Есть в письмах Мусатова и такая изящная формула: «поэзия уходящего».
Конкретные архитектурные детали, реальные кринолины, позирующие персонажи, списанные с натуры на пленэрах берёзки, пруды и омуты, – всё лишь предлог, повод для размышления о «поэзии уходящего».
Очень хороших художников в истории русского искусства много. Мусатов – один.
М. Нестеров был так восхищён, увидев «Осеннюю песню», что, не удержавшись, сказал:
«Это Божьей рукой написано».
Но главная слава пришла после смерти: в 1906 г. Дягилев представил на выставке «Мира искусства» в Петербурге сразу 62 мусатовских работы, на русской выставке в Париже – 22. В Москве прошла его первая персональная выставка. Увы, все – после смерти.
«Есть школа Мусатова», – напишет Андрей Белый.
«Берега его творчества не определились для нас», – признается он.
А впереди были десятилетия забвения на родине.
И – возрождение славы, заслуженное признание потомков, – позднее.
А берега творчества так и не определились. Какие берега у гения?
Гений безбрежен.
Два чуда Бориса Кустодиева
Наши энциклопедические словари умиляют отсутствием нужной информации. Шумовой – масса. Тут и справки о многих Чудовых, Чудновых, Чудновских и Чудаковых, о которых порой с трудом вспоминают даже узкие специалисты. О Чудовом монастыре сказано очень целомудренно: упразднен после Октябрьской революции, «в 30-е гг. здания Ч.м. разобраны». И все. Какое мне сегодня дело до того, что некий рабочий рационализатор был членом ВКП/б/ с такого-то года. А вот про Чудов монастырь бы поподробнее. Но вот и слово «Чудо». Тоже сказано незатейливо: с одной стороны, сверхъестественное явление, вызванное вмешательством потусторонних божественных сил, с другой стороны – вообще нечто поразительное, удивляющее своей необычностью.
Как ни странно оба значения слова из старого словаря подходят к «удивляющим своей необычностью» жизни и творчеству замечательного русского художника – Бориса Кустодиева.
«Чудо в красках»
Его называли художником счастья, самым русским среди русских художников, создателем «русского чуда» в красках: если собрать всех персонажей его картин, возникает собирательный народ, образ русского человека – красивого и сильного, умеющего слаженно и дружно работать и красиво отдыхать, доброжелательного и совестливого, богобоязненного, чудесно возрождающегося из пепла, подобно сказочной птице Феникс после моров и вражеских нашествий.
– Что за чудо этот Кустодиев, – не раз восклицали посетители художественных выставок, с доброжелательной улыбкой и восхищением рассматривая его реально-сказочные полотна.
Открытие чуда. Детство автора этих строк прошло в небольшом чудесном русском городе, где картин Кустодиева не было, да и музея в те годы, где бы они могли экспонироваться, не существовало. Но в большой, чудом после разора, обысков, конфискаций, ссылки, эвакуации сохранившейся библиотеке деда я в раннем детстве обнаружил во время одной из своих книжных экспедиций скромную брошюрку-каталог выставки Бориса Кустодиева с автографом художника. Каталог украшали несколько рисунков, из которых я, ничего не зная о художнике, сделал вывод, что в тонкой книжечке – сказки.
Но там был сухой перечень картин и статья о творчестве мастера. В ответ на мое недоумение и вопрос:
– А я думал, – это сказки, – дед заметил (время было не самое сказочное – 1952 год):
– Вырастешь, – поймешь, какой сказочной была наша Россия, какой чудесной, яркой, праздничной. И поможет тебе этот художник. Запомни его имя.
К счастью для себя я рано открыл этого художника, специально разыскивал его работы в музеях мира – в «Третьяковке» в Москве, в Саратове, в Будапеште – в собрании Сакса фон Гомперца, в Минском художественном музее, в Государственном Русском музее в Питере, в Самаре, в Туле.
Если уж говорить сегодня о чуде России, о чудесной России, о русском чуде, – то на примере картин Кустодиева. И «русская идея» звучит тогда внятно и конкретно, и что «умом Россию не понять» – становится очевидно, – понять такую Россию можно только открытым сердцем.
Уже первые его картины – «Ярмарки» и «Деревенский праздник» дали основание критикам говорить о русскости его творчества, о явлении в нашем искусстве мастера чрезвычайно национального. Первую свою «Ярмарку» (1906) он писал в качестве «картины для печати» по заказу Экспедиции заготовления государственных бумаг для, увы, не осуществленной серии «народных изданий». Только неимоверная любовь к России могла одарить художника такой веселой меткостью рисунка и такой аппетитной сочностью краски в неутомимом изображении русских людей – отмечали критики. Ярмарка – как результат напряженного труда и как праздник, удалой, яркий, многоцветный. И над всем – два православных храма. Чудо труда и результатов труда. Чудо святости. Чудо радости. В «Ярмарке» 1908 г. художник предлагает нам взглянуть на ярмарочную кутерьму глазами одного из продавцов, из чрева лавки.
И как это оказывается интересно! Возникает чудесный своего рода театральный эффект: ярмарка, как театральное действо, увиденное из ложи бенуар. «Ярмарка» 1910 г. из Саратовского художественного музея – не просто повторение чудесного сюжета. Это как бы еще один куплет из песни о России. И здесь вовсе не давит на композицию Божий храм. Он лишь как ориентир духовного. Как олицетворение возможного Чуда. А внизу, на земле, чудеса земные, обыкновенные, но от того не менее радостные и удивительные.
Так же много у Кустодиева картин с названием «праздник в деревне».
А эскизов еще больше – в Будапеште, в «Третьяковке», в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки, в собрании И. А. Морозова. А картина в Государственном Русском музее – как бы итоговая из всех его «праздников» (1910). Все на гулянье, все на улице, никто дома не усидит. Здесь в картине – целые новеллы со своим сюжетом, – тоже чудесным и сказочным – и ребячьи игры, и молодежные переплясы, и стариковские улыбки. Здесь чудес не происходит – сама жизнь русского человека, радостно и открыто празднующего – святой ли день, свои ли успехи, – уже чудо. Чудо искренности, открытости, доброты. Как и в «Ярмарках», в «Праздниках» у Кустодиева людям тесно и свободно одновременно. Ибо свободен художник, поющий свою песню.
Человек по мысли, по духу, по состоянию души истинно православный Борис Кустодиев не раз обращался в своем творчестве – в разной форме, – и непосредственно к теме Чуда, воплощенного в самом существовании Господа и отраженного в чудесном воздействии на человека Храма, иконы. Соборы, церкви, часовни, колокола не только видны на его картинах, но кажется слышно, как переговариваются колокольни церквей в полотнах, посвященных русским праздникам. Однако Церковь для него – не только праздник или скорбь об ушедших, это место, где отпевают покинувших этот мир и крестят новорожденных (и то, и другое – всегда казались человеку верующему чудом, Божьим провидением). Храм еще и место покаяния и некая тайна, которой окутано общение человека с Богом. Вот почему он так пристально вглядывается в лица посредников между мирянином и Богом – священнослужителей, послушников, монахов и монахинь – «Портрет священника и дьякона» (1907), «Монахиня» (1908), «Монахиня с книгой», «Послушница», и других. Он пытается постигнуть сущность Чуда, каковым является тайна приобщения к Господу.
Портрет настоятельницы Староладожского монастыря (осень 1908 г.) – вообще один из лучших портретов в русской живописи, – в нем удивительное сочетание жизненности, реальной человеческой судьбы, недюжинной женской натуры – и чудесной святости, которую придает лицу человека многолетнее служение Господу.
А знаменитые «Купчихи» Кустодиева, такие телесные, земные. В них какое чудо? Да чудо бытия, радости, жизни, вообще – чудо жизни. Самое удивительное, что первых своих «Купчих» он писал не с натуры, а по памяти в Швейцарии, где был вынужден провести несколько месяцев на горном курорте, в клинике. «Купчихи» из Государственного Русского музея в Киеве встречаются на площади маленького приволжского городка. И тут все чудо, и праздник – и свежие яблоки, и соревнующиеся с ними щеки русских красавиц, и небо голубое, и церковь яркая, и реклама базарных товаров заманивает, и костюмы у купчих удивительные, и настроение радостное. Простой, реальный, незамысловатый мир. И в то же время – сказочный, праздничный, чудесный, окрашенный мажорным отношением художника к жизни. То ли сон, увиденный в далеком Лейзене, то ли реальность русская. Увидев впервые купчих Кустодиева, Александр Блок заметил: женщины символизируют Россию.
У Кустодиева его женщины символизируют Россию радостную, праздничную, чудесную. В 1918 г. он пишет три картины под названием «Купчиха за чаем» – одна нынче в Государственном Русском музее, вторая в Нижегородском, третья – эскиз к картине в Государственном Русском музее. В Нижнем, впрочем, вариант картины 1918 г., написанный позднее, в 1923 г. Другое время, другие женщины – время тревожное, и женщины – озабоченнее, печальнее.
