— Мне? — Сен-Жермен пожал плечами, — Лично мне как графу Сен-Жермену — ничем. Она меня даже развлекает, если угодно. Мешает она вам, господин Питт.
Граф залез в карман и бухнул на стол премьера сверкающий изломами черный камень.
— Антрацит, — мгновенно определил Питт, — ну и что?
— У вас углем топят дома.
Питт кивнул. Ноздри его слегка расширились от нарастающего раздражения. У него столько неотложных дел, а Сен-Жермен так любит начинать издалека.
— А еще изобрели специальные машины, которые, поедая уголь, делают работу на мануфактурах. Это означает, что потребности английской промышленности превысили запасы обычных источников энергии — водяных колес, ветряных мельниц.
— Прогресс, — самодовольно отметил Питт, — достигается через преодоление затруднений. А не следование у них в поводу.
— Русские же изобрели машины, способные выполнять ту же работу, не поедая вообще никакого топлива. Они действуют от естественной перемены температур и возмутительно эффективны.
— Мы их непременно скопируем и изучим. Возможно, даже купим патент. В сущности, это очень хорошая новость.
Сен-Жермен только развел руками.
— Это уже было сделано. Увы, климат Альбиона слишком мягок. Западнее Вислы эти аппараты не хотят работать даже зимой. А если и работают, то — много хуже, чем у русских. Настолько, что конкуренция будет сильно затруднена. Пока — пока эти устройства стоят дороже паровых машин, и окупаются медленнее. Но они совершенствуются с каждым годом. В сущности, господин премьер-министр, у вас осталось не так уж много времени для того, чтобы спасти английскую промышленность от разорения. Боже упаси, к власти придет оппозиция — виги такого просто не поймут.
— Не такие уж они ослы, — буркнул Питт, — не такие… Но войну я бы им не доверил, это верно. И тем не менее, граф, в вашей логике есть изъян. Британская империя не замыкается в пределах одной только Англии. Если это будет экономически целесообразно, мы разместим основные центры нашей промышленности в Канаде, на побережье Гренландии — она сейчас почти бесхозна, на том новом южном материке, который открыл недавно один из наших лучших капитанов, Джеймс Кук.
— Я с ним разговаривал. Там недостаточно скверный климат.
— Еще что-нибудь найдем. Знаменитый неизвестный южный континент, например. Пока Британия правит морями, это не представит для нас проблем. Однако вы действительно заставили взглянуть на мою политическую систему по-новому. Вы уверены, что в пределах ближайших десятилетий конкурентоспособными останутся только экономики Британии и России?
— Возможно, еще Швеции и Дании.
— Ясно. Благодарю вас за разговор, но мне действительно пора мчаться в парламент…
Питт коротко кивнул и торопливо вышел. Сен-Жермен загадочно улыбался. Кого-кого, а уж Питта он видел насквозь. Включая роящиеся в мудрой голове мысли о британской монополии. Монополии на конкурентоспособную промышленность. Мастерская мира… не пора ли воплотить этот образ в жестокую действительность?
На этот раз собрались втроем, без совещательных голосов. Два императора и князь-кесарь.
— Ну, государи, и как вам второй меморандум Тембенчинского? — с порога поинтересовался Румянцев.
— Первый был подделкой, — заметил Иоанн, — а этот — действительно его работа?
— Именно. Скажу больше — первый написал я. Ну, не совсем я, а несколько моих борзописцев. Тот предназначался для публикации. Этот — не знаю. Как решим. Я бы пока не рисковал.
— Но там же изложены очевидные вещи! — удивился император Петр.
— Очевидных-то вещей люди более всего склонны не замечать, такова уж их природа, — откликнулся Иоанн, — тем более собрать их вместе и рассортировать в нужные кучки. Чтобы наглядность по глазам резала. И оставалось только соглашаться с автором.
— А мы с ним соглашаемся?
— Я — да.
— В части анализа обстановки — да. Но его рекомендации…
Документ, для простоты именуемый вторым меморандумом Тембенчинского, автором был обозван докладом «О соотношении темпов развития Империи, роста ее внутренних сил и внешней угрозы». И был чрезвычайно тревожен. Как грубо и коротко выразился Румянцев:
— Мы — мыльный пузырь.
А Европе пока еще кажется, что паровой каток. Тут помогла и всеобщая воинская подготовка, и быстрый промышленный рост, и агрессивная внешняя политика. Мыльный пузырь выглядел, как паровой каток, вел себя, как паровой каток — и казался всем паровым катком. До первого столкновения. Проблема была в том, что столкновение было неизбежным.
С населением в семнадцать миллионов человек трудно говорить о шансах отбиться от всего остального мира. Даже если этот мир замыкался в рамках Европы.
Низкое народонаселение сдерживало и промышленный рост. Найти вольнонаемных рабочих становилось все труднее и труднее. Стальной плуг, позволивший — наконец — поднять черноземы и степную целину, свободная раздача государственных земель в обработку сделали свое дело. Освобожденные с малыми наделами, крестьяне перебирались на новые места, но не в города, а туда, где давали большие земельные участки. Это позволило создать три новых казачьих войска. Зато граф Строганов, как глава коммерц-коллегии, уже не раз требовал ввести работную повинность наподобие воинской.
А дела требовалось воплощать одно другого масштабнее.
Постоянная армия, чтобы не лежать на работающем населении бременем, была сокращена до девяноста тысяч. Из них двадцать держали проливы, десять охраняли столицу, тридцать — изображали резерв, прочие были равномерно размазаны по необъятной границе. Гарнизонную службу несло ополчение с переменным составом. Еще сто тысяч. И это было все. Королевская же Франция, бившаяся в Семилетнюю войну явно спустя рукава, последовательно бросала в сравнительно маловажный для нее конфликт по двести-триста тысяч человек в год. Фридрих их уничтожал — по частям, но через год ему приходилось начинать все сначала.
А еще у Европы был резерв в виде Турции. Шестьсот тысяч она могла выставить — снабжать не могла. Потому слала в бой по частям. Если эти силы упорядочить и перевооружить — судьбы русских укреплений в Босфоре становились сомнительными.
А еще были колониальные войска. Их пока ни разу не использовали в Европе. Но могли и привезти!
— Дети теперь меньше мрут, — сообщил Иоанн, — но, как тут верно замечено, вырастут они только через полтора десятка лет. И то на первое поколение земли хватит.
Естественный прирост в этих условиях даст нам паритет с Европой к середине следующего столетия. Воевать же придется лет через пять. А то и раньше.
— Традиционные иммиграционные проекты дают триста-четыреста тысяч в год, — отметил Румянцев, — к нам едут немцы, сербы, греки и остальных понемногу. И я не вижу принципиальной причины ограничивать проект этими нациями. Машина миров даст нам приток населения, который Тембенчинский оценивает в десять миллионов за год.
Но обычной уверенности в его голосе не было. Дело было в том, какое население должна была предоставить машина миров. Аппарат, созданный по принципу от противного. Средство для того, чтобы любое существо, уходящего из своего мира в темную зону, попало в ближайшие окрестности машины миров. Не передатчик, а приемник разумных существ.
— Вот такого вот населения, — император Петр бухнул на стол толстенный альбом, — и заметьте — все существа, здесь изображенные, немного искажены. Чуть облагорожены, малость приукрашены. Это художница из свиты князя рисовала. Причем по памяти с книжных миниатюр.
— А у Тембенчинского уже есть собственная свита? — буркнул Румянцев, — Он, кажется, пока не царь…
— Ну, я сказал немного не так, Петр Александрович. Всякий большой человек обрастает командой. Ты, что ли, исключение?
Иоанн между тем пролистывал акварельные зарисовки.
— Чудовища, — констатировал он, — как и сам князь. Теперь я понимаю, что он просто похож на человека. И очень хорошо притворяется.
Петр пожал плечами.
— Если судить по Платону, что человек есть петух без перьев с плоскими ногтями, то нет. А если он тело, обладающее душой — то да. Кстати, тут есть еще человекообразные. Но я полагаю, надо принять принципиальное решение. Принимать всех, или попытаться обойтись собственными силами.
— Это не совсем так. Нам надо определить, являются ли они хотя бы просто созданиями Божьими. Я уж не говорю про образ и подобие…
— А что, образ и подобие — это две руки, две ноги, между ними брюхо? — спросил Румянцев, — Тембенчинский мне всегда не нравился как подчиненный. И всегда нравился именно как человек. И обратите внимание — все изображенные здесь существа выглядят целесообразно. Естественно, если угодно. Это не химеры.
Иоанн с придирчивым сомнением стал снова рассматривать изображения иномирян.
