Но об этом после, при свидании.
Писать мне трудно: вижу строчки, но не буквы. Это письмо писал с перерывами 3 дня».
Но не все еще сказано, и на четвертый день он снова берется за перо.
«Продолжение письма.
Я слышал, что состоялось заседание Менделеевской комиссии. Я непременно хотел в ней участвовать. Доктор не позволил мне выходить из дома, а мои родные не сообщили о заседании, которое я попросил бы устроить у меня на дому. Мне очень хотелось узнать о представленных на соискание премии работах, касающихся платины (геохимия платины).
Относительно происхождения месторождений платины уральского типа я расхожусь с большинством исследователей, но до сих пор тщетно ищу возражений, черпая иногда из критики только новые доказательства для своих соображений.
Я буду глубоко благодарен Вам, если Вы сможете сообщить мне о результате совещания».
Тут Александру Петровичу приходит в голову, что каракули его совсем стали неразборчивы, и Владимир Иванович затратит слишком много времени, расшифровывая их, и он выводит наискосок через всю страницу печатными буквами:
«Если трудно читать — не читайте, переговорим при свидании».
И все-таки еще не все сказано, и он снова разворачивает сложенный лист и макает перо в чернильницу.
«В новой работе Бетехтина... говорится, что ему посчастливилось изучить глобулярный хромит, тщательно сопровождая свои выводы рисунками. Они, однако, показывают несоответствие его соображениям. Ему неизвестна заграничная литература. И даже исследования Игнатьева...»
Все. Самое насущное сказано.
«Остальное при свидании».
Как-то, когда родные особенно напирали на него, требуя поменьше работать и поберечь себя, он сильно рассердился и закричал, срываясь на фальцет:
— Только в могиле ученый перестает работать!
Сад, в котором были и лужайки, и непроходимые заросли, и аллеи, и клумбы, ниспадал к речке Протоке, и, когда хватало сил, он шел до берега, находил пенечек, садился. Лето выдалось на редкость душное, часто полыхали грозы. Развелось много комаров, и окна на даче занавесили марлей. Лурье и Дмитриев ужесточили диету и прописали еще с десяток препаратов, одни из которых он принимал с минеральной водой, другие с компотом после обеда, а третьи ему вводили иглой, для чего на даче постоянно дежурила команда медсестер. А он просил одного лекарства:
— Касторочки бы... Больше ничего.
Но профессор считал, что этого-то как раз нельзя, ибо повредит сердцу, а оно и без того слабое.
Александра Александровна рискнула, улучила момент, когда медсестры его покинули, налила касторки. И впрямь полегчало! Он повеселел, гулял, ел с аппетитом.
Но слабость не проходила.
Его снова уложили в постель.
Его удручало, что около него дежурят, жаловался на медсестер.
— Что я у них один, что ли?
Ночь на пятнадцатое июня выдалась особенно душной. Занимались и гасли зарницы, все собиралась, собиралась и никак не могла разразиться гроза. Александр Петрович метался в постели:
— Сорвите окаянную марлю, задыхаюсь!..
Погасло электричество.
— Немедленно звонить на станцию!.. — забеспокоились родные и медсестры. — Через полчаса делать укол!.. Раздобудьте хотя бы свечку!..
Вдруг он отослал всех, тихо и внятно, как умел:
— Пусть все выйдут и оставят меня одного.
И его послушались, непонятно почему, и вышли. Когда они вернутся, то найдут его мертвым, и все останутся с неразгаданной тайной его последней воли.
Он был скрытный человек и никого не подпускал к интимным уголкам своей души... а что у человека интимней его прощальной минуты с миром?
Выйдем и мы с ними, не зная еще, каким застанем его, вернувшись в комнату.
Поток писем хлынул в особняк после опубликования в газетах правительственного сообщения о его смерти. Спешили выразить соболезнование артисты, пионеры, руководители государства, ученые, горняки, незнакомые люди.
М е л ь н и к о в П.П., командир Н-ской части, пос. Стрельно, 2-й танковый полк: «Вечером 15. VII в частях нашего гарнизона был проведен траурный митинг... Каждый командир, каждый боец следил за состоянием здоровья Александра Петровича. Для нас, людей рабочего класса, тяжела потеря Александра Петровича».
С удивительной точностью охарактеризовали общественное значение для России деятельности Александра Петровича и его вклад в дело революции известный физик, академик Д.С.Рождественский и его жена, профессор О.А.Добиаш-Рожденственская.
Д.С. и О.А. Р о ж д е с т в е н с к и е: «Вспоминается, как восемь лет назад на юбилее Н.Н.Кареева кто-то цитировал ответ на вопрос о его годах одного 73-летнего ученого: ...мне 37 лет. Мгновенно уловив соль ответа, А.П. сказал с лукаво-прелестной улыбкой: «А мне — 18». Ему было тогда 81.
В этом было для нас что-то вроде откровения: да, действительно, ему было тогда и осталось до конца жизни 18 лет, ему, всероссийскому старосте науки, жизнерадостному и полному веры в жизнь, с его милым лицом и серебряной головой.
Ему дано было — в преклонные годы застигнутому творческой бурей — не надломиться ее ураганом, понять ее великое значение, п р и н я т ь ее не извне, но изнутри, встретить ее не с опущенной, но с поднятой головой и с улыбкой привета вместе с дорогим таким же, как он, молодым Сергеем Федоровичем.
И в том, к а к он сумел принять, был великий шанс для нашей академии и был шанс для самой революции. И д л я н е е небезразлично было, что в его лице и на его примере она смогла уже в первые дни своего бурного расцвета принять старость и старческую мудрость. И следы этого счастливого сочетания, этой счастливой «встречи», несомненно, чувствуются во многих областях нашей жизни. Потому что и буре нужна тишина, и молодости нужна старость. Но в часы великой спешки нужна «счастливая встреча», чтобы это признать. Судьба, природа и история, а также его собственная мудрость и забота близких дали А.П. жизнь долгую, как бы для того, чтобы выполнить свою прекрасную задачу до конца».
Это изумительное письмо, содержащее выразительную оценку «встречи» мудрого президента с неистовой силой «творческой бури», показывает, что значение Карпинского в истории России и русской революции было понято современниками. Подчеркивание того, к а к о н принял революцию, полно глубокого смысла. Прими он ее не т а к, судьба академии могла бы сложиться по-иному, что, в свою очередь, не могло бы не отразиться на судьбе страны.
В.И. В е р н а д с к и й: «Люди нашего возраста переживают этот уход иначе, чем молодое поколение. Мне хотелось бы, чтобы Вы возможно скоро дали нашей стране «Жизнь и переписку А.П.Карпинского», Вашего отца, к которому Вы стояли так близко всю его жизнь... и этим путем сохранить драгоценный материал для истории русской культуры, в которой А.П. играл такую большую роль... Мы надеемся, этого может ждать наш народ от семьи Карпинских».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
