Джин сидела в просторной кровати в одной из самых прелестных ночных рубашек Роуз. Она выглядела изменившейся, отчужденной, испуганной, как большая демоническая птица с огромными глазами и яростным клювом. Прозрачные кисти нервных рук походили на когти. Она даже казалась еще больше похудевшей с тех пор, как Роуз видела ее в последний раз, пожелтевшая, цвета слоновой кости кожа обтягивала ее лицо. Она сидела прямо, поддерживаемая грудой подушек, избегала смотреть на Роуз, ее напряженный взгляд беспрестанно бегал по комнате, а из приоткрытых губ вырывалось частое и тяжелое дыхание.
День клонился к вечеру, солнце погрузилось в пузырящуюся массу розовых облаков, в спальне горел свет, шторы еще не были задернуты. В камине потрескивал огонь. Спальня своей тягучей тишиной и покоем уже напоминала Роуз комнату, где лежит больной, словно ужасные бури в жизни Джин, прошлые, будущие, сейчас улеглись. Если б только можно было оставить ее здесь, думала Роуз.
— Задернуть шторы?
— Да, пожалуйста.
Она задернула шторы, старые коричневые бархатные шторы, кант на которых немножко рвался каждый раз, как их задергивали или раздергивали. Глядя в багряные сумерки, она видела светящиеся окна крайних домов деревни между покатыми полями, а совсем близко Маусбрука, который бежал, держа в пасти что-то похожее на птицу.
— Дорогая, не хочешь поесть чего-нибудь? Может, супу, хочешь чего-нибудь?
— Нет, пока не хочу, не уходи.
— Или виски, бренди?
— Нет, нет. Неприятно смотреть на эту картину, мельтешит.
— Я сниму ее.
Роуз сняла с каминной доски пару фарфоровых кошек, которые стояли там наверняка пятьдесят, а может, и больше лет, влезла на стул, чувствуя жар камина на ногах, осторожно сняла с крюка красно-оранжево-черную абстрактную картину и спустилась с ней на пол. Поставила ее лицом к стене, убрала стул и вернула на место кошек. Теперь над камином красовался светлый квадрат.
— Узор тоже мельтешит перед глазами.
— На обоях? Хочешь другую комнату? Можешь выбирать любую.
— Нет. Не уходи.
— Я не ухожу, дорогая, никогда не уйду! — Роуз присела на кровать и коснулась, но не взяла, тонкой просвечивающей руки, напоминающей птичью лапку. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь на долгое время. Позабочусь о тебе. Можешь отдыхать.
— Только ты.
— Да, только я. Никто тебя не побеспокоит.
— Я скоро умру. Мне кажется, что я уже мертвая.
— Нет, нет, ты очень, очень устала, ты попала в кораблекрушение, но теперь ты на берегу, в безопасности, тебе тепло, ничто тебе не угрожает, за тобой ухаживают, что тебе нужно, так это отдохнуть, отоспаться, набраться сил и начать новую жизнь.
— Прекрасные слова, но ко мне они не имеют никакого отношения. Ох, Роуз… тебе не понять… что со мной стало…
— Ты ведь останешься здесь?
— А куда мне деваться? Если есть подходящее место, можешь замуровать меня там. С радостью слышала бы, как стучат укладываемые кирпичи и исчезает свет.
— Джин!
Это произошло позже. Джин поела немного супу с хлебом. Подремала, может, даже поспала. Она попросила Роуз оставить ее ненадолго, и Роуз, измученная и жаждавшая немного отдохнуть, сидела у огня в гостиной с мурлычущим Маусбруком на коленях. Она сама была в шоковом состоянии и смешанные чувства одолевали ее. Преобладала невероятная радость. Она чувствовала, что будет совершенно счастлива жить в Боярсе несколько месяцев, просто заботясь о Джин, даже представляла, как они будут проводить дни вместе, гуляя, читая и болтая. Это будет идеальным повторением прежних времен. Однако должен будет настать момент (как скоро?), когда она должна будет спросить Джин, не желает ли та пообщаться с Дунканом. Должен встать вопрос о том, чтобы, по крайней мере, рассказать все Дункану, пока он не узнает от других, что Джин ушла от Краймонда и исчезла. Роуз хотелось самой сообщить ему новость о бегстве Джин, конечно, она сказала бы о решении сбежать. Джин свободна и готова вернуться: можно ли сообщить ему это? Тут картина, если поразмыслить, становилась не такой радужной. Предположим, Джин не пожелает возвращаться к Дункану? Предположим, предпочтет уехать к отцу в Америку или найти убежище в каком-нибудь неведомом месте и исчезнуть! навсегда? Роуз вновь привиделась замурованная Джин. Как она может вообразить, на что способна Джин в своем отчаянии и муках? С другой стороны, предположим, что Джин пожелает вернуться к Дункану, но Дункан не простит ее? Поможет ли тут дипломатия и кто должен сыграть роль дипломата, сама Роуз? Она испытывала столь сильное собственническое чувство по отношению к Джин, что ей не хотелось никого допускать к ней. Мысль о «дальнейших шагах» наводила на нее страх. Конечно, пока Джин не будет готова, ничего не должно произойти. В то же время Роуз не могла и дальше держать в полной тайне то, что Джин находится у нее.
Позже, когда Джин проснулась, приняла снотворное и снова заснула, Роуз позвонила Джерарду. Она решила, что необходимо и желательно разделить с кем-то выпавшие на ее долю трудности, а рассказать Джерарду, в конце концов, не означало рассказать всему свету. Было около полуночи, но она знала, что Джерард еще не лег и читает.
— Привет!
— Привет, Роуз, дорогая! Что стряслось?
— Послушай, я в Боярсе. Джин у меня.
— Что?
— Она ушла от Краймонда и сейчас здесь, у меня.
Помолчав секунду, Джерард спросил:
— Она окончательно ушла от него?
— Да.
— Кто бросил кого?
— Они разошлись по обоюдному согласию.
— Вот как! Она не побежит к нему обратно, а он не приедет за ней?
— Не думаю.
— Прекрасная новость. Но что случилось… она появилась в Лондоне и ты увезла ее в Бояре? Неплохая идея.
— Это долгая история, расскажу тебе позже. Она у меня только один день, сегодня. Пока не говори об этом никому.
— Даже Дункану?
— Нет… хотя бы день или два… Джин в таком состоянии…
— Могу представить. Она должна быть уверена, что не переменит своего решения. Но слух разойдется. Сам Краймонд может рассказать об этом. Он знает, где она?
— Нет. Будет лучше, если никто не будет знать, где она. Я о том, что она может не захотеть видеть Дункана и, если ему станет известно, она может сбежать. Мы не знаем, чего оба они хотят. Она может решить уехать в Нью-Йорк или…
— Да, понимаю. А если расскажу Дженкину, не возражаешь? Он малый с головой и…
— Дженкину можешь, но больше никому.
— Мы придумаем, что делать. Ты оставайся с Джин, мы подготовим Дункана. Слушай, дорогая, уже поздно, у тебя, наверное, был тяжелый день, подробности расскажешь позже… а сейчас ложись спать, я тоже лягу, а завтра утром поговорим. Хорошо?
— Хорошо… тогда спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Роуз, и не волнуйся, мы придумаем, как лучше поступить.
Роуз положила трубку. Она уступила инициативу. В конечном счете она не будет первой, как ей очень хотелось, кто сообщит новость Дункану! Что ж, это было неизбежно, она должна была рассказать Джерарду и предложенное им распределение обязанностей было разумным и справедливым. Ну а если… если за время этой интерлюдии с Краймондом Джин успела возненавидеть Дункана или Дункан успел возненавидеть Джин?
— Приятно, что вы оба решили нагрянуть ко мне, — сказал Дункан. — Выпьете: шерри, виски, джину? Ко мне теперь редко кто заходит, эти бутылки составляют мне компанию.
— Шерри, пожалуйста, — сказал Джерард.
— А мне пока ничего, — отказался Дженкин. — Дам знать, когда захочу.
— Как желаешь. Знаете, я ухожу из своего старого доброго министерства. Ладно, ты, Джерард, будешь ждать, что я засяду писать книгу, ну там мемуары, или пособие по руководству страной, или еще что-нибудь.
— Не знаю, чего от тебя ждать, — ответил Джерард, — такая многогранная личность способна заняться чем угодно.
— Может, займусь живописью. Или ударюсь в запой — это всегда достойное времяпрепровождение. Но что это с вами? Вы мои друзья или делегация какая?
Джерард и Дженкин, сидя на диване, пока Дункан стоял у бутылок, переглянулись.
— А ну, сознавайтесь… никаких переглядываний Розенкранца с Гильденстерном.
— Да, своего рода делегация, — сказал Джерард.
— Представляем самих себя и Роуз, — добавил Дженкин.
— Так-так, в чем дело, вы заставляете меня нервничать.
— Джин ушла от Краймонда, — сказал Джерард.
Дункан протянул ему стакан шерри, который держал в руке.
Налил себе чистого виски и произнес:
— О!
— Она в Боярсе с Роуз.
Дункан отхлебнул виски и сел в кресло напротив. Его крупное угрюмое помятое лицо, косматая бычья голова были обращены к Джерарду, но веки были опущены.
— Мы, — сказал Джерард, — почувствовали, что следует прийти и сообщить тебе, просто сообщить, пока ты не услышал какие-нибудь выдумки или слухи… и хотели, чтобы ты знал, где она и что она в порядке.
