ногах, сообщая Дженни, какой ответ хочет от нее услышать.
Однако волшебных ботинок на нем не было, так что Дженни не отвечала. Она ехала пристегнутой к стене в темном кузове. Джордж не особенно за нее волновался на протяжении пути, но когда до места назначения остался какой-то час, забеспокоился что твоя ищейка. Каждые десять минут требовал остановить фургон и бегал проверять крепления — а вдруг она там отстегнулась и теперь кувыркается в собственных мозгах?
Внутри фургон выглядел, как монашеская келья, устроенная в аппаратном зале телестанции. Видал я паркетные доски, которые были шире и мягче, чем койка Джорджа. Все здесь, что предназначалось для него, было дешевым и неудобным. Поначалу я даже удивлялся, во что тут вложена упомянутая четверть миллиона. Но всякий раз, когда луч его фонарика пробегал по мозгам Дженни, я понимал все больше. Мозги Дженни представляли собой самую хитроумную, самую сложную, самую прекрасную электронную систему. Когда речь шла о Дженни, деньги значения не имели.
На восходе солнца мы свернули с шоссе и поколдыбали по ухабам в городок, где располагался центральный комплекс «Фабрики домашней техники». Здесь начинал свою карьеру я, здесь начинал свою карьеру он, сюда он когда-то привез свою невесту.
За рулем сидел Джордж. Болтанка по колдобинам разбудила меня и что-то растрясла в нем. На него внезапно напало желание поговорить. Начал он ни с того ни с сего, как включившийся будильник:
— Я ее не знаю! Я же совсем ее не знаю, мальчик Джим! — Джордж ударил себя по тыльной стороне руки, пытаясь заглушить боль в сердце. — Я еду к совершенно чужому мне человеку! Когда-то она была очень красивой — вот и все, что мне о ней известно. Когда-то я любил ее больше всех на свете, а она разбила все, что было у меня, на мелкие осколки. Карьеру, отношения с друзьями, дом… всему настал капут! — Он ударил по кнопке на приборной панели и крикнул в мегафон на всю спящую округу: — Никогда нельзя идеализировать женщину! Запомни это, мальчик Джим!
Нас качнуло на очередной выбоине, он обеими руками вцепился в руль. И до конца пути молчал.
Мы подъехали к белому особняку с колоннами на фасаде — дому Норберта Хониккера. Норберт был заместителем директора исследовательской лаборатории ФДТ — и когда-то лучшим другом Джорджа. До того, как украл у него жену.
Во всех окнах горел свет. Мы припарковались перед домом за машиной врача. То, что она принадлежит именно врачу, было ясно по символу переплетенных змей на номерном знаке. Как только мы заглушили мотор, из дома вышел Норберт Хониккер в халате и тапочках. Он явно не спал всю ночь.
Руки они друг другу не пожали. И даже не поздоровались. Хониккер сразу начал заранее отрепетированную речь:
— Джордж, я подожду здесь, а ты заходи. Пока ты там, мой дом — твой дом. Вы с Нэнси вольны сказать друг другу все, что вам нужно.
Но Джордж совсем не хотел встречаться с Нэнси один на один.
— Мне… мне нечего сказать ей.
Он даже схватился за ключ зажигания, готовый завести фургон и рвануть прочь.
— Говорить будет она. Она всю ночь спрашивала о тебе. Она знает, что ты приехал. Только наклонись к ней поближе. Сил у нее не так много.
Джордж вылез и, волоча ноги, поплелся к дому. Он шел, как водолаз по дну морскому. Сиделка впустила его и захлопнула дверь.
— У него там лежанка есть? — спросил меня Хониккер.
— Да, сэр.
— Я, пожалуй, прилягу.
Мистер Хониккер улегся в койку Джорджа, однако расслабиться не смог. Высокий, грузный, в койке он не помещался. Помаявшись, он снова сел.
— Сигарета есть?
— Да, сэр. — Я протянул ему сигарету и поджег. — Как она, сэр?
— Будет жить. Но это сделало ее старухой вот так. — Он щелкнул пальцами.
Щелчок вышел очень слабый, почти без звука. Хониккер посмотрел на лицо Дженни и болезненно сморщился.
— Его ждет потрясение. Нэнси теперь совсем другая. Может, оно и к лучшему. Может, теперь ему придется посмотреть на нее как на такое же человеческое существо.
Хониккер встал, подошел к мозгам Дженни, тряхнул одну из стальных полок, на которых они размещались. Полка была приделана намертво. Хониккер только потряс сам себя.
— Господи… — пробормотал он. — Как глупо, глупо, глупо… Один из величайших инженерных гениев нашего времени. Живет в фургоне, женат на машине и проводит жизнь за торговлей домашними приборами, мотаясь между Саскачеваном и Флоридой.
— Он вроде человек умный, — заметил я.
— «Умный»? — переспросил Хониккер. — Он не просто Джордж Кастро. Он доктор Джордж Кастро. В восемь лет он знал пять языков, в десять освоил математический анализ, в восемнадцать получил степень доктора в Массачусетском технологическом университете.
Я присвистнул.
— У него никогда не было времени на любовь. Он считал, что вполне сумеет обойтись без нее — что бы там этим словом ни называли. Ему было чем занять голову кроме любви. К тридцати трем годам, когда он слег с пневмонией, он ни разу не держал женщину за руку.
Хониккер заметил под койкой волшебные ботинки — там, где Джордж их оставил. Он явно умел с ними обращаться.
— Когда его подкосила пневмония, он вдруг ощутил страх смерти. Ему постоянно требовалась помощь и поддержка медсестры. Медсестрой была Нэнси.
Хониккер повернул рубильник. Мозги Дженни загудели.
— Человек, который постоянно подвергается воздействию любви, развивает к ней определенный иммунитет. Тот, кто возможности развить его не имел, рискует едва ли не погибнуть от первого же контакта. — Хониккер содрогнулся. — Любовь смешала все в голове бедняги Джорджа. Внезапно лишь она стала иметь для него значение. Я работал с ним в лаборатории. По восемь часов в день мне приходилось слушать его разглагольствования о любви. Любовь вращает мир! Весь смысл существования мира — в поиске любви! Любовь побеждает все!
Хониккер, прикрыв глаза, вспоминал навык, которым владел много лет назад.
— Привет, милая, — сказал он Дженни и зашевелил пальцами ног.
— Пи-ве, кас-сав-чих, — ответила Дженни без всякого выражения на лице.
А потом повторила гораздо четче:
— Привет, красавчик.
Хониккер покачал головой.
— Голос у Нэнси теперь звучит иначе. Стал более низкий, хриплый… не такой текучий.
— Та-ке мо-ит су-тит-са с ка-им ха-ни наз-бо, — проговорила Дженни и тут же поправилась: — Такое может случиться
