Хауз был человеком совершенно иного склада, нежели инертный и скучающий Бальфур, уроженец шотландских холмов и туманов, или ловкий уэльский прислужник сионизма Ллойд Джордж, однако он действовал как если бы все трое закончили курс некой тайной академии политических махинаций. В 1914 г. он стал, по его собственному признанию. назначать американских послов и заводить первые связи с европейскими правительствами в качестве «личного друга президента». Его издатель Сеймур писал впоследствии: «Трудно найти в истории другой пример дипломатии, которая была бы столь чуждой ее общепринятым путям и одновременно такой успешной. Полковник Хауз, частное лицо, кладет карты на стол и согласовывает с послом иностранной державы, какие инструкции следует послать американскому послу и министру иностранных дел этой страны». Хоуден, его доверенный, выражается еще яснее: «Во всем, что происходило, инициатива принадлежала Хаузу… Государственный департамент США сошел на положение промежуточной инстанции для воплощения его идей и архива для хранения официальной корреспонденции. Более секретная дипломатическая переписка проходила непосредственно через маленькую квартиру на Восточной 35-ой улице. Послы воюющих стран обращались к нему, когда хотели повлиять на решения правительства или найти поддержку в паутине трансатлантической интриги».
Сам Хауз скромно писал: «Жизнь которую я веду, интереснее и ярче любого романа… информация со всех концов земного шара поступает в мой маленький, незаметный кабинет». Сеймур дополняет: «Члены правительства в поисках нужных лиц, нужные лица в поисках подходящих мест превратили этот кабинет в некое подобие контрольного бюро. Издатели и журналисты спрашивали его совета, а сообщения для иностранной печати писались почти что под его диктовку. Чины министерства финансов США, британские дипломаты… и столичные финансисты приходили в его кабинет для обсуждения своих планов».
Человек, шедший к власти на другом берегу океана, тоже был заинтересован в «финансистах». Известная английская социалистка Беатриса Вебб пишет, что Уинстон Черчилль как-то признался ей в своих симпатиях к «влиятельным денежным кругам, стоящим на страже мира, он был против независимой от других (британской) империи, так как по его мнению, она разрушила бы этот международный капитализм, в то время как финансист-космополит, которого он считал высшим достижением европейской культуры, в силу своей профессии представляет собой миротворца в современной жизни». В свете последующих событий трудно утверждать, что ведущие финансисты, будь они «столичными» или «космополитами», были профессиональными миротворцами.
Так обстояло дело за кулисами американской политики в 1915–1916 гг. Настоящие цели правящей клики, охватившей теперь своей «паутиной» оба берега Атлантики, стали ясны из того, что затем последовало. Асквита убрали под предлогом его некомпетентности, якобы стоявшей на пути к победе; Ллойд Джордж пошел после этого на риск катастрофического поражения, перебросив английские войска из Европы в Палестину. Вудро Вильсон был переизбран президентом, дав обещание, что согласно старым традициям он «не позволит Америке ввязаться в войну»: после выборов он ввязался в нее без промедления. «Слова дипломатов», как видно, по — прежнему сильно расходились с их делами. Как сообщает его биограф, Хауз частным порядком «пришел к заключению, что война с Германией неизбежна» (30 мая 1915 г.) однако в июне 1916 г. выдвинутым им лозунгом для второй президентской кампании Вильсона было: «он уберег нас от войны», что принесло ожидаемый успех. Стефен Уайз перед выборами также всячески помогал Хаузу, выражая в письмах к президенту «сожаление, что он стоит за программу готовности к войне», и выступая на митингах против войны. Все шло по плану: «стратегия Хауза действовала превосходно» (Хоуден) и Вильсон одержал на выборах блестящую победу.
Похоже, что Вильсон в этот момент сам поверил тому, что говорил по чужой шпаргалке, и начал сразу же после выборов действовать в роли миротворца, составив для воюющих государств ноту, в которой говорилось, что «причины и цели войны неясны». Это было недопустимым проявлением независимости со стороны президента, приведшим Хауза в бешенство. Перепуганный президент переделал фразу: «цели, преследуемые военными политиками на обеих сторонах, фактически одни и те же», что привело Хауза в еще большее бешенство. На этом поползновения Вильсона разоблачить характер опутавшей его «паутины» закончились, и некоторое время он видимо не знал, в чем будет заключаться его роль дальше, сообщив Хаузу 4 января 1917 г., что «войны не будет. Наш народ не хочет участвовать в войне… Вступление в войну было бы преступлением против культуры».
Правящая клика постаралась рассеять эти иллюзии, не успел Вильсон во второй раз благополучно вступить в должность президента, 20 января 1917 г. раввин Стефен Уайз известил президента, что ситуация изменилась: он был теперь «убежден, что настало время, когда американскому народу придется понять, что судьба велит нам принять участие в этой борьбе». Хауз, который во время избирательной кампании под лозунгом «долой войну» записал в свой дневник, что «мы теперь на пороге войны», доверил тому же дневнику 12 февраля 1917 г.: «мы втягиваемся теперь в войну с быстротой, которой я ожидал», придав слову «втягиваться» несколько необычный для него смысл. 27 марта 1917 года президент Вильсон спросил у г-на Хауза, нужно ли, по его мнению, «просить Конгресс объявить войну или же лучше сказать, что состояние войны уже существует?» Хауз «посоветовал последнее», и 2 апреля 1917 года американскому народу сообщили, что состояние войны, в которую он никак не собирался ввязываться, уже имеет место.
Здесь уместно несколько отвлечься в сторону. Когда лорд Сайденхэм писал впоследствии об «убийственной точности» «Протоколов», датируемых самым началом 20-го века, он несомненно имел также в виду следующий их отрывок: «мы предоставим президенту право объявления военного положения. Это будет мотивировано тем, что президент, как главнокомандующий вооруженными силами, должен иметь их в случае необходимости в своем распоряжении». Это стало твердо установившейся практикой в нашем столетии. В 1950 году президент Труман отправил американские войска в Корею «для отпора коммунистической агрессии», не спрашивая согласия у Конгресса. Позже было объявлено, что война ведется «Объединенными Нациями», и к ним присоединились войска 17 других стран под общим командованием американского генерала МакАртура. Это было первой репетицией ведения войны «мировым правительством», но велась она так, что сенатор Тафт поставил в 1952 г. вопрос: «Принимаем ли мы нашу анти-коммунистическую политику всерьез»? Генерал МакАртур был отстранен от командования после его протеста против запрещения преследовать коммунистическую авиацию в ее китайском убежище, а в 1953 году, уже при президенте Эйзенхауэре, война была объявлена законченной, оставив половину Кореи в руках «агрессора». Генерал МакАртур и другие американские командующие выдвинули впоследствии обвинение, что приказ, запрещавший преследование, был сообщен врагу «шпионской организацией, выкрадывавшей секретные документы в Вашингтоне» (журнал «Life» от 7 февраля 1956 г.), а китайский главнокомандующий подтвердил это в New York Daily News» от 13 февраля 1956 г. В июне 1951 года из Лондона исчезли два ответственных сотрудника британского министерства иностранных дел (Бургесс и МакЛин); английское правительство 4 года подряд отказывалось давать о них какие-либо сведения, но в сентябре 1955 года подтвердило давно высказывавшиеся догадки, что они оба в Москве и что они «в течение долгого времени шпионили в пользу Советского Союза». В цитированном выше журнале «Life» генерал МакАртур заявил, что именно эти два шпиона выдали «агрессору» приказ о непреследовании.
4 апреля 1956 года один из корреспондентов спросил президента Эйзенхауэра на пресс-конференции даст ли он, «не спрашивая Конгресса», боевой приказ недавно посланному в Средиземное море батальону морской пехоты (в то время возможность войны на Среднем Востоке была весьма реальной)? Президент рассерженно ответил: «Я говорил уже много раз и повторяю. Что я никогда не предприму ничего, что могло бы быть понято, как война, без согласия Конгресса, имеющего на то конституционные права». С января 1957 года, однако первым его действием по вторичном избрании было послать Конгрессу законопроект о присвоении президенту постоянного и неограниченного права открыть военные действия на Ближнем Востоке «для предотвращения коммунистической агрессии».
Возвращаясь к нашему повествованию, остается отметить, что между ноябрем 1916 и апрелем 1917 г. «паутина интриги», опутавшая океан, достигла своих главных целей: устранения Асквита и замены его Ллойд — Джорджем, посылки британских армий для диверсии в Палестине, переизбрания президента, обязавшегося поддерживать это предприятие, и вмешательства в войну Америки. Сообщение Конгрессу об имеющей место войне говорило, что целям ее, которые еще за несколько недель до того были столь «неясными» президенту Вильсону, было «установление нового международного порядка». Другими словами, открыто, хотя и туманно, была объявлена новая цель мировой войны. Для широких масс эти слова могли означать все, что угодно, или вообще ничего. Для посвященных в них скрывалось обязательство поддерживать план, орудиями которого были одновременно сионизм и коммунизм: создание принудительной «всемирной федерации» при обезличении всех наций, кроме одной, которую еще нужно было воссоздать. С этого момента правящие клики в Америке и Англии действуют при полной синхронизации своих мероприятий, т. ч. две цепи событий сливаются в одну и ту же «паутину». Внешне облеченные властью политики координировали в Лондоне и Вашингтоне свои действия под диктовку работавших сообща сионистов по обе стороны океана. Хаим Вейцман в свое время также обнаружил предвидение будущих событий, написав уже в марте 1915 г. своему союзнику Скотту из «Манчестер Гардиан», что на будущей мирной конференции британское правительство, насколько ему известно, поддержит сионистские требования (упоминавшийся выше Макс Нордау знал это уже в 1903 году). Именно этого Асквит делать не собирался, другими словами Вейцман уже марте 1915 года видел во главе «британского правительства» людей, сменивших Асквита только в декабре 1916 года. Это «британское правительство», по словам Вейцмана, должно было передать организацию еврейского «содружества наций» в Палестине целиком в руки евреев. Однако сионистам вряд ли удалось бы установить подобное «содружество» даже в завоеванной для них другими Палестине против желания коренного населения. Это могло быть осуществлено только за спиной великой державы и при поддержке ее вооруженных сил. Вейцман считал, точно предвидя в 1915 году, что произойдет в 1919-ом и в течение последующих двадцати лет, что в Палестине должен быть установлен британский «протекторат» (для защиты сионистских захватчиков). Это означало, как он писал, что «заняв Палестину, евреи возьмут на себя бремя организации страны, но будут в течение следующих 10–15 лет действовать под временным протекторатом Англии». Вейцман добавляет, что это было «предвосхищением мандатной системы», т. ч. сегодняшнему историку ясно, где и как родилась идея «мандатов». Система управления завоеванными территориями по праву «мандата», полученного от самозванной «лиги наций», была выдумана, исключительно имея в виду Палестину. Последующие события не оставляют в этом сомнений: все остальные «мандаты», распределенные после войны 1914-18 гг., чтобы придать этой процедуре видимость общего характера, очень скоро сошли на нет, либо передав управляемые территории коренному населению, либо предоставив их во владение завоевателя. «Мандаты» существовали только пока это нужно было сионистам, чтобы собрать достаточно сил и оружия для полного захвата Палестины в свое владение.
