после чего, немного погодя, маршал брал со стола тонкую свирель, завлекающе играл на ней, и на тонкий прозрачный звук из-под тахты выползал Кадима, вытягивал, выпрямлял бескостное тело и оцепенело наставлял омерзительно тоскливый взгляд на что-то рядом с маршалом.
Маршал, не прекращая игры, осторожно придвигал к нему миску молока, и Кадима, изгибаясь дугой над вожделенной жидкостью, лакал и лакал молоко своим узким длинным языком и потягивался, извивался при этом. Из комнаты сначала выходил Бетанкур; Кадима, покачиваясь, шел следом, леденя кровь в жилах бедного карлика. Миновав несколько дверей, великий маршал оставлял малую свиту в коридоре и вступал в блистающую великолепием комнату, где, осадив низкий столик, четыре генерала дулись в карты. При появлении маршала игроки рьяно срывались с мест, проливая шипучее, и каменели, вытянув руки по швам, а маршал, уставясь на искристую лужицу, говорил: «Прошу сесть, господа генералы» — «Нет, нет, мы постоим, грандисси…» Но маршал настаивал: «Садитесь, говорю». Они сидели прямо, не шевелясь; великий маршал прохаживался, подозревая их в дерзости: «Скажи-ка, стоять у меня желают — чтоб не вскакивать, отвечая мне!.. — и спрашивал генерала-красавчика — Как жизнь, мой…» — «Благодарю, маршал! — взлетал с места генерал. — Сами знаете суровую жизнь военных вр имя блага…» — «Садитесь, садись, как поживает донна Гумерсинда?» — «Благодарю, грандисси… — снова вскакивал генерал-красавчик, — имохалле…» — «А ты что поделываешь, добрый Рамос?» — «Благодарю, гранд…» — отвечал командующий карательным войском. «Садись, мой славный, а как госпожа Артидора, генерал Хорхе?» — «Хорошо, маршал, на диете она у нас…» — «Отлично, садись, а шалунья Маргича?» — «Ах, все так же шалит…» — «Садись, садись… Как обстоят дела в отборных частях?» — «Хорошо, маршал, — снова срывался с места генерал-красавчик. — Благодаря вашей милости — хорошо, начищены, надраены». — «Очень хорошо, садись, так и должно быть, отборные — значит отличные. Смотри, ослабишь дисциплину, мой генерал, глотку перережу, как себя чувствует очаровательная донна Гумерсинда?» — «Благодарю, грандисси… — как ужаленный испуганно подскакивал генерал, — имохал-ле…» — «Отлично. Ну а вообще как поживаете?» — «Спасибо, маршал, — все четверо стояли на ногах, — вашей милостью…» — «Садитесь, мои генералы, а теперь идите встречать меня в зале». Генералы строем, печатая шаг, выходили из комнаты; великий маршал встряхивал бутылку с шипучим, следя, как взрывались пузырьки газа. «Войско… Да, многое значат войско, армия…» Пузырьки неисчислимой массой уносились к поверхности, лопались, исчезали, и он снова встряхивал бутылку, и снова взмывали пузырьки, — развлекался слегка утомленный Эдмондо Бетанкур… Неторопливо выходил в коридор, где дожидались Кадима и позеленевший рядом с ним Умберто; маршал тихо стучал еще в одну тяжелую дверь, и перед ним мгновенно возникал Анисето с вместительным пустым мешком, нагишом, как обычно, и лишь в честь великого маршала в двух местах на нем красовались фиговые листья. Они важно подходили к высокой массивной двери, и по пояс голый исполин ударял молотком в огромный гонг, и при громко дребезжащих звуках растворялись тяжелые двери зеркального зала.
— Братья! Братья, далеки от нас Большие земли — Рим, Вавилон, Помпея и Рио-де-Жанейро, но зловонье и сюда докатилось! Неужели не чувствуете, трусы! Вдохните глубже, дышать вам пока еще не запретили, хотя вы и этого бы дождались… Но пришел я! — взывал к толпе в Городе ярмарок Мендес Масиэл, конселейро, стоя на бочке, в темноразвеваемом одеянии.
Музыка оборвалась, зал притих, замер, устремив взор к маршалу Бетанкуру. Он стоял в дверях, щурясь, чуть улыбаясь, пытливо разглядывая оцепеневших гостей. Сопровождали его трое: двое сзади — хранитель драхм голый Анисето и личный палач холоднокровный Кадима, а карлик Умберто стоял бок о бок (точнее — голову о бедро) с ним — для контраста, чтоб оттенить. Великий маршал озирал прервавших танец гостей — руки у блистательных кавалеров застыли на спинах обольстительных дам, а те, что невольно оказались спиной к окованной серебром двери, до предела повернули головы, благоговейно взирая через плечо на великого Эдмон-до Бетанкура. Неколебимый, несгибаемый маршал разглядывал гостей: вот его правая рука, его десница, полковник Сезар с супругой — прекрасной племянницей самого маршала, Стеллой, вон генерал-красавчик с прекрасной супругой Гумерсиндой и король крупного рогатого скота, командир отряда охраны порядка дон Риго — обширны были его стада; вон командующий карательным войском генерал-добряк Рамос и старейшина труппы пожилых Порфирио с дочерью своей донной Чайо и зятем — молодым красавцем Рамиресом Киспе, благодаря внешности выплывшим из Нижней Каморы, в недавнем прошлом искуснейший кошаче-ковровый охотник, уличенный, схваченный и к отсечению руки приговоренный, огромными стараниями и молениями уродливой Чайо из беды вызволенный и в мужья ей определенный, ныне — человек достойный; его неразлучный приятель, столь же красивый Масимо… Масимо — помните Сантоса? Не забыли?.. Генерал Хорхе с супругой Модиетэ Артидорой и дочерью — шалуньей Маргичей; повскакавшие с кресел и окаменевшие ка-морцы, краса-горожанин Сервилио со свитком в руках; богатый торговец вислощекий Артемио Васкес; и Ригоберто — отъявленный бандит, самый страшный нижне-каморский головорез, приглашенный экзотики ради, незаметно окруженный переодетыми офицерами; засекреченный великий изобретатель Ремихио Даса с безмолвно печальными глазами, с пересохшим, как всегда, ртом; бывший карманщик Педро Карденас, возведенный на пост главного проверщика Анисето, Масимо и множество им подобных сборщиков; на удивленье короткопалый и хрупкий, знатный аристократ Гермоген Карраско; несравненный мастер своего дела засекреченный банщик-терщик маршала лейтенант Алфредо Эвиа; придворный стеблегорлый лирический тенор Эзекиэл Луна; главный прокурор, прямолинейный, резавший правду-матку в глаза Ноэл; и Мичинио, с надменным развязным взглядом свинцово-пепельных от края до края глаз, таивших раскаленные уголья, страшный Мичинио, в самого Кадиму всадивший как-то нож, но спустили ему — нужный был каморец; Петэ-доктор, во всей трехъярусной Каморе известный добротой и прямотой и, несмотря на это, непривычно ласково для Каморы называемый всеми Петэ-дядюшкой. С надеждой взглянул на него скиталец — не чудится ли доброе лицо здесь, в Каморе? Не брат ли Александро?.. Приглашенныи для подтверждения демократичности маршала мелкий шпик-уличитель хлипкий Чичио и истинный уличитель, с малолетства выдаваемый за глухонемого, обладатель абсолютного слуха Эстэбан Пэпэ; проверенные верные служители, а наверху, на галерке, как птенец в гнезде, бравый духовой оркестр и повернувшийся к маршалу руковскинутый малый повелитель умолкших музыкантов; и один-единственный, кто по-прежнему небрежно сидел в кресле — о дерзкий! — надменный, независимый Грег Рикио. Великий маршал шевельнул пальцем в сторону оркестра — маэстрино, прошу! — и вновь загремела бравурная музыка, закружились блестящие пары, развевались роскошные платья, колыхались, пылая, языки бесчисленных свечей, и то тут, то там, повсюду — ах! — дробился радужно луч, просверкнув в эполетах, в изумрудах-брильянтах-рубинах-перстнях-ожерельях-серьгах, и весь этот блеск
