— Сколько ратных людей вы могли бы выставить? — спросил государь.
— Что такое ратные люди, парень? — спросил Гугуа Ираклия, после того как он перевел вопрос государя.
Ираклий объяснил, что это воины, бойцы.
— Таких у нас много, — ответил Гугуа. — Тушины, к слову, могут восемь тысяч привести, не считая женщин.
— Нет, нет, женщин не нужно, — улыбнулся государь.
— Женщина, да падут на меня твои невзгоды, лучше некоторых мужиков трусливых.
Ираклий перевел ответ Гугуа по-своему:
— Что мужик, что баба — у нас все воины.
— Это добро, это я знаю, но лучше без баб!
Гугуа продолжал:
— Без женщин нашему войску не бывать, но как им это втолкуешь… Ладно, объясни им, сердечный, что хевсуры пять тысяч кинжалов выставят, пшавы — четыре тысячи… Так я говорю, парень? — повернулся Гугуа к пшаву Важике, который тотчас откликнулся:
— Нас больше наберется, дед!
— Так что, во славу Ломисской иконы, мтиулов столько же будет?
— Они хотят присягнуть нам на верность? — спросил государь.
Теймураз кивнул.
Государь посчитал прием горцев оконченным и обратился к патриарху:
— Окажи, отче, милость, выполни просьбу подданных грузинского царя Теймураза, — нарочно повысил он голос, особо выделяя титул Теймураза, желая оказать ему достойную честь.
Ираклий проводил горцев.
Теймураз подробно рассказал русскому царю о положении в Грузии. Сообщил, что нынешнего девяностотрехлетнего правителя Ростома, отступника и богохула, еще сам шах Сефи собирался отозвать назад, ибо жители Тбилиси жаловались шаху на его алчность и нечестность. Картлийские дидебулы не признают Ростома, ибо у него нет наследников, родни и друзей, а Кахети и вовсе его не жалует, знать его не хочет, не говоря уже о горцах. „Впрочем, — заметил справедливости ради Теймураз, — и то следовало бы заметить, что, благодаря стараниям Мариам Дадиани, христиан в Картли теперь меньше притесняют и Тбилиси за годы мирной передышки заметно окреп“.
Государю понравилась справедливость и проницательность Теймураза.
— Истину говорит дед твой, царевич, царица Мар., Мариам Дадиани, — поспешно поправился он, ибо знал точно, что не следовало бы упоминать ее царицей так же, как и Ростома царем, — чуть ли не в Картли войти нам предлагает, причем почти с согласия своего мужа. Верно я говорю, святой отец? — обратился государь к патриарху, который с готовностью поддержал его.
— Твоими устами глаголет истина, государь! — ответствовал патриарх всея Руси, а Теймураз, проведя указательным пальцем по лбу, продолжал:
— Дидебулы Картли и Кахети готовят заговор. Тушин, пшавов и хевсуров ты видел сам, государь… Имеретинский царь, мой зять, который с моего одобрения клялся тебе на верность, а ему принадлежит половина Грузии, готов помочь Картли и Кахети избавиться от иноверцев. Еще во времена Годунова и деда моего Александра мы клялись в верности Руси, и с тех пор ждем от Москвы помощи ратными людьми и казной. Если бы твое царское величество, государь, того пожелало, то мой внук Ираклий, преданный вам и вами воспитанный, который в силу разных обстоятельств до сих пор не женат, стал бы во главе отборного войска, а я — как царь — отошел бы от мирских дел и в монахи постригся, Грузия же объединилась бы наконец и служила оплотом твоим на Кавказе. Тогда никакой Хосров-хан не посмел бы поперек воли твоего христианнейшего величества идти… Я хочу особо подчеркнуть и то, что Грузия богата златом и серебром, медной рудой, кахетинские вина принесли бы превеликое удовольствие и полную выгоду Московскому двору. И в другом тоже вы бы не остались внакладе, если бы наш народ получил возможность мирно трудиться, торговать и промышлять благодаря заступничеству государя всея Руси.
Восхищенный дальновидностью и красноречием деда, Ираклий переводил слово за словом, стараясь поточнее выразить смысл сказанного.
Алексей Михайлович изволил произнести ответную речь:
— Порадовала меня мудрость грузинского царя, который осветил положение не только в Грузии, но и на всем Кавказе. Тебе, царь, не следует спешить с пострижением в монахи, ибо велика есть мудрость твоя и проницательность, а шестьдесят семь лет для государственного мужа лишь источник великого просветления… Верно и то, что горцы ваши будут служить нашим надежным форпостом на Кавказе… Твой и мой — наш общий сын Ираклий готов выполнить любое паше — твое и мое, — государь, решение. В случае создания единой христианской Грузии и усиления ее наши южные границы находились бы в безопасности как в устье Волги, так и на Черном море, где интересы нашего государства давно нуждаются в надежной опоре. Бесспорно и то, что именно сегодня, когда в Картли сидит девяностотрехлетний вероотступник, которым недовольна половина Грузни, если не больше, когда из-за него Исфаган теряет свое влияние в Грузии, а имеретинский царь, твой зять, поклявшийся мне в верности, правит второй половиной всей Грузии, и по многим другим соображениям совершенно очевидно, что сегодня наилучшие условия для того, чтобы выполнить мечту наших предков и наши намерения, но… — здесь царь запнулся, прямо поглядел в ясные глаза Теймураза и, понизив голос, продолжал: — Но… у такого огромного государства, как Россия, много, очень много трудностей, которые мешают нам приступить к немедленным действиям на юге.
Первое… Осложнились отношения с поляками, у нас с ними война из-за Украины.
Второе… Шведы давно зарятся на наш север и собираются идти на нас войной.
Третье… Турция с Черного моря старается вторгнуться в наши пограничные земли, хочет покорить и поработить живущих на Дону казаков, о которых здесь было упомянуто.
Четвертое… Объединенная с нашей помощью и под вашим венцом Грузия настроит против России шаха с султаном, которые по сей причине перестанут вредить друг другу и начнут злоумышлять против России. И могут принести много зла.
Пятое… Само нынешнее состояние Картли и Кахети требует, даже ценой определенных уступок, в первую очередь поднять в стране торговлю, укрепить хозяйство, дабы народ не голодал, иначе не только моих ратных людей, но и своих собственных вам не прокормите! Ведь временное войско, состоящее из крестьян, без царского соизволения разбредется, рассеется, стремясь или сеять, или собирать урожай, или же вовсе по лепи своей.
Беседа, начавшаяся в полдень, закончилась в полночь, и никого не клонило ко сну, никто не ощутил голода, никто не зевал и не скучал — стоял совет откровенный, звучали речи искренние, правдивые, витал, дух верности и братства.
Не пахло здесь ни ложью, ни лицемерием.
Правда, и надежда отдалилась от Теймураза — московский государь сказал твердо, что сейчас помочь ничем не может: после того, как усмирит поляков и шведов, будет видно. Обещал твердо: отправит послов к шаху и попросит, даже потребует вернуть Теймуразу Кахети.
Задумался Теймураз, притих, сказал свое последнее слово:
— Я доверил тебе царевича — свет очей моих и зеницу ока всей Грузии. Береги его, как сына, ибо он не просто кровь и плоть моя, а сын Грузии на русской земле.
— Царевич — гордость моего двора и один из умнейших и красивейших молодцев. Я-то буду ему отцом, но что будет, как он поведет себя сам, этого я знать не могу, ибо большой грех или благо гнездятся в красоте его и мудрости… Особенно для наших женщин… — с улыбкой заключил государь.
Трудным было положение царя, еще труднее — положение Грузии.
* * *
На следующий день государь через Ираклия передал Теймуразу просьбу — не торопиться с отъездом, желаю, мол, поговорить с ним еще да на охоту нашу российскую пригласить.
— До российской ли охоты мне, сынок, коль в стране моей неверные на людей моих охотятся. Да и что нового может сказать государь, раз уж в главном отказал? Чем сможет он меня поддержать?
— Мне он ничего не поведал. Однако ж учесть надобно, что мысли свои сокровенные государь никогда не раскрывает до конца. Даже первому визирю своему Илье Даниловичу Милославскому, родителю государыни, до конца не доверяет…
— Что, боярин Милославский тесть государев? — спросил Теймураз, угадавший суть сокровенных дум царя.
— Так уж заведено у них, тесть ведет дела первого сановника… Так вот, ни Милославскому, ни патриарху Никону, самым что ни есть приближенным своим, не доверяет он до конца.
— Истинный владыка сам себе до конца не доверяет, не то что домочадцам, священнослужителям или придворным, в каком бы сане они ни возвышались. Разве только послу своему откроется, да и то лишь отправляя его с высочайшим поручением, — с двусмысленной улыбкой обронил Теймураз, мельком покосясь в сторону Чолокашвили.
— Так вот, — продолжил прерванную дедом мысль Ираклий. — Видно, с глазу на глаз желает сказать тебе что-то.
