! А твой папа просто этого не хотел замечать, надеялся, что само собой все решится. И наказал ее за то, что она не смогла справиться со своим состоянием, как будто она была в нем виновата! Неудивительно, что она завела любовника. Бедняжка!
— Послеродовая депрессия? — медленно проговорила я. — А такое бывает? Анжела нас любила. Иногда ей бывало трудно, но она нас никогда не обижала.
— Ты, правда, идиотка, — выпалила Мартина. — Если у тебя послеродовая депрессия, это вовсе не значит, что ты не любишь или бьешь своего ребенка. Конечно, и такое бывает. Я не хочу сказать, что все женщины любят своих детей, нельзя этого утверждать. Некоторые женщины не сразу привязываются к новорожденному. Конечно, ведь дети не такие милые, как, скажем… щенки. Иногда женщинам требуется время.
— Не буду спорить, ничего об этом не знаю.
Мартина помолчала, потом сказала:
— Отгадай, откуда я про это знаю.
— Откуда?
— С моей мамой все было точно так же.
— Да брось!
— Нет, правда.
— Я помню, ты рассказывала, что с тобой нянчились твои братья. Я думала, что просто у вас в семье очень заботливые мужчины. Мне очень жаль, что так с твоей мамой случилось.
— А мне тебя жаль, — улыбнулась Мартина.
— О-о! Меня? Ну да. — Я еще не совсем поняла, какое отношение ко мне имеет эта проблема. — Так что же… что случилось с твоей мамой?
— У нее были все последствия послеродовой депрессии. Озарения, тяга к самоубийству.
— Озарения? Это что… когда видишь свет?
— Нет, моя милая. Это когда видишь то, чего нет, — ласково разъяснила Мартина.
— Ужас, какой. Вряд ли у Анжелы было такое.
— У всех депрессия проявляется по-разному. Моя мама… Боже мой, ты себе представить не можешь… Она могла начать что-то делать, но потом неожиданно бросить. Например, соберется мыть плиту, встанет рядом с ней с тряпкой, потом вдруг забудется и спросит: приготовить вам всем чай?! А временами она вообще ничего не хотела делать. Но папа держался молодцом. Он готовил, убирал, водил ее к врачу. Сама она ни за что бы не пошла. Это ведь длилось не месяцы — годы. И она годами уверяла всех, что с ней все нормально, просто она устала. Она боялась сойти с ума. Брат ее бабушки повесился. В то время это было позорным пятном.
— Сейчас тоже.
— Ну да. Но папе было наплевать, кто что подумает.
— А вот у Роджера просто навязчивая идея, кто и что о нем подумает.
— Ну да, Роджер типичен для своего поколения. Тогда было очень важно, чтобы у тебя была совершенная, счастливая семья. Тогда карьера не была главным в жизни. Работа нужна была только для содержания семьи. Социальное признание… Тогда было нормальным годами работать в одной фирме, в одной должности. А отсидев в офисе с девяти до пяти, вернуться домой к своей маленькой женушке, у которой уже был обед на столе, и к своим четырем розовощеким отпрыскам. Именно этого хотел Роджер. Он на это надеялся, как и большинство мужчин его возраста и поколения. Но когда Анжела повела себя не как идеальная жена, он не смог к этому адекватно отнестись, для него это было ударом. Он испугался, что на него будут косо смотреть соседи и сослуживцы, что он прослывет неудачником. Что люди начнут болтать, пойдут сплетни. У него появилось ощущение, что его семья не укладывается в принятые рамки. Из этого он сделал один вывод: он не состоялся как муж и отец, а значит, и как мужчина. Это было для него позором. Теперь главным для него стало, чтобы об этом никто не узнал. Для него было важно стать достойным членом общества. Ты ведь знаешь, каковы люди. Если решили, что с тобой что-что не так, сразу думают — это заразно. Начинают при виде тебя переходить на другую сторону улицы. А это, Ханна, для твоего папы было бы самым страшным. Поэтому он пошел по самому легкому пути: убедил себя, что у Анжелы все в норме.
— Как это понимать? — прошептала я.
— Да ты сама посмотри! Бедная женщина, через что она прошла! Если бы я хоть что-то об этом знала, я бы плюнула ему в лицо, честное слово. Он ее обвинял, а она ничего не могла сделать. Он не разрешил ей пройти курс реабилитации. Ей так нужно было немного доброты, поэтому она и связалась с этим парнем из драмы! А Роджер ее опять наказал. И она ему все это позволила, потому что у нее был сдвиг в сознании. Он убедил ее, что она дурная женщина. Вот самодовольный болван! Он приносит зло.
— Тебя просто страшно слушать. Я чувствую себя… виноватой.
— Ханна, ты была ребенком. Откуда тебе было знать, что происходит. Он просто играл вами, тобой и ею.
— Бедняжка Анжела. Не представляю, как ей удавалось… существовать?
— Люди по-разному с этим справляются. Вот моя мама иногда начинала рыдать. Даже билась головой о стенку. Мы, когда это видели, сразу начинали орать, нам было страшно, но отец нас всех успокаивал. Мама могла проспать весь день или, наоборот, вставала на заре, а потом сидела, уставившись в одну точку несколько часов. Знаешь, я мало сплю. Думаю: высплюсь на том свете. Мне казалось, мама себя ненавидела. Папа как скажет ей, что она красивая, она тут же в слезы. Или она режет яблоко, а оно оказывается гнилым, она тут же начинает плакать, проклинать себя за неведение.
— Но… ей со временем стало лучше?
— Таблетки… снимали крайние проявления. От них она становилась приемлемой для общения. Была ни грустной, ни радостной. Просто в пределах нормы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
