Гуляйбабке надлежало что-то сказать на эти слова, вроде «постараюсь», "буду беречь", или хотя бы успокоить, дескать, ничего не случится, что все будет хорошо, но он стоял онемело. Он точно ослеп от такой чистой красоты. Перед ним стояла нежная, светлая мартовская «березка» в белом пушистом снегу, уже отогретая вешним солнцем и робко смотревшая на мир своими синими, как небо, глазами. Как она похожа на Марийку! И волосы, и губы, и ямочки на щеках — все, как у Марийки. Только Марийку он не видел в свадебной фате. Такой ли она была б, когда поехали бы регистрироваться в Хмельки? Всего лишь пять часов не хватило до этих светлых минут. Ах, Марийка, Марийка! Как ты там ходишь с кровавыми мозолями? Где, в каком лесу звучит в эфире твой голосок:
"Я — «Ромашка», я — «Ромашка»! Отвечай".
— Что молчите, Иван Алексеич? — окликнул Емлютин. — Ай не по нраву невеста наша?
— Нет, нет, что вы! Невеста — лучше не сыскать. Я о другом подумал… Размечтался, короче говоря.
Генерал знал, что у смоленского гостя осталась в Полесье необвенчанная жена. Он понял тоску души его и поспешил покинуть землянку.
— Ну, вы тут побеседуйте наедине — и в путь. Желаю удач! — Он тронул девчонку за плечи, слегка тряхнул ее, как бы говоря: "Держись, дочка, не робей!" — и вышел.
Гуляйбабка испытующе глянул девушке в глаза:
— Вы знаете, куда мы едем?
— Да, знаю, — тихо сказала она. — Мы едем расписываться. В полицию.
— А вы знаете своего жениха?
— Да, знаю. Он стоит передо мной.
— Простите, как вас звать?
— Валя.
— А ты знаешь, Валя, тебе могут задать в полиции вопрос: "Любишь ли ты своего жениха?" Что ты скажешь на это?
— Я скажу «да».
— Но ведь опытный полицай может заметить в твоих глазах фальшь.
— А у меня не будет фальши.
— Как не будет? Ты что, артистка? Умеешь перевоплощаться?
— Я уже давно.
— Что давно?
Валя покраснела. Густые красивые ресницы ее опустились.
— Что ж ты молчишь? — спросил Гуляйбабка, не дождавшись ответа.
— У меня нет ее.
— Чего?
— Фальши нет. Я… Я и вправду…
— Что вправду?
Она подняла на него полные слез глаза. Гуляйбабка испугался их, отшатнувшись, чувствуя, как и у него самого лицо краснеет до ушей, выпалил:
— У тебя… у тебя что? Парень есть?
Она молча отрицательно покачала головой:
— Нет. Мне ведь только еще восемнадцать.
— Ну так кого же… кого же ты любишь, Валя?
— Вас. С той поры, как увидала. Помните, как на дороге остановила вашу тройку коней? И еще у костра… когда читали письмо полицаям. И дале как полоумная за вами. Как тень…
Гуляйбабка ласково прижал девчонку, стиснув губы, простонал: "Проклятье! Как же я ее под пули повезу? Что будет, если я ее не уберегу?"
…Свадебная тройка с бубенцами остановилась у здания поселковой управы в тот час, когда шестеро полицаев из местной охраны осушили второй графин самогонки и, азартно сразившись в карты, заспорили о том, кто из них «дурак»?
— Самый настоящий дурак — это ты, Пантелей! — кричал полицай с красным, как кирпич, лицом.
— Пошел ты к зайцу под хвост, — огрызнулся вислоухий с белой повязкой на рукаве пиджака. — Сам ты набитый тюфяк. Ишь, разъелся на чужих хлебах.
— А ты что — отощал? Глянь на пузо свое. Только вчера стащил у бабки Мотри поросенка, а ноне нет уже его. Сожрал!
— Хватит вам грызться, как кобелям, — выругался старший полицай, поросенка не поделили. Завтра залезете в любой хлев, и будет вам свинья.
— Это кто свинья? — с трудом приподняв голову, лежавшую в тарелке с остатками холодца, спросил четвертый игрок.
— Да не про тебя, дубина. Будет дремать. Сдавай карты.
Игра возобновилась с новой силой.
— Десятка!
— Валет!
— Козырь!
— Какой козырь? Протри бельмо. Это тебе не дарковских старух надувать. Крести! Крести клади!
— Какие крести? Бубни козыри.
— Я тебе дам бубни! — полицай схватил кувшин со сметаной и занес его над головой рябого.
Кувшин уцелел только потому, что полицай вовремя посмотрел на дверь. На пороге, держа девушку под руку, стоял молодой человек в белом полушубке и пышной барсучьей шапке. Мужчина не произвел на полицаев ни малейшего впечатления. Бросились в глаза разве только фюрерские усики да быстро бегающие по углам конторки глаза. Зато девушка привела полицаев в восторг. Они, забыв о картежной игре, все вдруг встали и, облокотясь на перила стойки, хором протянули:
— О-о! Какая!!!
— Какая цыпа!
— Господин жених, — еле держась на ногах, вылез из-за стойки рябой. Уступи нам свою кралю, чего тебе стоит?..
Гуляйбабка с маху ударил полицая в переносицу. Тот с грохотом повалился в угол. Полицаи схватились за оружие. Гуляйбабка опередил их. Шагнув вперед, он распахнул полушубок. На мундире у него блеснули два Железных креста.
— Вы что? На кого оружие? Распустились тут. Доблестный немецкий офицер приехал зарегистрировать брак, а они, свиньи… Где ваш начальник?
Полицаи опешили. Некоторое время стояли они, разинув рты, не зная, что им делать, пока один из них, самый прыткий и менее других хвативший самогонки, не бросился в соседнюю комнату:
— Сейчас, сейчас, господин офицер. Сию минуточку позовем.
Начальник полиции — тонкая жердина — появился тут же с двумя графинами самогонки в руках. Он сиял.
— Ваше благородие! Какая радость! Мне только что сообщили о вашем решении зарегистрировать у нас вступление в законный брак. Мы с радостью. Я уже готов. Вооружился, — и он потряс над головой графинами.
— Я польщен. Благодарю, — ответил Гуляйбабка. — А где ваш заместитель?
— Так что с вашего разрешения заместителя я за окороком услал. Сейчас явится.
И точно. Не успел начальник полиции расставить на столе стаканы, как явился, неся под мышкой огромную копченую булдыгу, заместитель интеллигентный мужчина лет тридцати пяти, одетый в черную шинель. На рукаве у него болталась плохо привязанная белая повязка.
— Честь имею! Закусочка первый сорт. Лично реквизировал.
Гуляйбабка, сосчитав всех толпившихся вокруг стола, спросил:
— Все в сборе?
— Так точно! За исключением уличного наряда, все в наличии.
— Отлично! Молодцы! В честь моего бракосочетания прошу всех построиться по чинам и рангам.
Толкая друг друга, полицаи начали занимать места в шеренге. На правом фланге стал начальник полиции, рядом с ним, все еще держа под мышкой окорок, пристроился заместитель.
— Ну что ж, — сказал Гуляйбабка. — Будем начинать. Он откинул овчинную полу, рывком выхватил автомат и, крикнув: "Смерть предателям!" — дал длинную очередь.
Ударом ноги Валя распахнула дверь, крикнула:
— Бежим!
Гуляйбабка еще раз прострочил из автомата корчившихся на полу полицаев, кинулся вслед за Валей. Они были уже шагах в десяти от саней, когда в доме полиции зазвенело выбитое ударом приклада окно и раздалась дробь пулемета. Гуляйбабка упал. Из двери выскочил полицай. Он вскинул автомат, но Валя удачным выстрелом из пистолета успела сразить предателя. Больше никто не показался. Гуляйбабка не вставал. Уткнувшись лицом в снег, выкинув вперед руки, он был недвижим. Валя испуганно подскочила к нему:
— Иван Алексеич! Скорей! Скорей в сани. Бежим! Она подхватила его и, стреляя одной рукой по окну, из которого все еще бил пулемет, поспешила к саням. Вместе с подоспевшим кучером она положила тяжелораненого на солому, упала рядом сама.
— Иван Алексеич… Иван Алексеич. Как же вы так? Что же будет со мной?
Тройка взвилась на дыбы, рванула с места к угрюмо притихшему лесу. Снежная мгла, крутясь и завывая, белой простыней затягивала санную дорогу.
18. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПАНАСА ЗАКОВЫРЧЕНКО И СЕМЕНА ГЛЕЧЕКА
Ранним зимним утром тысяча девятьсот сорок третьего года жителей районного городка Хмельки, что на Волыни, любезно разбудил грохот прикладов и крики: "Шнель! Шнель! На площадь фюрера!"
Тетку Гапку, пришедшую в городок разузнать у родственников, нет ли весточки от Марийки, пригнали на площадь тоже. Она оказалась у самой трибуны той самой трибуны, где полтора года назад бургомистр Панас Заковырченко и голова управы Семен Глечек снаряжали в дорогу ее зятя Ивана Бабкина.
Ничего не изменилось на площади за минувшее время. Тот же бурьян вокруг, та же дощатая, засиженная воробьями трибуна… Только теперь на ней хозяйничали не полицаи, а офицеры гестапо, одетые в длинные зеленые шинели с меховыми воротниками. Одни стояли с автоматами наизготовку в оцеплении, другие торопились поскорее соорудить возле трибуны виселицу для двух петель. Визг пил, стук топоров, треск сухих досок далеко разносились в морозном воздухе. Плохо, наспех одетые старики, женщины, дети дрогли от страха и холода.
