Я прекрасно понимаю, почему обо мне ходят сплетни при дворе: мой округлившийся живот уже очень заметен. Я вижу, как люди исподтишка поглядывают на меня, шепчутся и — в последнее время особенно — чураются меня.
Подозревает ли королева, что со мной? Может быть, в этом и кроется причина ее неудовольствия? Да нет, иначе она давно бы уже призвала меня к ответу. Сомневаюсь, что Елизавета смогла бы сдержать гнев. Нет, думаю, она не знает о моем состоянии, хотя слухи до нее наверняка доходят. Скорее всего, она им не верит, хотя речь и идет обо мне. Может быть, какое-то время я еще в безопасности.
Но последнее письмо от Гарри — тяжелый удар для меня, в особенности после первых нежных писем, которые он мне присылал, и всех его многозначительных подарков. Я дрожу от ужаса, читая это последнее послание. Кто-то — бог знает кто — наговорил ему про меня гадостей, и он в ярости, полон благородного негодования, потому что я ввела его в заблуждение относительно своей целомудренности. Гарри пишет, что я обманула его доверие, чтобы прикрыть собственное бесстыдство и распутство, уже не говоря о мошенничестве Неда. Он требует, чтобы я вернула его письма и подарки, он бушует:
«Не думайте, что я бы рискнул поставить на карту свою честь, женившись на шлюхе, чье имя склоняют все подряд. Обольщая меня своими женскими прелестями, Вы хотели под видом притворной дружбы подсунуть мне отравленную наживку. Я благодарю Господа за то, что вовремя узнал правду. И меня нимало не огорчает потеря нескольких знаков внимания и подарков, которые были коварно вырваны из моих рук, чтобы прикрыть гнусным обманом Ваши мерзости».
Если я когда и впадала в полное отчаяние, это теперь.
Я в ужасе оттого, что Гарри может сообщить о моих преступлениях, я раздавлена и пристыжена его жестокими выговорами. Господь свидетель: я вовсе не шлюха — я никогда не отдавала своего тела тому, кто не был моим мужем, а потому безнравственно и несправедливо так клеветать на меня. Что же касается потери чести, то пусть посмотрит на себя — ни один истинный джентльмен не обошелся бы с дамой так недостойно.
Мне нужно немедленно действовать — откладывать дальше уже нельзя. Королева не должна узнать о моем состоянии от Гарри или от его отца. И теперь очевидно, что другие тоже знают обо мне правду.
Вечером накануне того дня, когда ее величество должна отправиться в путешествие, сэр Уильям Сесил устраивает в Лондоне, в большом зале Савойской больницы, прощальный обед для королевы. Трапеза затягивается за полночь, а я после письма Гарри чувствую себя как побитая собака. К тому же я так устала, что глаза у меня смыкаются. На следующий день мы уезжаем в королевский особняк в Уонстеде, и там брат Неда Генри приносит мне пакет. Наконец-то! Письмо от моего мужа. Но я нахожу внутри только два золотых браслета — подарок из Парижа — и короткую записку, написанную много недель назад. Никакого письма. Я от разочарования роняю изящные украшения на пол и впадаю в отчаяние. Господи милостивый, ну пусть Нед пришлет мне хоть словечко в ответ на мои взволнованные письма! Одно словечко любви. А еще лучше сообщение о том, что он возвращается домой.
При дворе есть дамы, которых иначе чем паскудницами не назовешь. Это они пускают слухи обо мне или высокомерно смеются у меня за спиной, воодушевленные моей явной опалой. А когда они видят у меня на запястьях новые браслеты, у них мигом появляется очередной повод для издевок, и они с удовольствием сообщают мне, что я не единственная, кто получает подобные знаки любви от лорда Хартфорда.
— Он, видать, десятки таких накупил! — хохочут они.
И это правда — я вижу, что другие дамы тоже щеголяют в похожих побрякушках.
Нед оставил меня, в глубине души я знаю это, а в скором времени я буду выставлена на позор перед всем миром.
Во дворце Больё я, вернувшись без сил после еще одной обильной трапезы, нахожу письмо, подсунутое под дверь моей комнаты. Это еще одно послание от Гарри, который явно вознамерился отомстить мне. Он пишет, что был моим другом, но теперь жалеет об этом. Он требует, чтобы я незамедлительно вернула его письма и подарки.
«Иначе, — угрожает он мне, — вынужден быть с Вами откровенным, о Вас и о Вашем распутстве станет известно всем на свете».
Я не зову ни Эллен и никого другого. Я с трудом расшнуровываю корсет, плачу, глядя на обнаженный холмик моего бедного, освободившегося от корсета живота, и понимаю, что выбора у меня не остается. Я должна идти к королеве.
Кейт
Лето 1485 года, замок Раглан
Несколько недель спустя в замок приходит известие о том, что королева Анна отошла в мир иной в Вестминстере. Кейт глубоко скорбит о ней, жалея, что у нее не было возможности помириться с королевой. Когда Анна высказала сомнения касательно короля Ричарда, Кейт посчитала это вероломством. Но разве у нее самой не было подозрений? Она, как никто другой, знала, насколько сильно эти сомнения мучат Анну. А после того как Кейт подслушала откровения Ричарда Герберта, эти жуткие мысли вновь возродились, и она погрузилась в еще большую тревогу, чем прежде.
Кейт боялась, что сойдет с ума, если не разберется с этим раз и навсегда. Страшные сомнения грызли ее. Она сойдет в могилу, одержимая этими мыслями. Теперь Кейт со страхом ждала известий о браке короля с Елизаветой Йорк. Если это случится, ей придется поверить, что слухи действительно имели основания. Но никаких известий не поступало. Напротив, ее единокровный брат Джон в одном из своих редких кратких писем написал из Шерифф-Хаттона, что Елизавета Йорк приехала туда вместе со своими сестрами. Это свидетельствовало о том, что никакой брак не планировался, по крайней мере, в ближайшем будущем.
Муж сказал, что король даровал им еще один источник дохода. Позднее Кейт подумала, что это, вероятно, было сделало для того, чтобы обеспечить преданность Уильяма, потому что следом за этим в Раглан пришли плохие новости. У ее отца были все основания отослать Елизавету Йорк в безопасное место на север, потому что в любую минуту ожидалось вторжение Генриха Тюдора. Уильям еще раз получил приказание защищать от него Уэльс и теперь отсутствовал все чаще — убеждал местных баронов оставаться верными королю, проверял оборонительные сооружения. Сам Ричард перебрался в Ноттингем, где он делал смотр силам, приведенным по его приказу лордами. Все королевство, казалось, спешило вооружиться.
Вот только на чьей стороне собирались воевать все эти вооруженные люди? Кейт боялась за отца, потому что слухи о таинственном исчезновении принцев значительно уменьшили число его сторонников — это было ясно. Сам Уильям, заезжая ненадолго домой, выражал сомнение в преданности знатнейших лордов, потому что некоторые из них уже переметнулись к Генриху Тюдору.
— Король слишком полагается на Норфолка, Нортумберленда и Стенли, — сказал он. — Но я бы не доверял Стенли. Его жена — мать изменника.
— Но в преданности Норфолка нет сомнений, — возразила Кейт. — А как насчет Нортумберленда?
— Кто может сказать наверняка? Будем надеяться, все они станут поддерживать короля, когда придет трудный час.
— Неужели будет сражение? — с тревогой спросила она.
— Несомненно. Если только прежде Генриха Тюдора не убьют или не похитят. Я обороняю побережье, так что высадиться здесь, на юге, он не сможет. Но чтобы дать сражение королевским силам, Тюдору придется пройти через Уэльс или Англию, и кто знает, что может случиться по пути.
— Я молю Бога, чтобы кто-нибудь из преданных подданных положил конец его злобным козням! — воскликнула Кейт. — Не могу больше выносить эту неопределенность!
Уильям снова уехал — теперь он совершал постоянные инспекции вверенной ему территории: проверял, чтобы все, насколько это возможно, было надежно и безопасно и чтобы люди, которых он привлек, собрал и обучил, были готовы, а их командиры держались начеку. Кейт редко видела мужа. Они с графиней занимались подготовкой замка к осаде на тот случай, если Генрих Тюдор пойдет этим путем. Возможно, это была пустая трата сил, думала Кейт, просматривая с мажордомом очередной длинный список припасов, но рисковать они не хотели.
Стоял жаркий август. Трава пожухла под палящим солнцем, реки пересохли. Людям в доспехах сражаться в такую погоду будет нелегко, беспокоилась Кейт, от души надеясь, что до этого дело не дойдет.
От ее брата Джона пришло еще одно письмо. Написано оно было в восторженных тонах — и тому имелись основания, потому что мальчику предстояло отправиться в Кале, последний оплот Англии во Франции. И хотя он был еще слишком юн — всего одиннадцать лет, — чтобы исполнять возложенные на него обязанности, но собирался обучиться под руководством тех, кто пока что выполнял их за него.
