Спокойно ответил Биркитт.
Это прозвучало так, словно и Нэриус, и сам наставник сошли с ума. Или это он, дурак, ничего не понимал?
— Ну уж нет, — Покачал головой Ланфорд, — Я не собираюсь служить еретику! Да и как вы это себе представляете — я почти калека! Какой из меня убийца?
— В письме не говорится кое-о-чем, — Биркитт вытянул ноги, — Нэриус сейчас в монастыре Двух Лиц. На острове.
— Тем более — туда добираться больше месяца! О чем может идти речь? — Воскликнул Ланфорд.
— Нэриусу известно об этом не хуже нас с тобой. Но он нашел способ. Честно говоря, даже я о нем не догадывался…
И почему Биркитт вдруг решил поверить этому еретику?
— Не пытайтесь убедить меня. Я вам не помощник…
— Ты сам видел, на что способен древнекирацийский, — Ни с того ни с сего сказал Биркитт.
Ланфорд вытаращился на него:
— Это чистая ересь! И после этого Нэриус будет говорить, что он действует в интересах ордена!?
— Он может говорить что угодно. Но мы не должны дать затуманить наш взор. Наше дело — уничтожать скверну, какое бы обличье она не принимала.
— К чему вы ведете? — Подозрительно сощурился Ланфорд.
— Если Нэриус действительно еретик, это наш шанс убить его. Твой шанс.
— Вы хотите, чтобы я отправился в ветувьярский монастырь, чтобы убить Нэриуса!? — Ланфорд и сам не мог поверить в то, что он говорит. С одной стороны этот план казался правильным, но с другой вызывал у Ланфорда сильные сомнения в благоразумии наставника.
— Только в том случае, если он действительно замешан в ереси. Если же нет — ты просто будешь выполнять его приказы во славу нашего ордена. Монастырь Двух Лиц — оплот скверны.
“Место, где демонов считают богами” — добавил про себя Ланфорд.
— Я все еще не понимаю, — Тряхнул головой камарил, — Как Нэриус предлагает туда попасть?
— Его гонец обучен искусству замещения душ. Насколько я понял, твой разум на время окажется в теле другого человека.
— Но этот человек — не камарил, — Вздернул бровь Ланфорд.
— Естественно, тебе будет сложнее. Но я и не обещал тебе легкой службы, когда принимал тебя в орден, верно?
Ланфорд внезапно устыдился собственной трусости. Он вдруг понял, что вел себя перед Биркиттом как обиженный мальчишка.
Судьба предоставила ему шанс проявить себя даже после того провала, который он совершил. За него нужно было хвататься обеими руками, а Ланфорд воротил нос, как недовольный ребенок.
— То, есть я окажусь в монастыре в чужом теле и должен буду следить за Нэриусом? — Склонил голову он.
— Именно так, Карцелл.
— Эта магия, то есть замещение душ — ересь, — Напомнил наставнику камарил. Любая магия была ересью, и Биркитт знал это не хуже него, но почему тогда делал вид, что все в порядке?
— Которая поможет нам уничтожить истинную скверну, — С уверенностью отозвался наставник, — В камарилы тоже посвящают с помощью магии, или ты забыл об этом?
Ланфорд хотел возразить, но вовремя осекся. Должно быть, Биркитт действительно был прав — можно уступить в малом, чтобы уничтожить большое.
— Пусть будет по-вашему, — Выдохнул камарил.
— Я не обещаю тебе, что это будет просто, — Вдруг заговорил наставник, — Если бы это было так, я бы пошел к любому другому камарилу, а не к тебе, раненому и обозлившемуся на весь белый свет. Но это не под силу никому, кроме тебя — остаться верным своему ордену несмотря ни на что. Ты всегда умел отличать, где правда, а где ложь. Тебя нельзя свернуть с пути.
Когда-то и сам Ланфорд в этом не сомневался, а потом жизнь ударила его по самому больному, отняла друзей и уверенность в себе. И он позволил себе упасть.
Теперь нужно было подниматься.
— Я готов, — Кивнул он.
— Тогда я приглашу гонца, — Биркитт поднялся и вышел из шатра.
В первую секунду Ланфорд испугался и едва не остановил наставника. Ему нужно было хоть сколько-то времени, чтобы подготовиться к этому обряду или что там этот еретик собирался с ним делать. За это он вновь обозвал себя трусом и воззвал к остаткам спокойствия. Уж Биркитт-то точно знает, что делает.
Не прошло и пары минут, как наставник вернулся в компании невысокого тщедушного монашка, нервно перебирающего четки. Тот оглядел Ланфорда с ног до головы и тихонько залепетал тонюсеньким, как у ребенка, голоском:
— Древнее искусство замещения душ считается весьма опасным для того, чья душа совершает переход. Покинутое тело может даже погибнуть из-за долгого отсутствия в нем души и сознания.
— И сколько у меня есть времени? — Резко спросил Ланфорд.
— Все зависит от выносливости вашего тела. В вашем случае… — Он вновь оглядел Ланфорда, — это определенно несколько дней.
— Этого должно хватить, — Биркитт ободряюще положил руку камарилу на плечо.
Ланфорд мрачно подумал о том, что несколько дней его ослабевшее тело может и не продержаться. Это раньше выносливости ему было не занимать, а теперь… кто знает?
— Тогда начинай, — Махнул монашку камарил, отбросив все сомнения.
— Я бы советовал вам лечь, — Заметил тот, — Так как после перехода ваше тело потеряет сознание.
Ланфорд молча выполнил приказание, растянувшись на своей скамейке. Монах навис над ним, зачем-то поднял руки вверх, сложив их в молитвенном жесте, и напевно затянул то ли молитву, то ли заклинание.
Камарил не хотел возвращаться в тот проклятый день, когда он угробил своих лучших людей, но теперь чертов древнекирацийский язык ассоциировался у него только с той лесной опушкой, пасмурным небом и ничем не примечательным отрядом. Монах продолжал молитву, голос его становился все громче, а Ланфорд едва держался, чтобы не встать и не врезать ему, добиваясь тишины. Он закрыл глаза, а напев, состоящий словно из одних только гласных, продолжал нарастать и усиливаться, поглощая собой и реальность, и самого камарила. Вскоре он перестал чувствовать свое тело, едва заметную тупую боль под ребрами и твердую скамью под спиной. Он захотел открыть глаза, но веки не подчинились ему.
Так он понял, что душа его уже успела покинуть тело. Но тогда почему он до сих пор слышит этот голос?
Глаза все еще не открывались, но голос начал постепенно стихать — так, если бы монах медленно отдалялся от Ланфорда, пока не ушел бы окончательно. И вместе с тем начали возвращаться чувства, но совершенно иные — теперь вместо боли камарил ощущал холод, вместо скамьи — что-то ровное и твердое, словно каменное. Было холодно и жестко. Больше ничего.
А потом голос стих, словно растворившись в воздухе, и Ланфорд, все это время тщетно пытавшийся разлепить веки, распахнул глаза.
Над
